End Of The Beginning

Знаете, в чем заключается самая большая сила человека? У каждого из нас есть выбор. Всегда. В любой ситуации. Никто не может заставить тебя, пока ты осознаешь это, никто не может обрести над тобой власть. Сила или слабость, жестокость или милосердие, одиночество или тепло, которое ты будешь дарить сам, и принимать от других людей - всегда можно выбрать то, что тебе нужно или то, чего ты хочешь. Не бывает безвыходных положений. Не бывает людей без права выбора, бывают лишь те, кто этого права за собой не осознают, и вот такие люди заведомо слабы, им ничего не стоит сорваться. - Человек перед тобой - он работает зеленщиком в овощной лавке. Живет в маленьком домике на окраине Лондона. Его жена умерла, оставив ему двух дочерей, а старая мать живет в деревне, куда этот мужчина регулярно отправляет определенную часть своего скудного заработка. Если ты сделаешь это сейчас, она, несомненно, скончается в ближайшее время. Дочерей придется отправить в приют. Высокий человек в сером костюме, не выходя из тени, монотонным голосом сообщал мне некоторые сведения, касающиеся поджарого мужчины, распростертого у моих ног. Мужчина весь трясся от страха, на его светлой рубашке выступило влажное пятно, а с длинного носа капал пот вперемешку со слезами. Рот этого человека то и дело открывался, и тут же захлопывался с негромким стуком. - Мои... дочки... - Заикаясь, пробормотал он наконец. - Моя... моя мать... По дрожащему подбородку скатилась тонкая струйка крови из разбитой губы, мужчина дернулся, словно намереваясь протянуть ко мне связанные руки. - Умоляю вас, сэр! Ради всего святого, мальчик!.. Ты... Вы же еще совсем ребенок... Не делайте этого! Он лепетал что-то, то замолкая и издавая какие-то невнятные звуки, то захлебываясь словами, пытаясь подобрать такие, какие могли бы тронуть мое сердце и избавить его от смерти. Он не нашел этих слов, и дело не в том, что он плохо искал, просто таких слов не было. Вообще. Я больше не намеревался слушать эти жалкие мольбы. В конце концов, мне не было совершенно никакого дела ни до этого человека, ни до его семьи. Мне нужно было решать собственные проблемы. Проведя пальцем по холодной поверхности металла, я спустил курок и выстрелил. Я смотрел на кровь, растекающуюся темной лужей у моих ног, и знал, что этот выбор я сделал сам. Остекленевшие глаза того мертвого мужчины смотрели на меня, своего убийцу, неотрывно и умоляюще, словно все еще на что-то надеясь. Жизнь покинула это тело, но отпечаток эмоций, которые его бывший обладатель испытывал в последние мгновения своей никчемной жизни, наложили свой след на его лицо и после смерти. Столь сложный организм - венец творения, или вершина эволюции, человек, который всего мгновение назад дышал, чувствовал, думал. Теперь это просто скорчившийся труп, лежащий у моих ног. Мой первый труп. Это было первое правило для желающих вступить в организацию: убьешь ли ты без зазрения совести человека, стоящего перед тобой на коленях, не сделавшего тебе ничего дурного, и совершенно беспомощного. Я смог. Я с головой окунулся в преступный мир, где царили жестокость и насилие - обстановка не так уж и отличалась от той идеальной вселенной с яркими цветами и ухоженными газонами, на полях которой беспечно резвились добропорядочные граждане. Потому что мне нужно было стать сильнее, мне нужно было идти дальше. Потому что я не хотел пережить то, что со мной произошло в прошлом. И если для того чтобы оградить свою жизнь, нужно переступить через чужую, я сделаю это. В конце концов, это лишь мой выбор, правильно? Справедливость. Правосудие. В мире все еще полно дураков, которые ищут эту чушь, пытаются вытрясти из кого-то, как несуществующие серебряные монеты, из складок заполненного хламом кошелька. Какая глупость. Какая бесполезная трата времени. Ведь это настолько очевидно - что их нет, об этом даже не хочется заводить разговор. Правосудие, это не абстрактное понятие, витающее в воздухе, и готовое обрушиться на того, кто совершил злодеяние и бестактно нарушил гармонию мира сего. Если ты жаждешь его, тебе придется действовать своими силами. Если тебе нужна помощь - помоги себе сам. Никто не может ощутить причинённую тебе боль острее тебя самого, никто не может почувствовать ее так, как чувствуешь ты. Другим просто плевать, но ты должен быть благодарен им за это: они делают тебя сильней. Есть лишь то, чего мы хотим, и если тебе нужна справедливость - что ж, создай ее сам. Вот только она будет такой, какой ее видишь именно ты, другие, возможно, ее не примут. Для тебя это справедливо, но общество скажет, что ты блюдешь личные интересы, ведь люди обобщают это понятие, они думают, справедливость - это то, что приемлемо для всех и в равной степени. Как универсальный адаптер для вашего ноутбука. Но здесь это не работает. Для меня было неприемлемо, что шайка наркоманов, прирезавших всю мою семью, не понесла никакого наказания за содеянное. Три дня спустя, когда несколько молодых полицейских выбили шаткую дверь и ворвались в грязную каморку с обшарпанными обоями и бетонным полом, они нашли там три остывших трупа, битые бутылки из-под спиртного и огромное количество героина. Начальник полиции вытащил из кармана брюк клетчатый носовой платок и, вытерев пот с толстой красной шеи, покачал головой. - Мне очень жаль, что этих мерзавцев уже нельзя бросить за решетку, сынок. - С негодованием в голосе произнес он. В ходе расследования, за которым я пытался наблюдать всеми силами, я убедился, что одна половина полицейских округа - совершенные кретины, а другая - абсолютно незаинтересованные в поимке преступника личности. Не было никаких следов ограбления, не было никаких мотивов убийства. Этот факт вел или в никуда, или же туда, куда полиции влезть было совершенно невыгодно. Наличие большого количества отпечатков пальцев на месте происшествия, и троих героиновых наркоманов, скончавшихся от передозировки, с аналогичным узором на перепачканных в белом порошке подушечках пальцев, позволило суду со спокойной совестью закрыть это дело. А я, находясь в здании правосудия и пресловутой справедливости, услышал как сидящий за решеткой подсудимый, чье дело должно было рассматриваться следующим, с усмешкой шепнул, заглядывая в мои переполненные ненавистью глаза: "Иди к Стиву Берри. Здесь тебе делать нечего". Я не буду вдаваться в подробности, касающиеся того, как я нашел Стива, а он в свою очередь нашел того, кто стоял за убийствами моей семьи. Томас Джеффри. Человек настолько влиятельный, что мне сразу стало ясно стремление полиции поскорее свернуть это дело. Томас Джеффри для других. "Том" для моего отца и матери. "Дядя Том" для меня и моего брата-близнеца Оскара, который сейчас лежит в отменном дубовом гробу, похороненный рядом с родителями на Нанхэдском кладбище. Дядя Том, которого я знал как талантливого бизнесмена, предприимчивого человека, образцового семьянина и друга семьи, оказался тем, кто нанял тех наркоманов. Ради героина они согласились убить совершенно незнакомых, не сделавших им ничего дурного людей. Отец делал большие деньги, сотрудничая с японскими компаниями, разрабатывая новейшие нано-технологии в области компьютеров, и ради процветания собственного бизнеса, Томас Джеффри решил убить своего лучшего друга и всю его семью. Когда я узнал все это, и спросил, возможно ли сделать так, чтобы Джеффри пожалел о содеянном, Стив расхохотался мне в лицо: - Мы не сажаем людей за решетку, малыш! Я и не хотел засадить его в тюрьму. Единственное, чего я желал тогда, это убить предателя, убить своими руками, увидев безудержное раскаяние и страх в его взгляде, когда я буду спускать курок. Я сказал об этом хохочущему Берри, и он сразу посерьёзнел. - Это совсем другой разговор. - Кивнул он. В общем-то, вариантов у меня было два. В первом случае, я платил деньги, и Джеффри убирал один из наемников организации. Это меня не устраивало, так как я хотел убить эту тварь сам. Тогда мы переходили ко второму варианту, и вот тут было гораздо сложнее. Берри прекрасно знал свою выгоду, и извлекал ее из любых ситуаций. Ты молод? Одержим жаждой мести? Да? Отлично. Родные еще есть? Нет? Прекрасно. Если хочешь убить Джеффри - убивай. Мы не собираемся отнимать у тебя подобную возможность. Но все дело в том, как ты хочешь убить его. Просто выстрелить из пистолета - заплати, и мои парни организуют проникновение в дом и постоят на стреме. Все просто, без лишнего шума и улик. Но если ты хочешь убить его так же, как он убил твоих родителей, если хочешь чтобы он мучился, переживая боль и пытки... И если при всем этом ты хочешь сделать все сам... Тогда оставайся работать на меня. Приобретешь необходимые навыки, научишься убивать, опытным путем подберешь наиболее приемлемые для тебя способы и варианты, выполнишь несколько заказов. Все совершенно секретно. Безупречно организованное прикрытие, возможность постоянного наблюдения за объектом как приятное дополнение, а кроме всего прочего - защита. Ведь это совершенная случайность, что тебя не было дома в тот день, Джеффри вовсе не планировал оставлять в живых кого-то из наследников. Стив говорил об этом так спокойно, словно предлагал мне записаться на плавание, я так же спокойно выслушивал его предложения и доводы в их пользу. И понимал, что он прав. Закон и правоохранительные органы будут на стороне Джеффри, и даже если опустить месть, вопрос о личной безопасности остается абсолютно открытым. Несомненно, в своем нынешнем положении я не смогу сделать ровным счетом ничего. Все эти факты подводили меня к единственно верному решению: вместо того чтобы искать силу, гораздо рациональнее стать ее непосредственным источником. Я согласился на предложение Стива Берри, я прошел первый предложенный мне тест, я убил. Тогда мне было шестнадцать. Два года - ровно столько мне потребовалось времени, чтобы наконец заняться не теми делами, что мне регулярно подкидывал Стив, а своими собственными. За этот срок я узнал очень многое, и многому научился. Не знаю почему, но этот человек возлагал на меня большие надежды, и я их полностью оправдывал. Даже не подозревал, что у меня такой талант к отнятию чужой жизни, раньше я никогда не замечал за собой подобных наклонностей. Впрочем, их не было и теперь. Меня никогда не интересовала причина заказа, я никогда не получал удовольствия от процесса. Недовольства тоже не было - лишь полное безразличие. Нужно кого-то убрать? Хорошо. Смерть должна быть мучительной? Да, конечно, это можно устроить. Как и сказал Берри, я отрабатывал на своих жертвах тысячу и один способ убийства, экспериментировал с орудиями, не забывал устранять все улики. Преподаватели в университете, однокурсник, сидящий со мной за одной партой - они и не подозревали, чем занимается восемнадцатилетний юноша в свободное от учебы время, а если бы им кто-то сказал об этом, его сочли бы за безумца. У Себастьяна Михаэлиса идеальная репутация. Когда Томас Джеффри, сидящий за накрытым ажурной скатертью и сервированным к завтраку столом, увидел меня в своем доме с пистолетом в руке, он понял все. Сразу. Я позаботился о том, чтобы его смерть была ужасна, я связал его ремнями, и на его глазах расправился с беременной Линдой Джеффри, вспоров ей живот и оставив умирать от потери крови, посреди вывалившихся кишок и внутренних органов. Знаете, возможно тогда я еще сохранял в себе такое понятие, как уважение к женщинам, тем более беременным, потому что смерть Линды была сравнительно легкой по сравнению с той, что я уготовил ее мужу. Дрожащий от неконтролируемого животного страха, Джеффри разевал рот так, что едва не совершил невозможное - проглотил полотенце, которым я заткнул его рот вместо кляпа, чтобы не слышать тех отвратительных воплей, что он испускал. Я немедленно пресек это - мне вовсе не улыбалась перспектива позволить ему умереть от удушья, у меня были совсем другие планы на его счет. Не отворачиваясь от брызжущих в лицо струек, я разрезал трепещущую плоть, расчленял органы, сдирал кожу. Я разодрал его рот до ушей, чтобы даже крик сопровождался для него невыносимой болью. Я не говорил ничего, совершенно. Мне было доподлинно известно, что он виновен, и ему это было известно также, поэтому слова были излишни, зачем? Я ведь и так делал все возможное, чтобы донести до него, насколько ужасно он поступил тогда. Это было первое убийство, принесшее мне наслаждение, удовлетворение. Успокоение. И я делал все, чтобы продлить эти минуты, эти часы. Когда стало понятно, что передо мной лежит уже не человек, а уродливая выпотрошенная кукла, я снял залитый кровью макинтош и резиновые перчатки. Засунув их и остальные инструменты, с помощью которых я совершил свой акт возмездия в саквояж, я вымыл лицо в отделанной итальянским кафелем и мрамором ванной, после чего покинул особняк Джеффри. Все было кончено - так я думал тогда. А теперь, годы спустя, я узнаю что, оказывается, упустил из виду нечто существенное. Нечто очень и очень важное для меня. Непонятно, как это проглядел Берри, но еще более непонятно, как это все же нашло меня, обрушившись на голову словно мешок с булыжниками. Мало того, что последние несколько недель я совершенно не уверен в стабильности своего психического состояния, мало того, что я практически добровольно записал свое имя и фамилию в список душевнобольных. Я даже опускаю тот факт, что и причина-то подобных метаморфоз, направленных на скоропалительную перестройку моего внутреннего мира, просто смехотворна - тощий мальчишка-сирота, тринадцати лет от роду. И в довершение всего совершенно случайно я узнаю, что этот мальчишка с поразительно яркими глазами, этот мальчишка, в одно распроклятое мгновение непонятно как ставший моим личным безумием, оказывается он, Сиэль Фантомхайв - единственный сын ныне почившего Винсента Фантомхайв, который, лениво потягивая чай из своего антикварного фарфорового сервиза, обсуждал с Джеффри планы, касающиеся расширения бизнеса - по совместительству убийства моей семьи. Я и понятия не имел, что в этой истории замешано еще одно лицо, я и не думал, что есть еще один человек, которому я должен отомстить. И этот человек избежал своей участи, он умер не от того что я кромсал на кусочки мягкие ткани его тела, и дробил кости молотком, а сгорев во время пожара, может даже просто угорев. Как вы понимаете, меня это совершенно не устраивало, никоим образом. Получается, я выполнил лишь половину задуманного, а кому нужна половинчатая месть? Меня обуревала дикая злость, бешенство, но сквозь его пелену я ясно видел, что все могло быть гораздо хуже. Например, если бы чета Фантомхайв была бездетна - тогда не осталось бы совсем ничего. А так есть он. Есть Сиэль - вполне достойный преемник Винсента, во всех отношениях. И я могу направить свое личное правосудие на него. Да, я действительно не могу позволить кому-либо причинить боль Сиэлю, все мое существо протестует против этого. Но вот что касается меня самого, тут совсем другое дело. Это как нарыв на вашем теле: всегда кажется, что ты можешь вскрыть его гораздо быстрее и более безболезненно, чем все те доброжелатели, пытающиеся помочь тебе в этом. Боль, причиняемая самому себе, всегда ощущается менее остро, чем та, которую ты терпишь от других. Я собирался избавиться от Сиэля Фантомхайв, вновь стать нормальным человеком, сердце которого не выдает на пару десятков ударов в минуту больше от одного только взгляда тех синих глаз. В моей голове уже крутятся различные варианты убийства, применимые непосредственно к мальчишке, но на этот раз я внесу одно существенное изменение в общую картину своего плана. Доверие. Небольшая деталь, которая доведет механизм, подводящий Сиэля к краю, до идеала. Я не учел это, когда расправлялся с Джеффри, а жаль. Ведь мой отец доверял ему, он даже представить не мог, чем обернется для нашей семьи эта дружба. Это больно когда предают, а я не вернул эту боль Джеффри, и если нет других претендентов и здесь, пройти через это придется тебе, Сиэль. Нам обоим придется постараться. *** - Это было восхитительно!.. Белла обвивает мою шею руками и жарко целует, прижимаясь ко мне всем телом. Длинные светлые волосы разметались по подушке, на черном постельном белье, рассыпавшиеся золотистые пряди выглядят особенно красиво, и я глажу их рукой, пропуская мягкие волосы сквозь пальцы. Красивое лицо девушки раскраснелось, упругая грудь часто вздымается: дыхание еще не пришло в норму после оргазма. - Это ты восхитительна. - Шепчу я, и девушка счастливо вздыхает, глядя в мои глаза. - У меня еще никогда... Подобного не было... Конечно не было, я и не сомневаюсь. - У меня тоже, дорогая. Совершеннейшая ложь. Я лежу рядом с ней, лениво поглаживая идеально гладкое бедро, и пытаюсь прикинуть, скольким женщинам я говорил подобную чушь после того как хорошенько от... Удовлетворил их. Мой опыт в любовных делах неимоверно богат, я доподлинно знаю как вести себя при первом знакомстве, на что нужно обратить внимание после, отвешивая комплименты, как очаровать и заставить восхищаться. Сначала свидания, прогулки по ночному городу, ненавязчивые объятия. Затем, подгадать момент и перейти к поцелуям. Можно сделать все проще: грубо уложить женщину на кушетку и, властно раздвинув ее ноги, довести до экстаза, не забывая и о собственном удовольствии. Подарить наслаждение столь яркое, что она забудет о вульгарности момента и спишет все на ваше неконтролируемое желание и безумную жажду обладать ею. Это даже добавит вам плюсов в ее глазах, женщины любят такую грубость: они считают ее проявлением мужественности. А можно изображать галантную влюбленность, не ведающую наглости и похоти, до тех пор, пока ваша избранница не сойдет с ума от желания, чуть ли не требуя от вас близости: - Но дорогая... - Ты меня не хочешь? - Моя любовь к тебе... Она слишком чиста и непорочна, чтобы запятнать ее столь низменными желаниями, лишить ее духовность и вместо этого... - Заткнись и возьми меня наконец! Не так, конечно, но все же это было ближе, чем вариант с кушеткой. Я ухаживал за Беллой Уилкс, исполнял все ее желания и прихоти, заботливо интересовался, нужно ли ее куда-нибудь отвезти, и не хотела бы она сходить на первую постановку недавно открывшегося театра. Для меня представление было не в новинку, и я ставил аккуратные галочки у намеченных мною же пунктов соблазнения. Но я не успел дойти и до середины своего списка, а она уже лежала передо мной, недвусмысленно раскинув ноги и маня к себе пальчиком. Картина, конечно, соблазнительная, но настолько привычная, что навевает скуку. Бывает, мне попадается категория женщин, которые считают что для меня это величайшее желание на свете - обладать ими. Спешу развеять столь смехотворное предположение: все совсем не так. Главное, знать какой тактики придерживаться, чтобы было по-твоему. Если для этого нужно применить тактику обожания - пожалуйста, мне совсем не трудно подыграть. А на деле - просто секс. Просто способ получить удовольствие. Похоть. Желание. И власть - люди даже сюда вплели стремление самоутвердиться, подчинить. Просто секс - это так банально. Ничего не стоит найти партнершу на одну ночь, или снять молоденькую проститутку в каком-нибудь борделе - умелую и покладистую. Ты выкладываешь свои деньги, и она, улыбаясь, обхватывает напомаженными губками твой член, старательно дрочит ствол и посасывает головку, методично доводя до разрядки. Ты можешь делать с ней что хочешь, ты можешь кончить куда хочешь - в нее, на нее. А потом ты лежишь на смятых простынях, а она сует свернутые в трубочку деньги за лиф своего неимоверно короткого платья и уходит, стуча высокими каблучками красных лакированных туфель-лодочек. Просто секс, ничего больше. И вдруг, в один прекрасный день ты внезапно натыкаешься на кого-то, кто доверительным тоном сообщает тебе полный абсурд - что с любимым человеком все бывает по-другому. Я не знаю, как это. Согласитесь, есть много вещей, которых вы не видели, есть множество того, чего вы не испытали, о чем знаете лишь понаслышке. Для меня "секс по любви" относится как раз к подобному разряду чувств. Зачем ассоциировать секс с любовью, зачем смешивать эти понятия? Гораздо лучше, когда он приходит к тебе не под ручку с каким-то непонятным приложением, а в образе той проститутки в драных чулках: ты ей - британские фунты, она тебе - оргазм. Все очень просто, правда? Все именно так, как это бывает на самом деле. А вы не можете преодолеть врожденную стыдливость, не можете отринуть вдолбленное в вас с детства воспитание. Вы говорите: "Я занялся с ней любовью". Скажите лучше: "трахнул". Сегодня, когда мы обедали в ресторане, Белла спросила меня, где я живу и почему не приглашаю к себе. Вопрос вполне логичный, особенно если учесть, что сам я пропадал в особняке Фантомхайв днями напролет - исключительно из-за Сиэля, других причин конечно нет, ни единой. Но Белле об этом знать не обязательно. Кончиком туфли она медленно провела по моей ноге, и я подался вперед, накрывая ее руку своей. - Я приглашаю. - Возразил я ей, понизив голос. - Прямо сейчас. Мы оба знали что идем ко мне не для того чтобы пить чай с ромашкой или любоваться на прекрасный вид, открывающийся из моего окна. Белла вовсе не была недотрогой, она считала, что стадия моих ухаживаний была достаточно продолжительна, и теперь вполне можно перейти "ближе к телу". Забравшись ко мне на колени, она принялась расстегивать мою рубашку, и тогда я подхватил ее на руки и понес в спальню. Белла была красива - не то чтобы для меня это было значением государственной важности, или я не привык к подобному, но, по крайней мере, мне не приходилось прокручивать в голове всякую порнографию чтобы достаточно возбудиться. Пышная грудь, потрясающая фигура, гладкая кожа. Сейчас обладательница всех этих прелестей лежит рядом со мной, а я вынужден нежно улыбаться, взирая на нее как на божество, спустившееся с небес на нашу грешную землю, дабы разделить со мной ложе. Можно подумать, мое тело освятилось после проникновение в нее, и теперь я буду излучать на окружающих лучи благодати. Как же надоело. *** - Как же надоело. - Я смотрю на Себастьяна, и губы сами расплываются в презрительной усмешке, которую я не могу, да в общем-то и не хочу сдерживать. - А? - Говорю, надоело твое притворство. Глаза Себастьяна удивленно округляются, и у меня возникает такое ощущение, будто я сентиментальная мамочка, чей ненаглядный сынуля демонстрирует крупицы актерского мастерства, которые он почерпнул в драмкружке. Мамуля лично отвозит его туда два раза в неделю, лелея мечту что она, возможно, станет-таки матерью неподражаемого актера. Себастьян неподражаем уже сейчас, но мамочка была бы недовольна. Неподражаемо ужасный - это бы ее совсем не устроило. А вот мне интересно. Все те взгляды, что Себастьян дарит Аннабелле, все те нежные касания и словно невзначай оброненные фразы, напитанные этой иллюзорной любовью. Все те провальные попытки сыграть намеченную роль - я вижу их все. Ты же ничего не испытываешь к ней, правда? Не терпишь ни ее, ни Маргарет, я вижу это в твоем взгляде, я вижу все в твоих глазах. Раздражение. Ненависть. Скука. И какая-то непонятная жажда, которая словно пылает внутри тебя, вырываясь наружу, опаляет и меня, заставляя чувствовать напряжение и смутную тревогу. И в то же время, мне удивительно спокойно. Твое регулярное появление в моем доме - меня это жутко раздражает, но также забавляет. Такое чувство, словно я приобрел большого черного пса, и теперь он постоянно ошивается где-то неподалеку. А я еще не решил что предпочитаю: пса цепного или бешенного. Послушный цепной доставит куда меньше проблем, но с последним гораздо интересней. И опасней. - Что ты имеешь в виду, Сиэль? Ты прекрасно понимаешь что. - Не знаю. - Закинув одну ногу на другую, я вытягиваюсь в глубоком кресле, где, свернувшись в невообразимом, но зато весьма удобном положении, читал детектив. - Может, твою сказочную любовь, коей ты внезапно воспылал к Аннабелле? Отложив в сторону книгу, я наконец сажусь нормально, почти физически ощущая цепкий взгляд Себастьяна на своих лодыжках. Ненавижу шорты. И свою память порой тоже. - Не понимаю, что тебя так удивляет. - Себастьян снисходительно смотрит на меня и прислоняется к спинке стоящего напротив дивана. Снова весь в черном - навевает мысли о похоронном бюро или молодежных субкультурах, но я не думаю, что этот тип имеет к ним прямое отношение. Хотя, насчет бюро... Иногда я ловлю на лице Себастьяна такое выражение, что вполне допускаю, что он косвенно содействует его процветанию. Совсем редко, ведь это выражение исчезает так же быстро, как и появляется, и оно держится на этом безупречно-красивом лице какие-то секунды, мгновения. Но мне хватает и мгновений. - Белла умна, приятна в общении. Она добрая. Она очень красивая. У нас с ней прослеживается схожесть мыслей и интересов. Так почему ты думаешь, что я не могу любить ее? - А ты любишь? - Люблю. Он говорит об этом таким тоном, словно напоминает, что Англия расположена на Британских островах, а столица страны, в которой мы живем - Лондон. Но в его глазах горят насмешливые искорки. - Я люблю ее. Очень. Мои губы непроизвольно сжимаются в тонкую линию, а глаза суживаются. - Я знаю, что ты лжешь мне. Себастьян отталкивается от спинки дивана и в два шага сокращает расстояние между нами. Положив руки на подлокотники кресла, он склоняется надо мной так, что наши лица оказываются совсем близко, и я вижу темные глаза Себастьяна прямо перед собой. - Тебе это не нравится? Что я встречаюсь с ней? Он наклоняется еще ближе, и меня охватывает странное желание: хочется оттолкнуть его, и одновременно ничего не делать, съежившись, лишь глубже вжаться в кресло. Дыхание Себастьяна такое горячее - я чувствую его на свой шее, на мочке уха. Жар чужого дыхания на моей коже, и сильные руки по бокам от меня - память немедленно вытаскивает из вороха моих воспоминаний, самые отвратительные, те образы прошлого, что я никогда не смогу забыть, даже если постараюсь, даже если захочу. Но я не хочу забывать. - Я порву с ней, если ты скажешь. - Шепчет Себастьян еле слышно, так, что я едва разбираю слова. - Только скажи. Скажи мне... Он резко отстраняется, и вновь заглядывает в мои глаза. - Тебе не нравится, что я встречаюсь с ней, Сиэль? Теперь он спрашивает нарочито громко, совершенно другим тоном, сверля меня испытующим взглядом, и внезапно, я широко улыбаюсь, намеренно вызывая на свое лицо наигранное веселье и беззаботность. - Мне все равно. Ты можешь встречаться с кем пожелаешь, мне-то что за дело. Меня это не волнует, понятно? Поэтому не воображай о себе невесть что, Себастьян. *** Равнодушие. Это то чувство, которое я хочу видеть в ярко-синих глазах Сиэля меньше всего. Во всяком случае, по отношению ко мне точно. Сам не знаю почему, но когда он выспрашивал меня об отношениях с Беллой, мне показалось, он... Ревнует, что ли. Возможно, не признаваясь в этом самому себе, Сиэль все же хочет получать от меня больше внимания, больше заботы, которую я могу ему дать, которой он был напрочь лишен все эти годы. Возможно, он хочет побыть вместе со мной, поговорить о чем-то, куда-то сходить. А не провожать меня и Беллу хмурым взглядом, когда я вынужден вести ее на очередное свидание, вписанное в мой четкий график. Возможно... Возможно, я вижу лишь то, чего хочется мне самому. Я хочу сказать, мне бы определенно польстило, если бы Сиэль ревновал. Он совершенно отличается от тех людей, с кем мне приходилось иметь дело раньше, и было бы приятно увидеть, как он постепенно впадет в крайнюю степень обожествления моей персоны, послав свою гордость в Тартарары. Ну вы же помните, что я говорил? Таких людей как Сиэль хочется сломать, сделать зависимыми, но я должен сказать, что собираюсь монополизировать право на это желание. Я буду тем, кто поставит в ряд всех его обидчиков, и немедля разделается с теми, на кого упадет косой взгляд Сиэля, я накажу для него любого, выполню самые безрассудные его желания. А взамен увижу его всего. Все слабости, все страхи, все желания. Все то, что он прячет от других, что ему необходимо прятать, чтобы оставаться сильным. Целиком и полностью. Вот только он пока не то, что не ломается - даже не гнется. Пока. Зато со мной происходит что-то странное, не знаю даже как описать. То, как я смотрю на него - так было с самого начала, или это началось только сейчас? И если да, то почему я пропустил момент, когда стал видеть в тринадцатилетнем мальчике не только объект своей запоздавшей мести, а еще и человека, регулярно вызывающего в моей голове навязчивые мысли о сексе? Сиэль Фантомхайв, ребенок, которого я собираюсь убить. И я его хочу. Он закидывает ногу на ногу, а я смотрю на его тонкие лодыжки, он опускает голову, и мне хочется протянуть руку и отвести с его лица прядь мягких волос, одновременно почувствовав бархатистую кожу его щеки своей ладонью. Совершенно ясно я начал осознавать, что меня привлекает абсолютно все в этом угловатом теле, я понял, что меня раздражает, когда его коленки закрыты брюками, а поднятый воротник куртки скрывает тонкую нежную шею. И в то же время, я неимоверно злюсь, видя его стройные ноги, или плоский живот, который мне любезно представляет на рассмотрение задравшаяся рубашка, когда Сиэль поднимается на цыпочки и тянет руки вверх, чтобы достать любимую чашку с верхней полки кухонного шкафа. Меня всегда злили вещи, которые я хотел, но которые не находились в моем личном пользовании. Оказалось, с людьми то же самое. Вот только я всегда получаю желаемое. Если разобраться, в общем-то не случилось ничего особенного. Конечно же, мне доводилось заниматься сексом с мужчинами, не признать того факта, что при этом можно получить уйму удовольствия, просто глубо. Поэтому пол в данной ситуации значения не имеет. А что до возраста Сиэля... Какая, собственно, разница? Я ведь не думаю о том, что мне рано убивать его, так почему я должен считать что тринадцать - это мало для того чтобы трахнуть? В твоих мыслях прослеживается четкая логика, Себастьян, определенно. Поток моих логичных мыслей прерывает голос Беллы, как только я торможу, и машина останавливается у обочины. - Я не приглашаю тебя сегодня, дорогой, потому что мы с матерью поедем к Лили. - К Лили? Кто такая Лили? Белла закатывает глаза, и начинает стремительно рассказывать мне трагическую историю бедняжки Лили, которая только вчера узнала об измене жениха, и теперь на грани самоубийства, желая исчезнуть из этой жестокой, несправедливой жизни, причиняющей несчастным женщинам лишь боль и разочарование. Несчастным сорокапятилетним женщинам, женщинам, которые обручились с молодым красавцем-повесой и теперь сетуют на ветреность своего любимого - не лишне упоминать и про возраст, дабы в головах сочувствующих сложилась более четкая картина происшедшего. - Я и мама - мы знаем ее столько лет, и теперь просто обязаны подбодрить в столь ужасный час, понимаешь, милый? - Конечно, милая. - Я понимающе улыбаюсь, вкладывая в свою улыбку не только сочувствие к бедняжке Лили - покинутой любительнице молоденьких мальчиков, но и гордость за свою любимую, у которой столь чуткое сердце и отзывчивая душа. Постойте-постойте, в таком случае, как же... - А как же Сиэль? Белла беспечно махает изящной ручкой. - Это всего лишь на день, он вполне сможет остаться один. Его нельзя оставлять одного, почему уровень кретинизма всех этих людей, составляющих окружение мальчишки, зашкаливает настолько, что они не в состоянии уяснить столь простую истину? - Ну, нет, Белла. - Я тянусь вперед, отводя назад прядь золотистых волос, и большим пальцем обвожу контур нижней губы. - Я не думаю, что это хорошая идея. - А что в этом такого? Завтра и школы-то нет, а один он никуда не пойдет. Посидит дома, посмотрит телевизор. А завтра вечером мы вернемся. Ты же видишь какой он - даже когда мы с мамой дома, Сиэль не испытывает никакого удовольствия от нашего общества. Уж в чем-чем, а в этом я его прекрасно понимаю. - Дерзкий мальчишка, - Шепчу я в ее губы. - Не ценить общество столь пленительной девушки... После поцелуя Белла смотрит на меня подернутыми пеленой желания глазами, а я, обольстительно улыбаясь, приводил неоспоримые доводы и объяснял, почему Сиэля никак нельзя оставить одного. - Конечно, следует наказать за такое мальчишку, но, думаю, он просто еще слишком мал. Я совершенно так не думаю. - И я думаю, оставаться дома одному, да еще на ночь, ему не следует. - Я пристально посмотрел на Беллу, добавив во взгляд лукавый намек. - Разве ты поступила бы так... Со своим ребенком? Я - нет. - Себастьян... - Игнорируя определенные неудобства, неизменно возникающие, когда вы пытаетесь забраться с переднего сидения на колени водителя, Белла залезла на меня и, обхватив за шею, вновь начала целовать - Ты... Специально делаешь это, да?.. Мои руки поглаживают ее талию, регулярно спускаясь ниже, и я чувствую, что еще немного, и она отдастся мне прямо в машине, с легкостью игнорируя непристойность ситуации. Ну, в общем-то, я не был против. - Специально делаешь все, чтобы я влюбилась еще сильнее... - Любви много не бывает. - Запустив руки под короткое бежевое платье, я нагло подцепляю край ажурных трусиков, стаскивая их вниз, и Белла бесстыдно стонет. - А твоей мне мало всегда. - Заканчиваю я свой романтический бред очередной лживой фразой, и выключаю свет. *** - А ты здесь что забыл? Едва дверь за Беллой и Маргарет захлопнулась, а я уверенным движением закрыл ее на замок, Сиэль, до этого момента увлеченный их отъездом настолько, что махал вслед обеим женщинам рукой, без всякого видимого усилия удерживая на лице довольную улыбку, моментально потух, воззрившись на меня как на вражеского шпиона, проникшего на тщательно охраняемую территорию. Ты поздно спохватился, знаешь? Я уже разведал все о здешней обстановке, я внедрился в доверие твоего окружения, и что теперь? Ты остался со мной один на один. Впрочем, ничего радикального я предпринимать не намерен, еще слишком рано, поэтому расслабься. Полностью, хорошо? Мне нужно чтобы ты доверял мне, иначе ничего не выйдет. Сиэль идет за мной, когда я прошествую на кухню и достаю турку - ну да, я знаю, где она находится. Маргарет как-то решила угостить меня тем, что она называла "свежесваренным кофе", и мы с Беллой присутствовали при процессе его приготовления. Так что если честно, я даже не уверен, смогу ли я пить этот прекрасный напиток вновь. Сиэль с явным недовольством наблюдает за тем, как по-хозяйски я достаю с полочек все ингредиенты, и я улыбаюсь ему. - Я остался, чтобы присмотреть за тобой. Фраза действительно неудачная, хотя в принципе, прекрасно отображает суть, и Сиэль морщится: - Мне не нужна нянька, ясно? Так что можешь избавить меня и мой дом от своего присутствия. Он нетерпеливо смотрит на то, как я насыпаю коричневые зерна в кофемолку, и цедит сквозь зубы: - Я имею в виду, прямо сейчас. Кофе можешь попить и у себя. Совсем нехорошо. - Сиэль, ты просто неправильно все воспринимаешь. Мальчишка удивленно приподнимает бровь, и я вижу в его глазах неудержимое желание съехидничать. - Неужели? - Конечно. Просто посмотри на это с другой стороны. Мы в доме одни, девушки уехали по своим делам... Я пытаюсь подобрать нужные слова, но все дело в том, что надобность их актуальна лишь для меня, Сиэль же не проявляет никакой заинтересованности. - Мужская компания... - Ну конечно. - Фыркает он. - Посидим перед телевизором с кружкой пива в руке, и пообсуждаем мужские проблемы, связанные с машинами, женщинами, и деньгами? Или, может, будем пить кофе и вести беседы о политике, уровне преступности и ценах на нефть? - То, что я варю кофе, вовсе не доказывает мою заинтересованность в политике. - Отвечаю я. - Ты действительно неверно оцениваешь ситуацию, и... Я вовсе не думаю о тебе как о ребенке. Я смотрю прямо в глаза мальчику, словно пытаясь вложить в его голову все свои мысли на этот счет. Ему тринадцать, да, но это ничего не значит. Я не могу думать о нем как о ребенке, я не воспринимаю его таковым. И ему не стоит заблуждаться на этот счет. - И я делаю это не для Беллы или Маргарет. Не в силах подавить усмешку, я протягиваю к мальчишке руку, подчиняясь внезапному желанию прикоснуться к нему. Сиэль отводит ее. Уже не отбрасывает - это, несомненно, прогресс. - Ты же сам сказал мне сегодня что знаешь, как я ее люблю. - Слово "как" я произношу с нажимом, выделяя из общего контекста, и он, конечно же, не может не услышать этого. - Мне казалось, ты все понял. Тонкая, четкая бровь Сиэля ползет вверх. - В таком случае, ты делаешь это ради себя. - Я делаю это ради себя. Прищурившись, Сиэль внимательно смотрит на меня, затем бьет по столу подушечками пальцев. - Принесешь мне кофе в гостиную. С молоком. *** Когда Маргарет сообщила, что они с Аннабеллой едут на день к подруге, я думал, что собираюсь провести приятный вечер, когда мое сознание будет тешить мысль, что во всем доме не будет присутствовать ни единой личности, вызывающей у меня раздражение и желание поскорее удалиться в свою комнату. Но некто Себастьян так не считал. Я понятия не имею, что ему за дело до того где, когда и с кем я остаюсь, но эта заботливая мамочка решительно обломала все мои планы, заявив, что сегодня будет ночевать здесь, без вариантов. Разве что я хочу отправиться к нему - в этом случае он никаких проблем не видел. Я предпочел свой дом, статус негостеприимного хозяина и навязчивого гостя Себастьяна, нежели экскурсию в доме Михаэлиса, увольте. Включив телевизор, я лег на диван и вытащил пульт из-под груды маленьких подушек. Я менял каналы, пытаясь найти что-то интересное, но, видимо, в качестве развлекательной программы сегодняшнего вечера, телевидение предлагало лишь набор викторин, несколько мыльных опер и боевик. На экране постоянно бегала кучка устрашающе-сурового вида людей с самыми разными видами оружия, и их жертвы, которым плохие парни периодически устраивали зрелищные кровопускания. Сюжета я не уловил. - Что это ты смотришь, Сиэль? - Сквозь дикие крики очередного убитого, до меня донесся бархатный голос Себастьяна и, пожав плечами, я переключил на другой канал. Здесь показывали какой-то концерт и, прикинув, что это все же лучше предсмертных воплей или просто тишины, я отложил пульт, немного приподнимаясь. - Ничего. Где мой кофе? - Вот, пожалуйста. Себастьян поставил поднос с двумя чашками и вазочкой с суфле на диван, и сам присел рядом, на самый край. Мысленно, я отметил, что в кресле ему было бы куда удобнее, но его, видимо, все устраивало. Кофе пах замечательно. Я взял свою чашку, и отпил немного. Сладкий. Зачем тогда это суфле? - Завтра у тебя выходной? - Ага. - Белла сказала, они с матерью вернуться под вечер, так что мы можем сходить куда-нибудь. Не обязательно весь день сидеть дома. - Сходи. Тебя никто и не держит. - Но я хочу сходить с тобой. Он сказал это таким тоном, словно его желание имеет значение государственной важности, и после того как он его озвучил, мне не остается ничего другого, кроме как сделать все, что в моих силах для его скорейшего осуществления. На губах сама собой появилась ехидная улыбка, и я многозначительно кивнул Себастьяну: - Я приму это к сведению. Когда я допиваю кофе, то ставлю чашку на поднос и тянусь к суфле, а Себастьян спрашивает, не хочу ли я еще. Я не хочу. - Скажи, Сиэль, мебель в этом доме - ее выбирал ты? - Внезапно интересуется он. Я качаю головой. - Не обедняй моих оформительских способностей. Я отдавал всю уцелевшую мебель на реставрацию, остальное выбирали Маргарет и Аннабелла. - Вот как. - Он усмехается. - Впрочем, я должен был догадаться. - Потому что "у столь прекрасной девушки, несомненно, должен быть столь же прекрасный вкус"? Себастьян смеется. - Думаю, мы оба понимаем, что это была простая вежливость. - Простой подхалимаж. - Поправляю я. - Не будем придираться к словам. Он убирает поднос с чашками на небольшой столик и устраивается поудобнее. Его рука задевает мои ноги, и я подтягиваю их под себя. - А тебе никогда не хотелось обставить особняк в соответствии со своим вкусом? - Хотелось, конечно. Только мне нужна куча людей, а Маргарет точно не будет помогать мне в этом, чтобы сохранить все то, что уже купила. - На твои деньги. Я вспыхиваю. Какая ему вообще разница? Говорит о том, что я прекрасно знаю и без него. - Ну а тебе-то что? - Я мог бы помочь тебе с этим. Я организую перевозку и установку, а ты сможешь выбрать то, что нравится именно тебе. Можно поменять... - Ты делаешь лишь то, что нужно и выгодно тебе, так с какой стати мне помогать тебе в этом? Я больше не в силах выдерживать подобного лицемерия. Ведет себя словно мамочка, словно взрослый друг, человек, желающий лишь одного - помочь. А я не настолько идиот, чтобы верить в это. Я не хочу принимать его помощь, делая для него тем самым что-то, и даже не зная, что именно. Не хочу, чтобы меня водили за нос, держали за ребенка, от которого можно получить что угодно, насыпав в ладошки пригоршню конфет. Ненавижу это. Этот идиот развалился чуть ли не на весь диван, теперь, как бы я не сел, он все равно задевает меня, и это раздражает так, что хочется резко вытянуть ногу, сбросив Себастьяна на ковер. Вот только подобный маневр против него будет совершенно бесполезен, поэтому встаю я, и порывисто взяв поднос, направляюсь к выходу. - Ты куда? - Себастьян сразу же принимает нормальное сидячее положение, и удивленно смотрит на меня. - К себе. Спасибо за кофе. *** Сейчас около трех часов ночи, все это время я сидел внизу, смотрел телевизор и курил. А теперь иду по коридору второго этажа, направляясь к комнате Сиэля. Такое невероятное чувство - стоять перед дверью, за которой находится человек, убийство которого ты уже полностью спланировал, и мысленно утвердил. Несколько часов назад, сидя рядом с ним на диване, я добродушно улыбался, обсуждая с Сиэлем меблировку его особняка, а сейчас могу сделать так, что следующие минуты его жизни окажутся последними. Один на один со мной в этом темном поместье, без оружия, без защитника, без малейших шансов на спасение. Это очень заманчиво, но я ведь хочу, чтобы все было не так. Совсем не так. И поэтому, придется подождать. Мерное тиканье часов и воцарившуюся тишину прерывают какие-то звуки, похожие на стоны. Сиэль. Я не думаю ни о чем, просто немедленно опускаю вниз ручку и, распахнув дверь, захожу внутрь. На большой двуспальной кровати, прямо в середине, лежит Сиэль. Тонкие обнаженные ноги запутались в сбившемся одеяле, пальцы намертво вцепились в наволочку подушки. Ему снится кошмар, и Сиэль что-то бормочет, стонет, тяжело дышит. Рубашка на его спине влажная от пота, спутанные волосы закрывают лицо. - Пусти... - Сиэль. - Не тронь меня! Сиэль... - Не трогай меня! Отпусти!.. - Проснись, Сиэль! Он отбивается сквозь сон, но я крепко держу его, трясу за хрупкие плечи, притягиваю к себе. Мальчишка судорожно вздыхает, словно выныривает на поверхность из каких-то неведомых темных глубин, где у него давно закончился кислород. Вспышка молнии озаряет его бледное, перекошенное ненавистью и страхом лицо, и он кричит: - Отпусти меня! - Успокойся. Я здесь. Я с тобой. Он дергается в моих руках, но я лишь крепче обнимаю худенькое тело, шепчу успокаивающие слова, поглаживая узкую спину с выступающими позвонками, встрепанные волосы, вздрагивающие плечи. Он замолкает, только дышит часто-часто, прекращает отбиваться и говорит: "Хватит, Себастьян... Уже все. Все нормально". *** - Как глупо... - Я выдавливаю из себя короткий смешок, кивая в сторону прикроватной тумбочки. - Я, должно быть, слишком долго читал Эдгара По перед сном. Я вздыхаю, пытаясь вобрать в легкие побольше кислорода, но объятия Себастьяна несколько препятствуют этому. - Или это, все же, тот боевик... Руки Себастьяна обручем сомкнуты вокруг моего тела, даже когда я говорю ему отпустить, он не разжимает их, лишь проводит вверх по моей спине. Широкая ладонь ложится на мой затылок, длинные пальцы зарываются в волосы. Когда он так близко, мне жарко и неловко, я не хочу чувствовать себя так. Высвободив руки, я наконец отстраняю его от себя и, дотянувшись до одеяла, заворачиваюсь в него, словно в мягкий кокон. - Это всего лишь ночной кошмар, ничего больше. Ты можешь идти к себе, спасибо что разбудил. - Я останусь здесь. - Немедленно выдает он, нахмурившись. - Что? - Я говорю, что никуда не уйду. Себастьян смотрит на меня, и теперь хмурюсь я, отрицательно качая головой. - Все действительно хорошо. Иди. Уходи, Себастьян. Останься. Он встает, но вместо того чтобы уйти, садится на пол, откидывая голову на край кровати. Глаза Себастьяна закрыты, левая кисть свисает с согнутой в колене ноги. - Даже если ты говоришь так, я никуда не собираюсь. - Говорит он. - Поэтому просто спи. Он что, намеревается просидеть так всю ночь? Идиот... Можно подумать, мне это надо. Пусть... Пусть не думает, что наутро я буду благодарить его за это, и не имеет никакого значения то, что я действительно не хотел оставаться в комнате один - я же не просил его сидеть здесь, я говорил ему уйти. За окном гремит гром, и комната периодически освещается яркими вспышками молний. Ненавижу грозу. В такие ночи мне всегда снятся кошмары, и когда я просыпаюсь от собственных криков, то больше не закрываю глаз, потому что едва я сделаю это, то сознание вновь будет атаковано образами прошлого. Ученые давно доказали, что сны - это комбинация отрывков окружающей нас реальности, случившихся наяву событий, но в моем случае это никакие не отрывки - я все переживаю заново. И если наяву я могу сдерживаться, когда в голове мелькают воспоминания о том, что причинило мне боль, то во сне я не могу себя контролировать. Так глупо. Гроза за окном, и Себастьян в моей комнате. Его глаза закрыты. Можно представить, что он спит, а можно думать, что он прикрыл их лишь на пару минут, и если мне снова станет страшно, он сразу же проснется и рассеет наведенный снами морок. Я буду думать, что он спит. Придвинувшись к краю кровати, я утыкаюсь носом в темноволосую макушку, вдыхая исходящий от его волос запах - запах крепкого кофе, сигарет и шампуня. Я закрываю глаза и засыпаю.