Black and White

Трис смеется. Чуть склоняет голову направо, и по ее плечу пляшут тонкие пряди волос. Светло-русые, отливающие каре-золотым в лучах солнцах, что заглядывает в окно. Занавески отдернуты, и поэтому светло-желтый луч ласкает нос девушки, перемещается на шею, кидает каплю света на грудь и перескакивает на стену, вырисовывая там лишь ему одному ведомые узоры. Трис продолжает улыбаться. Комната наполнена светом и теплом. Обивка дивана мягкая, кресла жмутся друг к другу, окружают кругом журнальный столик, на котором стоят три чашки чая, лежит небольшая горка конфет, пестрящая разнообразными фантиками и названиями, большими буквами на бумаге. Приор чуть наклоняется вперед, тянется за леденцом на палочке. Ее ловкие пальцы быстро расправляются с упаковкой — бумага шуршит весело, почти играючи — и конфета отправляется в рот. Трис крутит пальцем тонкую палочку, перекатывая сладость на языке, чуть прикусывает зубами. Слышится слабый хруст. Трис морщится, а потом смеется. Конфеты вредны для зубов. Она отлично это знает. Но иногда так хочется. Девушка жмется к Тобиасу. Кладет голову на его плечо, скрытое тканью свободной рубашки, обхватывает ладонями его предплечье, водит пальцами по открытым участкам кожи, поджимает ноги под себя, скидывая домашние тапочки. Они с глухим стуком приземляются на пол, покрытый ковром. Трис утыкается подбородком в плечевую косточку своего мужа, а потом мокро целует в щеку. Смеется. Он поворачивает к ней голову, смотрит пару секунд, затем быстро целует девушку в лоб и возвращается к разговору. Калеб Приор, брат Трис, сидит в доме молодоженов уже несколько часов. В своих руках он вертит полупустую чашку остывшего чая. Жидкость перекатывается по блестящим стенкам ровно и плавно. — Я могу найти тебе работу в правлении. Тобиас обещал ему помочь с работой. Тобиас обязательный. Он выполняет свое обещание. Сейчас именно об этом и идет разговор. Калеб рассеяно кивает. Жизнь в Нью-Чикаго оказалась несколько иной, чем он представлял. Или же он просто неудачник. В груди зияет пустота. Словно оттуда выкорчевали что-то важное, значимое и такое нужное. Или же это просто бредни сознания, замаявшегося и уставшего? Наверное, Калеб просто слишком привык к фракциям, привык, что он — Эрудит. Раньше была цель, были четко огороженные рамки. Дай человечку свободу, и он не будет знать, что с ней делать. Как Калеб сейчас. — Да, было бы неплохо, — отзывается брат Трис и делает глоток остывшего чая. Он любит науку всей душой. Но сейчас почему-то совсем не хочется работать в этой области. От одной лишь мысли о стерильно чистых кабинетах, белых халатах и очках, давящих на переносицу, Калеба передергивает. Будто это что-то неправильное и ложное, не такое, как надо. Будто Джанин Мэттьюс отравила собой эту ячейку общества, сделала ее ядовитой. Может так и есть. Пока Калеб уверен в одном — в том, что вернется к научной области знаний рано или поздно. Просто не сейчас. — Я принесу еще чаю, — говорит Трис, спускает ноги на пол, даже и не думая влезать босыми ступнями в легкие домашние тапочки, и подхватывает чайник. — Я помогу, — тут же находится Калеб, резко вставая. Они оставляют Тобиаса одного, направляясь на кухню. Трис стала Итон не так давно. Всего лишь какой-то месяц назад. Правда, фамилию мужа брать отказалась — ей необходима память о родителях, хотя бы в этих простых черных буквах на бумаге, значащихся в ее паспорте. Тобиас все понимал. И не возражал. Он ведь идеальный. При этих мыслях Калеб кривит губы. Идеальный Тобиас «Четыре» Итон-Джонсон. С некоторых пор у него двойная фамилия, отличная работа в правлении, жена и хорошая квартира в достаточно престижном районе города. Жизнь красивая, картиночная. Калеба тошнит. Хотя и сестра, и ее муж вполне довольны этой жизнью. Для них не существует фальши, они не видят искусственности. Калебу же она попадается на глаза постоянно. Будто мир сделан из пенопласта. Неужели он завидует? — Чайник включи, — голос у сестры громкий, звонкий, сладкий. Калеб поспешно кивает, выполняя поручение. Делает резкий поворот и чуть не толкает Трис. Она тихо вскрикивает и хватается своими пальцами за плечи брата. Что поделать, кухня в доме маленькая. — Прости, — срывается с его губ, а руки уже обнимают сестру за талию. Она сейчас близко. Он может рассмотреть блеклую россыпь веснушек на самом кончике носа, тонкие линии морщин в углах рта и глаз, шероховатость и неровность кожи. Трис улыбается ему, выворачивается из его рук, наливает кипяток в чайник, заваривая чай, и подхватывает пузатую посудину. — Идем, — произносит она, кивая головой в направлении гостиной, и скрывается за дверным косяком. Трис не понимает. Трис не видит. Трис не осознает. Он для нее был и всегда будет лишь братом. А его мысли так нечисты, так порочны, даже отвратительны. Ты грязен, Калеб. Ты искупался в этой грязи. Предал, чуть не убил, потом получил прощение, а теперь еще что-то хочешь. Ее хочешь. Хочешь сидеть на месте Тобиаса, ловить взгляд счастливых глаз, чувствовать тепло ее тела, вдыхать аромат ее кожи. Калеб на мгновение прикрывает глаза, а потом делает шаг из кухни. Он отвратителен. Он влюблен в свою сестру. И понял это совсем недавно. Мир против этого, Бог против этого, Трис не ведает, а сердце просит. Глупец. Теперь ты всю жизнь будешь смотреть на ее лицо, расцветающее лучами радости, при взгляде на другого. И по делом тебе, Калеб Приор. Одно счастье — фамилия у нее осталась твоя.