Black and White

Питеру проще ненавидеть. Он родился таким. И он это знает. Ненависть маскирует любые другие чувства, правые и неправые. Ненависть маскирует трусость и гордость, привязанность и раздражение, собственную слабость и несостоятельность. Все. Ненависть — черные, ядреные эмоции, цветом похожие на ониксовый камень. Питеру нравится ненавидеть. Нет, даже не так. Он это любит. В сущности, Хэйес знает, что засранец, но не конченный, не последний. Он сам избирает такой путь. Хитрый, изворотливый, змеиный. Ему нравится подтрунивать над окружающими, жестоко шутить, бить словами, хлестко и больно. Он считает, что таким родился. Но лжет. Он стал таким. Юноше отлично известно, что в его характере, в его душе, в его поведении так много гнили и разложения. Его черви будто едят изнутри, а он все улыбается и улыбается. Ненависть — хорошая маска, верная защита. Ненависть — она как броня. Прячет тебя от собственного малодушия. Питер не признается, что завидует тому, кто лучше него, превосходит в чем-то. Он просто начинает ненавидеть. Тлеть и тлеть этим опасным чувством, пока угли не разгорятся, пока пламя не взовьется вверх. И постепенно, с каждым прожитым днем, все больше и больше сам начинает верить в эту ненависть. Он ненавидит каждого, кто хоть сколько-то притеснил его, посмел стать в чем-то важнее. Питер вертит в руках нож, гаденько улыбается, кивает и совершает подлость за подлостью. Это все ненависть. Правда же. Это не он. Им руководит чернота, и соблазн подчиниться ей столь велик. Больше всего на свете Питер Хэйес ненавидит Трис Приор. Стифф. Убогая. Его раздражает в ней все. И это худое тщедушное тельце, в котором запрятана утлая душонка, и эти торчащие локти, и эта манера чуть приоткрывать рот, когда она задумывается о чем-то. Он ненавидит ее коротко стриженные волосы, ее манеру носить одежду и цеплять пальцами рукава длинной кофты. Он не может терпеть ее неуклюжесть во время инициации, не может терпеть то, какой ладной, юркой и быстрой она стала. Его раздражает ее татуировка на ключице, ее манера цокать языком, когда она с чем-то не согласна. И эта крепкая хватка ладоней на оружии, и сила, появившаяся в руках. Иногда, ночью, пока она спит, ему хочется ее придушить, просто сомкнуть пальцы на тонкой шее и вытрясти из девки всю душу, пока глаза ее не закатятся, пока голос не охрипнет, пока вся она не посинеет. Сука. Такая сука. Питер ненавидит в ней эту незримую силу, сковавшую всю фигуру, налившуюся в самых мышцах, полыхающую в центре зрачка. Он не терпит ее твердый голос, и эту дурную склонность к самопожертвованию. Девка — дура. Рано или поздно дурой помрет. Питеру хочется, чтобы она сдохла, только бы больше не видеть ее лица и этих широко распахнутых глаз. Удавить, утопить, растоптать, уничтожить. Питер скалится. Отреченная сучка. Она у него под кожей, словно соль на ране. Раздражает. Почти готов рычать. Он ненавидит ее за то, что она — это просто она. И от бессилия юноша готов выть. Причина ведь простая. Он ненавидит Трис Приор за собственное неравнодушие к ней. Конечно, в ней есть что-то такое, что цепляет взгляд, заставляет смотреть вслед. Иногда она кажется Питеру фарфоровой куклой, сломанной и собранной заново. Он видит ее слезы пару раз, и в груди екает. Он радуется, улыбается, но екает еще раз. А Трис все по щекам влагу размазывает. Джанин Мэттьюс приторно и льстиво улыбается, манерная забота касается линии ее рта, изгибая в приветственном жесте. И в тот момент Питеру хочется ударить суку из Эрудиции по лицу. Просто так. Чтобы на Стиффа так не пялилась. Так на убогую может смотреть лишь он один. И она будет зеленеть и покрываться коростой под его взглядом. Питер Хэйес слишком поздно понимает, что все это значит. Он стоит на улице полуразрушенного Чикаго, задирает голову вверх, смотрит на скопище облаков над крышами небоскребов и думает о том, что ненависть — его проклятие и его услада, его порок и его защита. Вот так вот. Он понимает всю природу своих чувств к девчонке промозглым вечером, когда кругом валяется каменная крошка, когда Джанин Мэттьюс давно мертва, а ее портрет в фойе главного здания Эрудиции закрашен ругательными граффити, когда Трис Приор борется за мир во всем мире и так героически погибает. Комично это. Смешно же. Ну ей богу. Хейес лыбится как дурак, все на небо смотрит. Стифф ему нравится. Ну надо же. Вот и раздражает, вот и ненавидит. За огонь души, за истинное бесстрашие, которого у него нет. Ему бы хотелось быть чуть лучше. Впервые в жизни Питер думает о том, что всегда был полным говнюком. Сообщение о смерти девчонки долетает до его ушей пронырливой новостью, теми самыми звуками, что заползают в черепную коробку, селятся там и точат, точат, давят изнутри. Юноша лишь трясет головой и гонит их прочь. Раздражающая его девчонка мертва, так чего он жалеет? У Питера кулаки сжимаются. Он видит зареванное лицо Кристины. У Искренней все швах всегда. То парень сдох, то подруга на тот свет отправилась, то теперь второй подыхает. Он замечает странного, отрешенного и молчащего Четыре. К нему никто не подходит, держится на расстоянии. Итон сейчас словно зверь — дай толчок и взорвется фонтаном крови и скулящего воя. Питер старается думать рационально. Но в груди жжет. Туго так, непривычно, неприятно, по самому центру, со слабой силой. Трис Приор мертва. Юноша понимает это окончательно, когда останавливается у дверей, ведущих в комнату с телом. Питеру не хочется заходить. Он уже видел как-то, как Стифф сковало трупное окоченение. Подделка. Симуляция. А сейчас все взаправду. Он стоит перед дверьми несколько секунд, засунув руки в карманы. Думает. Но так и не заходит. Снова малодушничает. По привычке ищет ненависть, чтобы натянуть ее себе на плечи, укрыться ею, словно пледом. Только поиски тщетны. Ненависти больше нет. Хэйесу хреново, и он это скрывает. Нарывается на неприятности и драки, лезет на рожон, зубоскалит, пижонствует. Такой лихой и удалой, все хохочет, все подтрунивает. Нет ненависти, зато есть это. Он же ведь мастак играть для людей. Определенно, мастак. Но боль здесь. Он чувствует ее ночами, ощущает, как она запускает клыки в его плоть, и он ворочается, мучается, ненавидит и проклинает себя, весь мир и эту мертвую девку. Даже после смерти убогая сучка его достает. И сердце в груди колотится. Он принимает сыворотку памяти в один из погожих дней, когда кажется, что прошли года с того момента, как он задирал Стиффа, а на самом деле всего лишь несколько дней. Питер сдается так быстро, зажимает уши ладонями, раскачивается на постели. Ненавидеть было проще. Ты словно запаян в нерушимый кокон. Сейчас все иначе. И он выпивает пузырек одним махом, проглатывает жидкость и закрывает глаза. Его ждет новый мир и новая жизнь. И там он не вспомнит о том, кто такая Трис Приор. Так правильно, так нужно. И что-то едкое, словно серная кислота, там, вместо сердца. Питер Хэйес меняет ненависть на самообман. Он видит ее на холодном металлическом столе, с накинутым на тело черным мешком для покойников из плотной ткани. У девушки безмятежное лицо и волосы цвета ковыля. Новому Питеру Хэйесу она кажется красивой. Он знает, что мертвую отправят в крематорий, предадут ее почившую плоть огню и соберут пепел. Питер знает, что человек рядом с ним, такой задумчивый, с опущенными плечами — это Тобиас Итон. Тот говорит ему, что они знакомы с прошлой жизни. Питер смотрит на девушку. Красивая. Жаль, что мертвая. И черты лица у нее такие одухотворенные. — Как ее звали? — нарушает тишину юноша. Кристина - так, кажется, зовут эту темнокожую девицу — поднимает на него тяжелый взгляд. — Ее звали Трис Приор, — говорит Тобиас Итон. Питер молчит, двигает губами, засовывает руки в карманы и едва ежится. У девушки длинные ресницы, еще сохраняющие бледную розоватость губы и какая-то необъяснимая тонкость фигуры. — Надеюсь, что мы дружили, — говорит юноша, перекатываясь с пятки на носок. Питер Хэйес покидает комнату с легким стуком двери. Под ложечкой неприятно сосет. Питер рад, что не помнит девушку на металлическом столе. Ему кажется, что помнить было бы больно. А боль он не любит. Ну, а девушку… Девушку жаль.