Black and White

Она стоит перед зеркалом, выводя свои губы кроваво-красным оттенком. Цвет застревает в складках, наливается, сияет еще ярче. И вот-вот начнет отдавать запахом крови и смерти. Кристина улыбается своему отражению. Губы ее сочные, пухлые и полные растягиваются столь плотоядно, что становится страшно. Глаза подведены броско, пошло и ярко. Чернеют такой темнотой, что за ней теряется белок. И горят пеплом, тьмой на смуглой коже. Девушка складывает губы бантиком, вульгарно чмокает воздух и делает шаг от зеркала. Ее тонкие пальцы зацепляют короткую юбку, едва прикрывающую ягодицы. Черный латекс обнял кожу, прилип к ней, сросся. Кофта у нее по телу, подчеркивающая талию и изгиб груди. Вырез такой, что одно неверное движение и обнажится матовый, смуглый сосок. В ложбинке меж грудями перекатывается коричневая точка — родинка. Шпильки у нее высоченные. Так, что неудобно стоять. Колодка — отвратительная. Но так Кристина смотрится эффектнее, выше. Волосы у нее словно птичье гнездо. Сухие, ломкие, как у ведьмы. Они оттеняют нездоровый блеск ее глаз, кусают кожу спины, иголками впиваются в плечи. Кристина надувает большой пузырь жвачки и щелкает им, чуть наклоняется вперед, подносит палец к лицу и подтирает залезшие на брови тени. Ногти у нее длинные, острые, накладные. Они длинные настолько, что ими можно выколоть глаз. Оранжевые. Абсолютно вульгарного, бульварного цвета. Кристина снова щелкает жвачкой и отстраняется. Проводит пальцами по юбке, чуть приподнимает грудь и взъерошивает волосы. На ее лопатках и запястьях мелькают черные рисунки — татуировки. Еще одна спряталась на пояснице и обнажается при ходьбе, когда девушка идет, виляя бедрами, кофта подпрыгивает вверх, и на коже расцветает орел. Нательные рисунки — это все, что осталось от памяти Бесстрашия. Кристине не нравится Нью-Чикаго. Дурной мир, неправильный, злой, слишком патетичный, вульгарный и пошлый. Как она. Кристина скалится. Она просто соответствует обертке, чертовому социуму. И кому какое дело, что в ее зубах застряла гниль, а в глазах полыхает пожар? Шлюха. Так скажут все. Так надо. Улыбнется она. Кристина бросает на себя последний взгляд в зеркало, грязное, с разводами и черными точками на стекле. В нем отражается страшное чудовище. И что страшнее, девушка не знает. То ли ее нездоровый оскал на лице, то ли порок в глазах, то ли обман, что таится во всей ее фигуре. Кристина разворачивается на шпильках и выходит, хлопая дверью. Цок-цок-цок. Каблуки стучат по асфальту, отбивая ритм смерти, хихикающий, квакающий, продажный. Ей улюлюкают какие-то парни, подмигивают, пошлости срываются с их языков. Девушка показывает им средний палец и идет дальше. И вот оно — то самое здание. Такое высокое, мигающее огнями и неоновыми вывесками. В Чикаго неона не было. В Нью-Чикаго его полно. Продажный город. Кристина заходит внутрь, за плавно скользящие двери, поднимается в лифте на один из верхних этажей, идет по коридору, выложенному красным ковром. Ее шпильки тонут в ворсе. И кровь поднимается по ее ногам, скачет бликами паласа. — Куда? — Останавливает ее грубый голос и вытянутая рука. Кристина замирает перед дверьми. Телохранители здесь повсюду. Ну еще бы. Он же теперь важная шишка. Сученыш. А сама девушка приторно улыбается, тяня уголки рта, снова щелкает жвачкой, игриво приподнимает бровь, и розовый язычок мелькает меж ее сомкнутых губ. — Меня ждут. Габаритный мужчина в черном костюме осматривает ее с ног до головы. Таким привычным, рабочим, скучающим взглядом. Его не трогает практически вывалившаяся из лифа грудь или едва прикрытая задница. — Шлюха? — Спрашивает он. Кристина склабится и кивает. — Проходи. И двери перед ней распахиваются. Девушка делает шаг и оказывается в просторном помещении. Потолки здесь высокие. Под ногами мягкий ковер, мебель дорогая, резная, полно разнообразных столиков и комодов, есть даже подсвечники, спокойно соседствующие с планшетом на столе, раскрытым ноутбуком и еще каким-то новомодным устройством. Все в этом помещении пахнет деньгами, властью, дорогими сигаретами и алкогольными напитками. Кристина натыкается взглядом на развалившегося мужчину на диване. Рубашка его на половину расстегнута, рукава небрежно закатаны, а ноги широко расставлены. Вся его поза выражает полную расслабленность и удовлетворение жизнью. Мразь. А сама улыбается, так приторно, так ядовито, что вот-вот кроваво-красная кислота закапает с ее губ. Делает шаг, змеей направляясь к владельцу номера отеля. И тогда тот обращает на нее внимание. Глаза у Питера, как были узкими, так и остались. Кристина не видит в них узнавания. Никакого. Это кажется ей странным. Хотя волосы ее, что солома — неестественно белого, пергидролевого цвета, пропахшие химикатами. Только вот черты лица у нее мало изменились. Но Питер, видимо, плохо помнит. Ведь так много лет прошло. — Иди сюда, — лениво тянет он, и Кристина сбрасывает со своего плеча сумку, и делает к нему шаг. Когда девушка оказывается на мужских коленях, то Питер с рычаньем зарывается в ее грудь, дергает ткань кофты, обнажая соски, и берет их в рот, кусает. Кристина изображает страсть, граничащую с пошлостью. Ее остро заточенные ногти проходятся по его шее, больно надавливают, ерошат волосы. Он лапает ее за ягодицы, талию, грудь. Жмет ее тело так развратно и грубо, что девушка сцепляет зубы. — Какая горячая штучка, — ухмыляется он и ныряет пальцами меж ее ног. Резво, быстро. Голова его откидывается на спинку дивана, и он смотрит прямо ей в глаза. И вот радужка его затемняется, в зрачках мелькает доля удивления, а потом неверия. Питер близок к тому, чтобы узнать ее. Кристина долго не ждет. Она вдруг резко встает с его колен, ставит ногу на его живот, давит, ведет к паху. Юбка ее задирается практически до талии, и Питер видит тонкую полоску белья и нежно-розовую мякоть. В глазах его рождается похоть, его руки тянутся к девушке. И тогда Кристина выхватывает нож, спрятанный на ее теле. Глаза мужчины расширяются. А она улыбается. Ведет лезвием по своей коже, давит так, что появляются красные полосы. — Ты любишь пожестче, — тянет Питер. Она снова садится на его колени, хватает его пальцами за волосы, заставляя выгнуть голову, ведет острой сталью по его шее, склоняясь к его губам, улыбаясь вульгарно, почти страшно, как-то сардонически, хрипло посмеиваясь. Вот железо давит на горло Питера сильнее, а пальцы Кристины крепче стискивают его волосы. — За Трис, — шепчет она и с такой силой всаживает острие в глотку мужчины, что тот дергается. Ее губы прижимаются к его рту, ловят густую, багряную кровь, что исторгает его горло, душат готовый вырваться крик. Питер так широко распахивает глаза, словно через них выпускает свою жизнь. Кристина вертит ножом. Сильнее, жестче. Кровь заливает ее шею, грудь, стынет на ее губах. Когда девушка отстраняется от мертвого Питера, то размазывает по лицу красные сгустки. Они застывают вокруг рта, на щеках, на носу. Все ее пальцы орошены алым. Она подносит нож к лицу, скалится, языком вылизывает лезвие, потом тщательно облизывает свои пальцы. Сукин сын сдох. Много лет назад, когда они еще были неофитам в Бесстрашии, Питер столкнул Трис в пропасть. Четыре тогда не успел. Где тот Четыре, Кристина не знает. Не знает, где все те, кого она звала друзьями. Убийство Питера — вот все, чем она жила долгие годы. Тщательное. Спланированное. И вот она умылась в крови врага. Кристина продолжает скалиться, смотря на труп ублюдка. Ее научили жить в неправильном, ломаном мире. Кристина хохочет. Дико и страшно. Наверное, она сошла с ума. Смех истерикой бьется в ее горле. Когда телохранители скручивает ее, заламывают руки за ее спиной, то девушка продолжает хохотать. Вся вымазанная в крови и с алчным блеском в глазах. За Трис, тварь. За Трис.