Black and White

— Заберешь Мэтта после школы?! Женский голос разносится по всему дому, долетает из кухни до небольшой угловой комнаты. В ней, сгорбившись за столом, сидит перед компьютером мужчина. Машина зычно гудит, перемалывая ток, бегущий по проводам. Урчание у нее шумное и утробное. — Тобиас, ты меня слышишь?! Голос повторяет. Повышается на пару октав. А потом раздаются шаги. Тапочки хлопают по паркету, разносясь неприятным хлюпающим звуком по всей площади коридора. Звук прекращается, замирает, тонет в дереве косяка. — Тобиас… — И сказано это с легким вздохом, идущим из груди. Мужчина отрывает взгляд от монитора и переводит его на женщину. Она по-прежнему мила и обаятельна. Возможно, для него даже красива. Но годы уже откладывают на Беатрис Приор свой отпечаток. Это видно в чертах лица, в морщинах, залегших в уголках глаз, в складках у рта, в том, как грубеет кожа рук, как выцветают волосы. Ей часто не хватает времени на саму себя. Крутится, вертится. Но никто не говорил, что взрослая жизнь будет легкой. Для них она стала слишком сложной. — Да, хорошо, — устало отзывается бывший Четыре и снова утыкается в экран компьютера. Плечи у него все такие же широкие, на тыльной стороне ладони ветвится сетка вен, волосы подстрижены коротко, а ткань футболки скрывает большую татуировку на спине. Но что-то будто угасло в глазах. И у нее, и у него. — Только вот не надо делать мне одолжения, — вдруг раздраженно произносит женщина, начиная ожесточенно тереть полотенцем тарелку в своих руках. Тобиас Итон выпрямляется на стуле, чуть разводит плечи и поднимает взгляд на нее. — Я не делаю тебе одолжение. — Ну конечно, — фыркает та в ответ, разворачивается и уходит. Мужчина переводит взгляд на монитор. Видит открытые окна папок, пиксели фотографий, черные буквы на белом фоне. Видит и не понимает, потому что все сейчас теряет смысл. Он со вздохом встает и идет за женщиной. Юность, Бесстрашие, друзья — все это кануло в безвестность. Обернулось чем-то пустым, ненужным, затерянным, забытым. Так ведь иногда бывает. Живешь, думаешь о том, что всегда будешь любить лишь этого человека, всегда будешь собираться этой компанией и кричать во все горло посреди ночи. И потом так удивляешься, когда через несколько десятков лет обнаруживаешь себя сгорбленным, уставшим, корпеющим над бумагами. Словно не было молодости и не было тех обещаний. — Трис… — Не зови меня так! — Еще более раздраженно, еще более визгливо. — Это всего лишь имя! — Теперь раздражается он, а она со стуком опускает уже чистую тарелку в раковину, и струя воды бьет в ее белую поверхность. — Я тебя просто прошу хоть иногда отрываться от этой чертовой машины и обращать внимание на меня. — Цедит сквозь зубы. Медленно и крайне зло. — Эта машина — моя работа. — Отвечает он. И голос в его горле клокочет невысказанными эмоциями. Такими же черными, как и его глаза в этот момент. — Я работаю, Беатрис, в отличие… — Фразу мужчина не заканчивает. Тут же захлопывает рот. Замирает. — В отличие от меня, да? — Она опирается бедром о раковину и стаскивает полотенце со своего плеча. Уже много лет ее главная работа — домашнее хозяйство. Иногда Тобиасу кажется, что это ее губит. — Еще скажи, что Мэтт — не твой ребенок. Ну же. Я же вижу, как ты этого хочешь. — Она шипит будто змея, вылезшая из-под камня. И слова ее сочатся с губ словно яд. — Трис… — Не называй меня так! — Это чуть ли не рев. И женщина опирается о раковину, сжимая пальцами ее кафель. — Я сама заберу его. Хорошо. Повисает удушающая тишина. Такая, что ее можно пощупать пальцами, войти и столкнуться со стеной молчания, заполонившей всю кухню. Лишь из распахнутого окна доносятся крики и шум улицы. Раздается протяжное «мяу», и оба синхронно смотрят вниз. Пепельно-черная кошка Багира тянется, выгибая спину, а потом трется сначала о ноги Тобиаса, а затем и Беатрис. — Я заберу его. — Не утруждайся. — Трис! — При этих звуках женщина вздрагивает. – Да, Мэтт — не мой сын. Но он — твой сын. А то, что твое, то мое. Так что не спорь. — Я… — Она опускает голову и закусывает губу. — Просто так не должно быть. — Шепчет одними губами. И в ее словах, в звучащем глухо тоне Итон слышит слезы. И сдается. Они ругаются часто. Из-за ее расцветшей нервозности. Таким пышным цветом, что иногда у Беатрис Приор трясутся беспричинно руки. И тогда Тобиасу, как сейчас, приходится обнимать ее, прижимать к себе. Его руки крепко ложатся на ее талию, грудь прижимается к ее спине, а подбородок он опускается ей на плечо, и губы легко целуют кожу за женским ухом. Все это он делает и сейчас. И женщина чувствует, как его дыхание щекочет ей шею, как тепло тело и тверды мышцы у того, кого она любит всю жизнь. Они не женаты, но живут вместе уже около десяти лет. Беатрис не любит считать время. В этом она совсем не похожа на женщину. Иногда Тобиасу кажется, что она просто боится брака. Возможно, из-за того, что случилось, когда фракции пали, когда эксперимент прекратил свое существование. Мэтт — сын не Тобиаса Итона. Но у него внимательные глаза матери, и знакомые черты лица. Мужчину он зовет «папой». И когда Приор долго смотрит на мальчика, то на ее глаза набегает невидимая влага. Она бы хотела, чтобы Мэтт был сыном Тобиаса Итона. Но Мэтт — сын Питера Хэйеса. Питера, отомстившего ей так. Изнасиловавшего ее и оставившего внутри нее свое семя. Имя «Трис» она ненавидит. Оно напоминает ей о прошлом. Иногда пытается ненавидеть сына. Но не выходит. У ребенка слишком ясные и чистые глаза. На Питера он не похож. Лишь на нее. А воспитание у него Тобиаса. Это их сын. И ничей больше.