Black and White

Трис Приор много пишет. Вся просторная квартира завалена бумажками. Белые листы формата А4, листы в клетку или линейку, выдернутые из тетрадей, блокнотов или любой другой канцелярской макулатуры. Можно запнуться об эти бумаги на полу или случайно сесть на них в кресло или на диван, можно найти листы на кухонном столе, упавшими за плиту или в навесном шкафу для посуды. Их можно найти в ванной, слегка намокшими от попавших капель воды. Они лежат меж книг, засунутые туда наспех, среди старых DVD-дисков и даже в одежде. Если с таким количеством бумаги Тобиас Итон еще как-то смириться может, то постоянно наступать на разбросанные по всему дому ручки, ему не нравится. Молодой человек находит шариковые, гелиевые ручки, простые карандаши, фломастеры, маркеры в самых разнообразных местах. Порой, более причудливых, чем можно было бы подумать. Однажды, стоя рядом с зеркалом, Трис красится, выводит черной тушью свои ресницы, дорисовывая им длину, а потом берет в руки синий карандаш, дабы подправить стрелки. Ее заставляет замереть мужской смех за спиной. Девушка опускает руку и смотрит на молодого человека. Четыре едва давит улыбку, но клокочущие в глотке эмоции рвутся наружу. — Это простой карандаш, — выдает он и качает головой. Трис смотрит на предмет в своей руке. Ей в лицо направлен острый, хорошо заточенный, густо-серый грифель. И правда же. Девушка фыркает, закатывает глаза, почти улыбается. Она умудрилась кинуть предмет письма в собственную косметичку. Вот дуреха. Трис улыбается еще шире. И в кои-то веки это выходит по-настоящему. — Дурочка, — шепчет Тобиас, обнимая ее со спины и прикасаясь теплыми губами к основанию шеи, а потом так и замирая. Четыре предлагает купить ей планшет. Хороший, удобный, с большим экраном, и тогда бы по их квартире не валялись бумажки и карандаши. Трис упрямо качает головой. Ей нравится писать от руки, а не жать по клавишам или сенсорной панели. Есть в обычной бумаге какая-то едва уловимая магия. Можно поднести ее к ноздрям, пощупать, почувствовать текстуру, вдохнуть запах, ощутить, из чего предмет был изготовлен. Бумага пахнет природой и типографией. И Трис это очень нравится. Так же, как ей нравится пачкать свои пальцы в потекшей краске стержней или грифеле карандаша. Тобиас лишь качает головой, но прихоти своей девушки исполняет. Они живут в Нью-Чикаго уже несколько лет. Четыре все еще сквозь зубы говорит со своей матерью, а Трис старается общаться с братом. Каждый их них склеивает половины себя. И не всегда это получается так легко и просто, как хотелось бы. Трис каждый раз вздыхает и старается неизменно тепло и приветливо улыбаться Калебу. Жаль, что тогда она не видит себя в глазах брата. Ему чудится, что сестра скалится. Такова цена вымученной, неискренней улыбки. Эксперимент разрушен. Трис же чудом выжила. В нее стреляли. Пуля застряла в ее теле. Пришлось делать операцию, вынимать сталь из плоти. Те дни стали пропуском в ад для Тобиаса «Четыре» Итона. Он не покидал больницу, ходил взад вперед по помещению, меряя своими широкими шагам комнату, практически не спал и не ел. Приходила Кристина, озабоченно поджимала губы и уговаривала его успокоиться, сесть, отдохнуть. Говорила, а у самой руки потели. Из-за страха, из-за неизвестности, из-за неопределенности. Наверное, Кристина проклята. Иначе почему она теряет всех дорогих ей людей? Но на Трис проклятие оступилось. Она осталась жива. Жизнь у них теперь хорошая. Действительно хорошая. Работа, квартира, машина. И они есть друг у друга. Лишь с одним небольшим но. Тобиас сидит на диване, широко раскинув руки и также широко расставив ноги, бездумно переключает пультом каналы. Картинки на экране телевизора сменяются со световой скоростью. Взгляд самого Итона рассеян, а мыслями он явно не с той очаровательной дикторшей, сообщающей последние новости города. Раздаются мягкие шаги, а потом диван рядом прогибается под весом чужого тела. Трис подбирает ноги, скидывая тапочки и залезает подмышку Четыре. Тот машинально целует ее в макушку и роняет пульт на диван. Прямо на белый лист бумаги. Очередной. Его же девушка протягивает ему другой лист. На нем черные буквы, выведенные ровным почерком. «Калеб говорит, что ему трудно со мной общаться» Тобиас вертит листок, чуть сжимает его пальцами, а потом спрашивает: — Поэтому? — И легким кивком головы указывает на лист в своей руке. Трис отзывается едва опущенным вниз подбородком. Итон же хмыкает и сгребает Приор в охапку. — Твой брат еще просто не привык. Девушка отбирает у него лист, хмурит брови, вертя головой в поисках ручки, находит ее где-то в районе своих ягодиц, застрявшей между диванными подушками, склоняется к листу бумаги и быстро выводит несколько слов. «Ты думаешь, что он привыкнет?» — Я же привык, — парирует Четыре. — И он привыкнет, если действительно хочет наладить с тобой отношения. Трис Приор как-то неопределенно жмет плечами. Прошло уже несколько лет с того момента, как в нее стрелял Дэвид, как ей сделали операцию. Тобиас был так рад, что она жива, что не заметил несколько хмурого, озабоченного взгляда врача. Тогда Итон унял свои эмоции, послушал. И лицо его вытянулось. Трис Приор онемела и теперь не говорит. Лишь пишет на белых листах бумаги великое множество букв. Пуля задела центральную нервную систему. Но самой Трис иногда кажется, что немота не столь великая цена за собственную жизнь и личное счастье. В конце концов, она практически привыкла.