Black and White

Трис Приор смотрит на противоположную стену. Впивается в ее дерево взглядом, такое коричневое, едва поблескивающее от солнечных лучей, что пробиваются сквозь плохо закрытые жалюзи. Пальцы ее нервно подрагивают. Эмоции. Трис втягивает носом воздух и делает глубокий выдох. Вот так. Так лучше. Определенно. Зал суда пустеет. Приор видит, как собирается судья — женщина в черном с очками в роговой оправе на крючковатом носу. Лицо у нее высушенное, скулы так остро проступают под кожей. Волосы ее собраны в тугой, мышиный пучок, а движения уверенные. Женщина-закон. И она вынесла Трис смертный приговор. Расходятся присяжные-заседатели. Парочка людей о чем-то тихо переговаривается, а Приор продолжает сидеть на своем месте, тря пальцы друг о друга, давя фалангами на фаланги и нервно закусывая губу. Ей двадцать девять лет. Она справится. Как всегда. Но сил почему-то нет. Просто встать и уйти из этого зала с высокими потолками и огромными окнами. — Мисс, — рядом с ней застывает охранник, и женщина вынуждена поднять голову, — мне надо закрыть зал. Вы не могли бы выйти? — Да, конечно, — тут же поспешно отзывается Трис и поднимается на ноги. Они у нее ватные, негнущиеся, будто одеревенели. И снова втягивает воздух, забирает так много молекул кислорода, что грудную клетку распирает изнутри. Но легче от этого не становится. Приор выходит в длинный коридор, по которому, цокая каблуками, проходит какая-то женщина, сидят сгорбленные люди и мигают тусклые электрические лампочки, соревнуясь с дневным светом. Здание суда лишено жизни. Здесь сломалось слишком много судеб. Трис ставит сумку на подоконник, достает мобильный телефон и набирает знакомый номер. Прикладывает трубку к уху и слушает длинные гудки. Они тянутся так заунывно, так протяжно и скулящее, что на душе у женщины становится еще паршивее. — Да? — Из динамика раздается знакомый баритон, и Приор поспешно зажимает рот рукой, чтобы не всхлипнуть. — Я проиграла дело, — произносит она без приветствия, никак не подготавливает собеседника к этому, просто как данность, как факт. Такие простые и такие страшные слова. — Трис… — На том конце мнутся, чувствуют себя неуютно. — Мне жаль. — Я сама виновата, — всхлипывает женщина. — Я знаю. — Ну не плачь, — голос ласковее, теплее. — Тебе разрешили с ней видеться? — Раз в неделю, — и губы ее дрожат, а руки потряхивает. — Давай я приеду, и мы поговорим. Будь в здании суда. Я тебя заберу. — Хорошо. Приор жмет на кнопку отбоя и кидает устройство двадцать первого века в сумку, облокачивается о поддонник и возводит глаза к потолку. Так, чтобы вся влага, что скопилась в уголках глаз, затекла обратно. — Трис, — женщина резко опускает голову и смотрит на подошедшего мужчину. Уилл выглядит уверенным в себе и самодостаточным человеком. Приор кривит губы и отворачивает голову к окну, не желая смотреть на бывшего мужа. — Доволен? — Язвительно тянет она. — Нет, — отзывается он, и женщина все же обращает к нему свое лицо. Глаза ее стылые, болезненные и все-таки красные от непролитых слез. — Тогда зачем? — Ты знаешь, что Виолле будет лучше со мной. — О, Боже, — выдыхает Трис и опускает голову на собственную раскрытую ладонь. Да, она знает. Знает, что пожениться когда-то было их общей ошибкой. Брак, основанный на дружбе, привел к разладу. Что им шесть лет назад взбрело в голову? Трис не знает. Вроде было еще время, вроде можно было найти истинно своего человека, того, кто будет вызывать нечто большее, чем улыбку на лице и тепло в сердце, нечто гораздо более значимое. Но социум давил, друзья и знакомые женились, заводили детей. И Трис и Уилл решились. Они же друзья, знают друг друга как облупленные. Справятся. Ошиблись. Брак, что диктует общество — это развал. И все эти бредни: выходить замуж, рожать лишь потому, что так надо, что подошло время — Приор чувствовала, что это не так. Неверно, неправильно. Что надо жить и ждать своего человека. И дождалась. Только как-то поздно. На развод подал Уилл. Причина — супружеская измена. Ее супружеская измена. А она ведь уверена, что и у него рыльце в пушку. Она видела его с какой-то смуглокожей молодой женщиной. И его улыбка, их руки и так близко склоненные головы — все это говорило не о дружбе. Поторопились. Вот как это называется. Глупые. Такие глупые. — Я люблю ее, Уилл. Она — моя дочь. — Как и моя, — говорит он. — Прости, Трис. Но ей действительно будет лучше со мной. Женщина зажимает рот рукой. — Я прокололась, и ты меня наказываешь, да? — Нет, — качает мужчина головой. — Я просто забочусь о собственном ребенке. Вдох и выдох. До рези в глазах, до спертого воздуха в гортани. Что-то сухое, кислое на языке. И ресницы дрожат. Трис Приор знает, что сама виновата. Знает, что слишком много работала и не уделяла ребенку должного внимания. Ее очаровательное создание росло без ее ведома. Уилл проводил с Виоллой времени больше, чем собственная мать. Знает, что слишком увлеклась любовником, а теперь уже единственным человеком, способным ее поддержать. Тобиас Итон, почему ты так припозднился в моей жизни? Мать не одобряла Трис. В суде была на ее стороне, но в глазах Натали Приор дочь видела, что именно думает женщина обо всем. Она заслужила. И Трис это знает. Отец был более лоялен. Но дочь его — не дура. Все ее вина. Лишь ее. — Приезжай на выходных. Виолла будет рада. Трис отрешенно кивает, кусая губу. Уилл — хороший человек. Серьезно. Он помогал ей с работой, во время беременности, а потом взял большую часть забот о Виолле на себе. И в тот момент, когда Трис поняла, что слово «папа» из уст ребенка звучит чаще, чем «мама», ей стало страшно. Что-то в своей жизни она упустила.