Black and White

Волосы у нее пепельные, тонкие, иссушенные. Ветер треплет ломкие пряди, выбивает их из прически и играет с ними. Вот проказник. Руки у нее сморщенные, пальцы крючковаты, а кости выпирают словно узлы, такие шишковатые. Это от долгой работы, постоянных физических тренировок. Кожа такая тонкая, так натягивается на кости, что Кристине иногда кажется, что она порвется. Цветет кожный покров пигментными пятнами, расползается коричневыми узорами, и вся тыльная сторона ладони покрывается каким-то замысловатым рисунком. На ее шее — кольцующие морщины. Они глубокие, сильные, въедаются в кожу. Подбородок висит, кожица на нем тянется вниз, очерчивает горло так сильно, столь явно, что шея Кристины кажется еще тоньше и суше. Переломить ничего не стоит. Хватит одного движения руки. Грудь ее давно обвисла. Съежилась, сморщилась. Плечи опушены вниз, спина горбата. Теперь Кристина не может больше выпрямиться. Ее то и дело тянет к земле. Ходить трудно. Ноги усталые, натруженные за всю жизнь. Годы лишают их вожделенных сил. Руки у нее постоянно трясутся. Кристина обращает на это внимание. Стоит взять чашку чаю или газету, как вода начнет рябить или буквы скакать перед глазами. И на переносицу надо всегда водружать очки. Потому что не видно. Печатные буквы черными пятнами скользят перед глазами. И все так мутно. Лишь за толстыми стеклами виден мир. Лишь так. Губы ее скукожились, сморщились. Все лицо — сплошная сетка морщин. Глаза глубоко запали. И белок отливается то желтым, то красным — капилляры лопаются. Когда Кристина смотрит на себя в зеркало, то не ужасается. Просто принимает как данность. Ведь именно так выглядит старость. Кристине восемьдесят четыре года. Преклонный возраст. Большинство Бесстрашных не доживают до него, а она — еще бодрая старушка. Трость стоит в коридоре, и женщина всегда берет ее перед выходом на улицу. Но выходит Кристина редко. Нью-Чикаго — не ее город. Все там чужое, такое современное, неоновое, техногенное, урбанизированное, ненастоящее. В Кристине до сих пор слишком много от Искренней — она по-прежнему не любит ложь. Она часто сидит в своей небольшой квартире и листает альбом с фотографиями. Они выцветшие, пожелтевшие. На них запечатлена смуглокожая, хохочущая девушка. Вот ветер играет с ее волосами цвета воронова крыла. А глаза так блестят. Сейчас ее глаза давно потускнели, а волосы ее убеленные сединами. Года. Старость. Возраст. Кристина знает. Эти фотографии отражают будто чужую жизнь. На них Кристина счастливая. Вот рядом с ней стоит мужчина. Его звали Джейсон. Потом он стал ее мужем. Вот свадьба. Ее руки крепко обнимают его за шею. Вот медовый месяц. Вот они с детьми. И Джейсон целует ее, счастливую, в щеку. Кристина вздыхает и аккуратно, медленно закрывает альбом. Ей тяжело. Шишка сустава на руке последнее время так часто болит. Фотографии лгут. Кристина знает. В этом альбоме вся ее жизнь, начиная с совершеннолетия, с пресловутого двадцати одного года, когда Нью-Чикаго стало частью большой страны под названием Соединенной Штаты Америки, когда перестало быть закрытым город. Когда все закончилось. Кристина вздыхает. Она прожила долгую жизнь и знает, что скоро умрет. Женщина часто сидит в своем кресле-качалке, раскачиваясь взад и вперед. Мерно и плавно. И думает. О том, что ничего не знает об этой жизни. Ее судьба — картинная, картоночная, будто пластмассовая. Всю жизнь искусственность сочилась с пальцев. Джейсон, дети. Муж в могиле, дети разъезжают по странам и континентам, иногда заезжая к матери. Она смотрит на них, видит их лица и почему-то чувствует отвращение. На какое-то мгновение, долю. А потом снова приходит материнская любовь. Но червоточинка бьет. Время от времени. Потому что Кристина знает, что есть ложно, а что правдиво. Иногда ей хочется обернуться назад. И почувствовать, как ветер былой свободы дунет в лицо, как взметнутся ее волосы. И будут они ядреного черного цвета. Тело ее станет молодым, морщины разгладятся, глаза заблестят. И она выберет истую жизнь. Протянет руку и прикоснется к ней. Этой жизнью дышал лишь он. Кристина не произносит его имени даже в мыслях. Потому что больно. Потому что стоит сцепить зубы, опустить голову, снова надеть очки на нос и раскрыть газету. Новости о политике, о бирже труда, о скачках доллара, об экономике, о культурных мероприятиях, о кино и литературе, даже о каком-то новом зоопарке, что открывают в Нью-Чикаго. Наверное, к животным надо будет все же сходить. Если ногам хватит силы. И вот так каждый день. Отвлекаться. Не думать. Волосы такие седые, такие пепельные. Старость — это мудрость. Кристина едва улыбнется. Может быть. Только свою мудрость она потеряла в далекой юности. Ее мудрость застыла в косой усмешке другого человека, в его серых глазах и стали пирсинга на лице. Свою мудрость она растеряла. И когда плиты окрасились в цвет крови, повернуть назад уже было нельзя. И тогда пришла кукольная жизнь. Но в старости можно не притворяться. Потому что все, что Кристине осталось — это читать газеты, щелкать каналы телевизора и ждать смерти. А она придет. И тогда Кристина сделает правильный выбор. На том свете ее кое-кто ждет.