Black and White

Все в нем черно. Татуировки на теле, глаза, сама душа, сама суть. Волк-одиночка. Дикий, чумной, проданный и преданный. Своими. Чужими. Главное — собой. И зрачки его горят теменью. Это не ночь, это не призрачные тени, это не цвет кожанки, обтягивающей его широкие плечи. Это суть. И от этого страшнее. Белых красок так мало. Лишь серые отражения в лужах, кривые, озадаченные лица, пурпурные капли сладко-соленой крови, мясо и кости, еще кишки и вонючие внутренности. Мелкие ссадины и порезы, черный уголь на светлой коже и выбритые виски. И засунуть бы в зубы сигарету, привалиться к кирпичной стене, вжаться так сильно, что останется след. Верный, правильный, живой. Ведь хоть что-то живое должно в нем быть. У мертвой души мертвое тело, нет будущего, лишь прошлое шелестит невидимыми губами. Тянет беззубым ртом странную песню. Смерть идет. С косой. И все полыхает. В груди что-то разрывает на части. А потом он видит свет. Не для него, чумного, болью, кровью, предательством и ложью замаранного. Лишь голый асфальт, грузные капли дождя и раскаты грома. Мигающий окна многоэтажек, поцелуй холодного ветра и снова капли. То ли неба, то ли слез. Как глупо. А свет все ярче. Сияет так, что Эрику слепит глаза. Он никогда не верил в это слово, в пресловутые несколько букв. Слово начинается с «Л». Слово на букву «Л» Эрик не жалует, презирает. Ее имя начинается с «К». И эту букву он тоже ненавидит. То было шально и так дико, помнишь? И хочется сдохнуть. Вгрызться ногтями себе в горло, разорвать надвое так, что полопаются сосуды и хлынет кровь. Куски плоти полетят на землю. А он разорвет себе грудь и вырвет сердце. Голыми руками. Выблевать это чувство, вытравить из себя. А она все улыбается. Сука. Тварь. Тупая девчонка. А в груди все продолжает жечь. Жечь так сильно, так яро, что он горит. То ли от похоти, то ли от жажды, то ли от ненависти. А слово на букву «Л» все застревает в горле, прошивает кожу. У Кристины глаза зеленые. Как весна после зимы. Когда она улыбается, крапинки плещутся в ее разноцветной радужке. Когда она смеется, то забавно морщит нос. И трясет своими короткими волосами. Они у нее мягкие на ощупь. И зло бы сплюнуть на землю. Не помнить, не знать, не замечать. А за грудиной что-то клубится, дергается, брыкается. И глаза все ловят ее. Фигуру, лицо, саму жизнь, такую чистую, такую истую, такую настоящую. И горло спирает. Блять, это невозможно. Лишь с матами, с агрессией, с заиндевелой злобой. А она все улыбается. Ты победила, слышишь? И целовать ее губы, кусать. Впиваться зубами в ее млеющий, едва приоткрытый рот. Так будет всегда. Кровь, боль, стоны, слезы, цветастые пятна по телу. На ее, на его, на чужом. Его девочку трогать никому нельзя. Лишь его пальцы могут так сильно сжимать ее запястья, что хрустят кости. Кристина плачет из-за него. Эрик знает. Эрик видит. И в груди так печет. Странный, тихий голос шепчет о неправильном, о коверканном, об извращенном. А Эрик затыкает уши, закрывает глаза. Потому что дурно и страшно признаться в чем-то ином. И лишь снова до боли сжимать ее запястья, кусать острые ключицы и вколачиваться в ее хрупкое тело. Так, что всполохи искр, яркий фейерверк перед глазами. А она вздрогнет, беспомощно всхлипнет, обхватит руками его шею и замрет. И станет так сладко, так тихо, так спокойно. И боль впервые уйдет. Говорить слово на букву «Н» проще, чем на «Л». И он заорет «ненавижу», а ее глаза станут такими стеклянными, пустыми, будто полыми. И вода не застынет в них. Он выкачал всю жизнь, забрал всю душу. Вот так и бывает. Вляпался, увяз, подчинился. Мудак. Идиот. Гребаные чувства. Камнем быть проще, безучастнее, злее. Застыл глыбой, изваянием, не чувствуй, существуй. Кристина плачет украдкой, а Эрик сжимает кулаки. За грудиной давно горит. Полыхает диким, синим пламенем. И это кажется таким правильным, верным. Ему хочется упасть на колени, молить прощения, стать тряпкой, о которую вытирают ноги. Ему хочется целовать ее руки, эти тонкие пальцы с фиолетовыми синяками. Любовь — блядская штука. Теперь Эрик знает. Слово на букву «Л» все стынет на его языке, замирает на губах. Кристина молчит. Не шевелится, не просит, не произносит. Он пальцем вытирает ее слезы, а щека его горит. И привкус крови во рту. Вот так девочка, да. Теперь он узнает ее. Хрупкая, ломаная, разбитая. Сильная, смелая, бесстрашная. И губы его кривятся. На них замерла кровь. Пальцы у нее ласковые. Жгут его кожу. И Эрику хочется рычать. Да, девочка. Так бывает. Тебе нужно это слово на букву «Л»? Это же бред. Звуки, что разлетятся по воздуху. Зачем? Приложи свою ладонь к моей груди и послушай, почувствуй, как там все горит. Я пылаю. Давно и навечно. Горю. Одной тобой. До жути пафосно и пошло, я знаю. Но я так чувствую. И тогда Кристина улыбнется. Зачем слово на букву «Л»? Незачем. Пустозвон, фальшь, морок, химера. Лишь он такой живой. С ярым взглядом, упрямо сжатой линией рта, широким разворотом плеч, мощной шее, сталью на теле. Рисунок на рисунке. Кровь и боль равно любовь. У Эрика она такая. Но что еще Кристине надо? Может чуточку терпения да каплю мудрости. Потому что она видит свет в его глазах.