Black and White

Линн не похожа на всех других девчонок. Она раздражает. Грубая, языкастая, жесткая, любит оружие и сверлит прямым, холодным взглядом. У нее бритая голова и роспись по всему телу. Из ворота майки или футболки часто выглядывают геометрические очертания ярких чернил. Эдгару она не нравится. Просто потому, что слишком много о себе думает, заигралась в мальчика, забыла о том, что девочка. Но он молчит. Не достает ее ни словом, ни делом. Ему-то что? Идет война, и большая часть таких солдатов, как Линн, просто погибнут. Он-то жить собирается. Он только и делает всю жизнь, что выживает. Привык. Ничто не закаляет так, как отсутствие родной фракции, высоких стен, пресловутого дома. Даже Бесстрашие не сравнится с этой жесткой школой жизни. Эдгар предпочитает не вспоминать прошлое, лишь жить настоящим. Жестоким, иногда бесчеловечным, с острыми лезвиями ножей и грохотом свинцовых пуль. Когда Линн заезжает ему локтем в плечо в густой кодле, толпящейся на одной из каменных площадок, Эдгар морщится, хватает девушку за руку, сжимает пальцами запястье, думая о том, какое оно все-таки тонкое. Линн выдергивает руку быстро и бескомпромиссно, оставляя только воздух в ладони. Эдгар этого не ожидает. Он смотрит ей вслед несколько секунд, на этот мелькающий бритый затылок и едва ведет головой, когда его кто-то зовет. Вот девчонка. Просто бестия. Марлен погибает, ступив через край крыши, не осознавая своих действий. Эдгар смотрит на труп безразлично. Девочка была красивой, приятной взору, сладкой, но девочка была всего лишь девочкой, и ей не повезло. Линн сжимает губы в одну линию, смотрит прямо, в упор, не мигая. Ее за руку хватает Гектор, младший брат, бесстрашный ребенок, но все же напуганный непривычным местом, затхлым запахом, который витает в воздухе, и смертью подруги своей сестры. Если бы не Трис Приор и Тори Ву, то и мальчишке лежать бездыханным телом. Линн склоняет подбородок, треплет мальца по кудрявой голове и снова смотрит на труп подруги. Эдгар подбрасывает нож в воздух, ловит пальцами. Наверное, ему кажется, но у девчонки реакция странная, болезненная. Это война. И она такая. Ночью он находит ее на крыше. Толкает железную, проржавевшую дверь да так и замирает на пороге. Линн стоит, чуть надавливая ладонями на перила, смотрит на небо и не шевелится. Сначала Эдгару хочется уйти. Зачем здесь оставаться? Они не друзья, не приятели и даже не знакомые. Ее громкий голос, частые выкрики и этот неженский гонор вызывают лишь вязкую рябь раздражения по позвоночнику. Но девушка оборачивается, глядит на него несколько секунд, словно едва узнает, и он отчего-то принимает решение остаться. Эдгар вычерчивает острым концом ножа буквы на железных перилах, высекает неприятный звук. Линн морщится, ведет плечом, недовольно смотрит. Мужчина поднимает голову. Они молчат, глядят в глаза друг друга, а потом девушка опускает взгляд на перила. Буквы складываются в одно слово. Война. — На ней многие погибнут, — говорит он, чувствуя, как хрипит голос. — Да, — отзывается она и смотрит вниз. — Тогда не трать нервы понапрасну. — Не могу. Они говорят лишь раз на ночной крыше, перебрасываются парой слов, незначительных и будто бы пустых, но этого хватает, чтобы у каждого из них появилась странная привычка. Эдгар смотрит на Линн. Линн смотрит на него. Через большие залы, набитые людьми, через массу макушек, за плечами друзей. Словно на той крыше они обрели связь, ту самую тонкую людскую связь, которую ничего не стоит порвать, но она, тем не менее, прочна, как раскаленный металл. Линн улыбается и грустит в равной мере, смеется вместе с Юраем Педрадом, всаживает пули в стену в зале, отведенном под тренировочный отсек, иногда валяется на матах, как это часто делала в Яме. Гектор вьется рядом с ней, дергает сестру за руку. И она каждый раз — Эдгар это видит — хочет шикнуть на него, дать затрещину или подзатыльник, но каждый раз ее останавливает это доверительное ребяческое выражение мальчишеского лица. Линн не такая грубая, черствая, как хочет казаться, не такой кремень, каким надо быть. Эдгар думает, что это плохо. И грусть в ее глазах — плохо. Из-за убитой светловолосой девушки. Эта грусть странная, затхлая, несколько недружеская, пожухлая от времени, спрессованная днями и ночами, но она есть, бродит где-то внутри. Эдгар слишком часто смотрит на Линн, чтобы этого не заметить. А потом они говорят во второй раз. — Мы хотели поехать на берег моря, — сообщает Линн, принимая из его пальцев сигарету, едва касаясь самыми кончиками фаланг шершавой кожи, ударяя разрядом теплого импульса. — Она очень хотела увидеть море. Настоящее. Не на картинках. — Оно за стеной. И неизвестно существует ли оно в действительности. — Знаю, — и тогда ее губы трогает эта тихая, незнакомая улыбка. — Марлен любила мечтать, а мне нравилось быть тем, кто воплощает эти мечты в жизнь, — признается девушка в немного странной, несвойственной для себя манере. Они еще стоят все на той же крыше под небом со звездами, накрывшим Чикаго куполом ночи. Курят, молчат, смотрят вниз, на высокие дома с застывшими глазами окон, горящими темнотой и отсутствием жизни. Эдгар косится иногда на девушку, затянутую в черную ткань, бритоголовую и татуированную. И в фигуре ее, едва склоненной, видится такая тоска, горький сплин и незаметная безысходность. Эдгар не знает как, но понимает — она любила Марлен, мертвую Марлен со светлой копной волос. Любила, как любить не должна, как не положено. Эдгар почему-то чувствует себя проигравшим, словно похерил что-то здесь и сейчас. Он затягивается в последний раз, бросает окурок за камень парапета и уходит, стуча тяжелыми ботинками по гравию, хлопая железной дверью, жалобно дребезжащей от его сильной и твердой руки. Когда он пытается защищать ее на вылазках, это не нравится никому из них. Линн кричит, упирает руки в бока, брызжет слюной, играет в бой-бабу, злится, сатанеет и снова орет. Эдгар затыкает уши, качает головой, хочет ее послать, забыть, вырезать. И, кажется, вот-вот вернется это привычное раздражение, заискрит в подушечках пальцев, но его нет, есть лишь прямой упертый взгляд Линн и жесткий нрав Эдгара. Они мерятся, соревнуются, ведут себя как дети и остаются с ничьей. Линн по-прежнему строит из себя закоренелую самостоятельность, Эдгару же нравится быть рядом, когда кругом рикошетят пули. Однажды, она позволяет себе ударить его, толкнуть в грудь, с холодным свистом сквозь зубы говоря о том, что помощь ей не нужна. Однажды, он позволяет себе сжать ее локоть, дернуть женское тело так близко к себе, что чувствует чужое дыхание на своем лице, и эти сверкающие негодованием глаза рядом, в каких-то считанных миллиметрах. Однажды, они замирают столь интимно друг к другу, что сами не понимают, к чему это ведет. Линн приходит в себя первая, выдергивает запястье, но Эдгар не поддается. Его привлекают эти гневно сведенные брови, широко распахнутые глаза. Его пальцы лишь чуть скользят по девичьей коже, сдавливают до красноты, чтобы удержать. Когда Линн наступает ему на ногу, девчонку приходится отпустить. Но с того самого момента что-то меняется, становится чуть проникновеннее, чуть недозволительнее, чуть откровеннее, даже простые взгляды глаза в глаза. Юрай Педрад смеется, подначивает подругу. А потом Линн умирает. Пуля попадает ей в живот, застревает в теле. Линн кашляет кровью, падает, сознание мутнеет. Юрай что-то говорит ей, склоняется, о чем-то просит. Эдгар стоит позади, Эдгар просто смотрит. Он вспоминает о море за стеной, о ночной крыше, о сигарете в пальцах. Ему хочется показать ей море, целый океан, хочется, чтобы она услышала шум прибоя, почувствовала вкус соли на языке, ощутила песок, забитый под ногти. Линн совершает несколько хриплых вдохов и затихает. Она умирает так, как умирают на этой войне многие. Как солдат, в бою, словно разменная монета, пушечное мясо, которым, в действительности, все они и являются. Эдгару становится противно, словно он измазался в грязи, в этом дерьме, которое почему-то именуют жизнью. Ему не больно, и за грудиной не жжет. Нет, просто тошно и не по себе. Они ведь ничего не значат для тех, кто там, наверху, заправляет всем. Не значат жизни и судьбы, привязанности и желания. Их можно употребить в кровавый коктейль ради эгоистичной идеи одного человека, который отчего-то мнит себя богом в сонмище людей. Эдгар позволяет себе эмоцию. Эдгар швыряет на землю пистолет и голыми руками сворачивает шею какому-то мальчишке, то ли Эрудиту, то ли Бесстрашному из числа предателей.