End Of The Beginning

Представьте ситуацию: большая дружная семья, веселый ужин за столом, ломящимся от яств, изобилующим всевозможными блюдами - каждый найдет здесь то, что нравится именно ему. Средних лет мужчина увлеченно накладывает на тарелку жаркое, сидящая рядом девочка ковыряет вилкой какой-то экзотический салат. Розовощекий мальчуган со знанием дела расправляется с куриной ножкой, покрытой золотистой корочкой и, прервавшись, тянется к стоящему рядом стакану и делает несколько глотков прохладного сока. И тут зашедшая в комнату полная дама подходит к этому вот мальчугану, гладит ребенка по голове и, заглядывая в удивленные голубые глаза, сочувственно шепчет: - Брокколи... Их сегодня не будет, милый. Мне очень жаль... Прости... *** Аберлейн сжимал в руках кончик пиджака, мямля что-то совершенно неразборчивое и никого не интересующее. Сиэль сделал небольшой глоток позитивно-оранжевой жидкости и воззрился на потерянного инспектора, даже не пытаясь скрыть сквозившее во взгляде раздражение. - Мне кто-нибудь объяснит, что произошло, и в чем, собственно, причина вашего консилиума? - Видишь ли, Сиэль... Я понимаю, тебе будет тяжело и больно это услышать. Ты так юн, а на тебя уже столько всего свалилось, и прежде всего я хочу сказать, что если тебе понадобиться помощь, поддержка... - Себастьян! - Мальчишка резко поставил на стол стакан, и раздался громкий стук от соприкосновения прозрачного стекла с темным деревом столешницы. – Может, от тебя я услышу хоть сколь-нибудь связное разъяснение ситуации? Или ты тоже начнешь выражать мне свои соболезнования по поводу... Чего вообще, кстати? Всего несколько минут назад наедине с Аберлейном я весьма талантливо изображал убитого горем влюбленного: соблюдая должные интервалы, я издавал вздохи полные печали, нацепив на себя унылую маску скорбящего. Но в тот момент, видя, как Сиэль прожигал меня пытливым взглядом, я изо всех сил пытался не расхохотаться. Мне было интересно посмотреть на его реакцию. Она же должна последовать, не так ли? Хоть какая-нибудь. Конечно, я не забывал о том, что ситуация стремительно разворачивается не перед каким-нибудь сосунком из благополучной семьи, который в свои четырнадцать все еще копошится под мамочкиным фартуком в мелкий розовый цветочек. Это же Сиэль Фантомхайф, он не спасует перед обрушившимися на него фактами - сколь бы неприятны для него они не были. Смерть Маргарет. Смерть Аннабеллы. Проясни-ка для меня кое-что, Сиэль: это действительно неприятно для тебя? Вот только не говорите мне, что я старался совершенно зря. Я подошел к нему вплотную. Проведя рукой по его гладким шелковистым волосам, я заправил выбившуюся темную прядку за аккуратное маленькое ушко. Степень недовольства моими действиями Сиэль выражал на очень низком уровне - всего-то поджал розовые губы, так что они вытянулись в тонкую полоску. Возможно, он не хотел выставлять напоказ наши маленькие "без-пяти-минут-семейные” ссоры перед излишне впечатлительным инспектором. Возможно, ему действительно не было настолько неприятно. Я смотрел в его глаза, представляя, как сейчас, вот сейчас доложу ему о деле рук своих - не прямо, конечно, но как знать, может, он и догадается наконец. Мое лицо выражало печаль, но этот мальчишка - он же всегда видел нечто большее, чем я показывал ему. Было логично предположить, что и этот случай не станет исключением. И тут Аберлейн выступил вперед, и твердым, полным сожаления голосом, громогласно сообщил Сиэлю ВЕСТЬ. Сиэль внимательно слушал Аберлейна, в то время как тот в предельно конкретных и точных выражениях сообщал мальчишке о том, что он, видите ли, лишился любящей тетушки и единственной кузины. Что он теперь сирота. Что у него нет никого - совсем никого, он, Сиэль, теперь один-одинешенек на всем белом свете. Сиэль слушал все это, и выражение его лица было в точности как у того мальчика, которому сообщили об отсутствии брокколи в праздничном меню. - О... Это было все, что он выдавил из себя, когда измученный необходимостью донести до четырнадцатилетнего школьника столь печальные новости инспектор замолчал и скорбно воззрился на Фантомхайва. Сиэль задумчиво отпил апельсинового сока, и тут же зашелся кашлем, согнувшись пополам. - Он... Ему... Во взгляде Аберлейна, перебегающем с меня на Сиэля и обратно, явственно читалось "У ребенка шок". - Он болен, господин инспектор. Я отнесу его наверх. Сиэль беззастенчиво потянулся ко мне, глядя прямо в глаза, с какой-то поразительно бесстыжей истомой. Наверное, он пытался состроить вид измученного больного, однако то, что я видел перед собой, напоминало мальчика, измученного скорее долгим сексом "не без затей", нежели пневмонией. Я легко подхватил его на руки, и Сиэль уцепился за мои плечи. - Спасибо, Себастьян... - слабо пробормотал он и, кивнув инспектору, я вышел из кухни, направившись к лестнице, ведущей на второй этаж. Уже наверху, перед дверью в комнату Сиэля, тонкие пальцы мальчишки разжались. Обвив мою шею руками, он уткнулся носом куда-то за мое ухо, и кожей я почувствовал, как его губы растянулись в улыбке. - Спасибо, Себастьян. *** - Знаешь, что ты должен был сделать? Нужно было просто жениться на той девочке, только и всего. Добродушный голос в трубке звучал с легкой хрипотцой, и Себастьян знал, что в данный момент Берри курит и пьет коньяк. Его голосовые связки всегда реагировали подобным образом на совмещение этих двух занятий, а впрочем, этот факт не создавал неприятного впечатления, да и потом, Михаэлиса на данный момент волновали совершенно другие проблемы. Мужчина бросил тяжелый взгляд на складки темных гардин, препятствующих распространению в комнате и без того холодного, тусклого света, источником которого являлось белое солнце. Такое яркое, слепящее глаза. Светит, а не греет, даже свет - и тот донести не может, лишь окружает себя ореолом непередаваемого сияния. "Совсем как Сиэль, " - подумал Себастьян, и тут же нахмурился от подобной мысли. Чушь какая. - Все это я прекрасно понимаю, - бодро ответил он собеседнику. - И до того как... Все случилось - тогда я тоже понимал. Но это заняло бы время. Вызвало бы нежелательную реакцию со стороны определенных лиц. Поэтому мне было куда проще обойтись без свадьбы. - И что же ты хочешь от меня теперь? - удивился Стив. Удивление его было напускным, Себастьян в этом не сомневался. Он просто ждал, ждал, когда его попросят о чем-то. Как пресловутый Крестный Отец, Берри упивался чужой беспомощностью, смаковал беззащитность слабых мира сего. Американец до мозга костей, он страстно любил жизнь, развлечения, наслаждения и деньги. Стив всегда брал плату - хорошую плату за хорошо выполненную работу, хотя никогда не запрашивал больше того, что давал взамен. На этот раз Себастьян улыбнулся. - Я не хочу от вас ничего сверх того, что вы можете сделать. И особого труда для вас это не составит, - заверил он. - Конкретней. - Она была единственным родственником. И теперь должны будут назначить нового опекуна - или Фантомхайв отправится в приют. - Ты рассчитывал именно на это, разве нет? - Да. Но так как фактически я для Аннабеллы никем и не стал, вероятность того, что опекуном Сиэля буду назначен именно я, не слишком высока. Тем более, если учесть, что сейчас он не в самом лучшем виде - а ведь я рядом. - Наводит на некоторые подозрения. - Именно. Совсем недавно здесь был полицейский. Составил протокол, написал... - Что он сказал насчет ушибов мальчика? - Он знает, что это не я. Это он нашел Фантомхайва вчера, поэтому здесь проблем возникнуть не должно. - Тогда в чем дело? - Это всего один полицейский. Он верит мне - я так думаю, и это хорошо. Но если не сегодня, то завтра объявятся социальные работники, и придется объяснять все заново. Само собой разумеется, я приглашу вышеупомянутого инспектора в качестве свидетеля, но даже так, вопрос об опеке останется витать где-то в воздухе. Берри засопел, тщательно обдумывая все варианты решения создавшейся проблемы. Пауза длилась несколько минут, в течение которых Себастьян равнодушно смотрел перед собой. Наконец, Стив заговорил: - Ты же знаешь, Себастьян, что собой представляют все эти социальные службы. Им палец в рот не клади - вмиг руку оттяпают, придадут ситуации общественную огласку, поднимут шумиху, а вместе с ней и людей, сталкиваться с которыми нам нет никакой выгоды. Конечно, я займусь этим, если ты просишь, вся эта система в принципе... - В принципе, вся эта система состоит из людей, - мягко прервал мужчину Себастьян, - Я вовсе не прошу вас о столь масштабном содействии, нет. Оно и не нужно, в общем-то. Михаэлис поднялся с дивана и, подойдя к окну, раздвинул шторы: сначала потянул в сторону одну, потом другую. В комнате сразу стало светлей. - Я прошу всего лишь позаботиться о том, чтобы на место приехал человек, с которым я смогу договориться. - Договориться как? - Никакого оружия. Никакого насилия. Я даже согласен остаться в убытке. Берри усмехнулся. - Взятка. Удобно, конечно. Хотя и не всегда. - Ну, в деньгах ни один из нас недостатка не имеет, или я ошибаюсь? К тому же на то, чтобы подмазать одного конкретного человека, затрат уйдет куда меньше, чем если бы мне пришлось умасливать всю верхушку. - Я позабочусь о том, чтобы сегодня к вам никто не пришел. Завтра с тобой свяжется кто-нибудь из наших людей и сообщит о работнике, с которым тебе придется иметь дело. С ним ты договориться сможешь, ручаюсь. - Вы правда поможете? - Пустяки, сынок. Знаешь... В конце концов, здесь есть и мой просчет, а ведь ты работал на меня все эти годы. И сейчас работаешь. - Работаю. - Этот мальчишка - Фантомхайф - у тебя с ним все идет по плану? Ты уже решил, что будешь делать с ним? Себастьян расхохотался. - Думаю, вам не составит никакого труда догадаться. *** Алан Джонс, худощавый блондин в безукоризненном костюме светло-бежевого цвета, приехал в особняк Фантомхайв на следующий день в два часа пополудни. Примерно за час до этого позвонил мой информатор и, хрипя в трубку, сообщил "коротко о главном". В подробностях я, в принципе, и не нуждался. Да, это был человек, с которым можно было договориться, располагая определенным количеством денег. Мне также сообщили интервал, в который я должен вписаться, дабы переговоры прошли успешно и результативно. Этот работник был весьма поднаторевшим в делах, где чувствовал свою выгоду. Изначально он пытался как-то шифроваться, однако как только я дал понять, что хочу вести дела по-другому, он тут же совершенно невозмутимо направил разговор в новое русло. Если с Аберлейном я распивал зеленый чай, то Джонс не постеснялся заявить, что не откажется "от чего-нибудь покрепче". Ирландский виски, так кстати обнаружившийся в винном погребе поместья, был весьма подходящим для непринужденной беседы, в ходе которой я не раз мысленно возблагодарил день, когда согласился работать на старика Берри. Алан не задавал лишних вопросов, его совершенно не интересовали мотивы, которыми я руководствовался в своих попытках добиться опеки Сиэля - весьма мудрое решение, нужно сказать. Разрешив вопрос стоимости его услуг, Алан поведал чем, собственно он мог быть полезен. Назначить меня полноценным опекуном было не в его полномочиях. Максимум, что он мог сделать, это предоставить мне права на временную опеку - дальше я должен действовать сам. Без наличия постоянного опекуна свобода Сиэля урезалась довольно резко, заключаясь в поистине тесные рамки. Меня это не особо расстраивало - в конце концов, я и не планировал никаких подобных мероприятий в отрыве от собственной персоны и ее неизменного присутствия в непосредственной близости от рассматриваемого объекта. В принципе, меня все устраивало, оставалось уладить вопрос с полицией. - Вы должны как-то согласовать свое решение с ними? Здесь возможны проблемы? - Это в моих же интересах - чтобы проблем не возникло. Поэтому не волнуйтесь насчет этого, - заявил он, улыбаясь одновременно угодливо и сухо, - Никаких проблем не будет. *** Вы опираетесь руками о перину, ощущая ладонями ее медленно прогибающуюся под весом вашего тела приятную мягкость, и приподнимаетесь в постели, окидывая страдальческим взглядом персону, вытянувшую вас из сладкого мира грез, пытаясь, используя минимум усилий, провести маленькую демонстрацию на тему "как же мне плохо". Вы переводите взгляд на серебряный поднос с красивыми резными ручками по бокам - наверняка работа какого-нибудь французского умельца средних веков. Или английского. Забавно, правда: вы можете делать очень хорошие вещи, создавать потрясающие картины и быть знаменитым на протяжении тысячелетий. Вы можете делать очень хорошие вещи, рисовать потрясающие картины, разрабатывать впечатляющие архитектурные проекты - а спустя каких-то пару сотен лет, глядя на плоды ваших трудов ни у кого в голове не возникнет даже мало-мальски стоящих ассоциаций связанных с вашей, отошедшей от трудов праведных, личностью. Ну, и каково оно теперь? А как ты, известный всему миру да Винчи? Как жизнь, прости, смерть? Возлежишь на малиновых подушках и нежишься в лучах незатухающей славы? Что, нет? Так ведь... Мона Лиза же... Портрет музыканта, Мадонна Лита... Вы же... "Оставьте меня в покое, любезнейший. Мне никак. Я, видите ли, умер - или вы не знаете?" Детям нравится болеть - до тех пор, пока это не заходит дальше хриплого голоса, текущего носа и озябших ступней ног, которые нужно в срочном порядке отогреть под теплым одеялом, предварительно распарив и отдав на хранение теплых носков. Главное - держать ноги в тепле, запомните это на всю оставшуюся жизнь. Это вовсе не плохо - простуда. Астма. Пневмония. Произнося это, испытываешь куда меньше положительных эмоций. Я смотрю на серебряный поднос с резными узорчатыми ручками. Ручная работа. Наверное. Возможно Франция, возможно нет. Ну, мне и все равно, в общем-то - подумаешь, поднос. А вот припущенный лосось с мятой и подаными к нему лепешками вызывает во мне куда больший интерес несмотря на то, что ему нет и сотни лет. Взгляд "как же мне плохо" у меня выходит плохо. Отвратительно - потому что неестественно. Зато я вполне могу состроить недовольное лицо, а взглядом красноречиво выразить сомнение. Я сомневаюсь, что врач позволил бы мне съесть это. Я сомневаюсь, что это съедобно вообще. Ты можешь угодить мне, Себастьян? Сомневаюсь. Не сомневаюсь, конечно, но заботливому Себастьяну Михаэлису лучше теряться в многочисленных догадках на этот счет. Он слишком самодовольный, он слишком самоуверенный, и я вдруг решил взять на себя заботу о его чертовой скромности вкупе с его чертовым смирением - одни из тех качеств, которые никогда не разовьются в нем до отметки «слишком». "Это вкусно, Сиэль" Я знаю. "Лосось - блюдо диетическое. Совершенно легкое и полезное. То, что надо, когда болеешь" Я знаю. Я пробую рыбу и кладу в рот приложение в виде небольшого кусочка лепешки. Я знал, что будет вкусно. Себастьян тоже знал. Именно поэтому я и не спешу показывать ему это. Себастьян заботится обо мне. Приносит в постель чудо-завтраки и на руках относит в ванную, заявляя, что я пока недостаточно окреп. Если говорить начистоту, я думаю, что мой недостаточно окрепший организм вполне справится с такой нагрузкой, как нанесение на кожу геля для душа и намыливание волос шампунем с ароматом сирени. Ну а Себастьян - Себастьян думает иначе. Его широкие ладони, оглаживающие мое тело - я говорю ему взять губку, потому что это слишком приятно. О последнем я умалчиваю. Когда до моего предплечья легко дотрагиваются пальцы преподавателя математики, который просит меня отойти в сторону, чтобы менее сообразительная часть класса могла полюбоваться на блестящее решение очередной заумной задачи из категории "со звездочкой", все во мне подбирается от ярости и отвращения. Я хочу оттолкнуть его прочь и проткнуть эту учительскую тушку, затянутую в темно-серый мышиный костюм, лежащей на столе указкой. Когда ладонь Себастьяна скользит вверх по моей обнаженной спине, ложится на плечо и на мгновение сжимает его, мне не противно. Ничуть. А потом он отводит в сторону мои мокрые волосы и уверено прижимается губами к моей шее. И это приятно. Но Себастьяну я этого не показываю, нет. Делаю вид, что ничего не чувствую - вообще. В ванной жарко, оттого и краснею. Не обольщайся, Себастьян. Прекрати обольщать меня, кретин. Себастьян готовит мне вкусные завтраки. И обеды, и ужины. Рассказывает о предпринимательстве, частном бизнесе, менеджменте. Вы знаете, что такое процентная базисная ставка? Абандон в страховании? Норма естественной убыли? Ну а он знает. И я понимаю, что действительно не стоило записываться в ту школу бизнеса, один урок которой я уже пропустил на этой неделе. Себастьян обеспечивает мне первоклассный уход и отличное лечение в домашних условиях. Себастьян прикладывает кучу усилий, чтобы условия были действительно "домашними", и за пару дней обстановка в особняке неуловимо меняется, постепенно вытесняя какие-либо напоминания о моих прежних сожителях. Это Себастьян вырезает глаз моему обидчику и, получив мое негласное одобрение, избавляется от постылых родственников. Ну и приносит мне апельсиновый сок, что само собой разумеется. Уродливая повязка на моем правом глазу, скрывающая лиловый синяк и кровоподтеки. Уродливая черная дыра в правой глазнице Тома, скрывающая оборванные нервные окончания и сосуды его дисфункционированного органа зрения. А самого органа - глаза - нет. Правого. Ты же не думал, что я полный идиот, правда, Себастьян? Дело, конечно не только в этой маленькой демонстрации твоих функций и возможностей, столь любезно устроенной специально для меня заботливой сиделкой Себастьяном Михаэлисом. Я быстро разгадал его - уж слишком он был загадочен. Я не знаю, какие у него мотивы, но я знаю, что от него можно ожидать чего угодно. Как там говорил этот Аберлейн? "Ты теперь совсем один, Сиэль". Я теперь совсем один, слышите? И позаботился об этом некто Себастьян, в этом я уверен. А вот в своем положении - нет. Окружая меня заботой и вниманием он, несомненно, преследует собственные цели, в суть которых я не посвящен. Мертвому Да Винчи все равно. Мертвому мне - тоже. Рядом со мной оказалось уникальное существо разрушительного назначения - уникальный шанс направить поток своей жизни в более интересное русло, туда, где мои желания сольются с его возможностями. Пока я жив, пока я существую. Пока мне есть чего хотеть, к чему стремиться - я использую свой шанс. Потом мне будет все равно. *** - Куда ты? Я быстро подхожу к кровати и набрасываю на попытавшегося только что встать Сиэля одеяло, глядя на мальчишку укоризненным взглядом. - Тебе чего-то хочется? Не нужно стесняться, Сиэль, просто скажи. Меня совершенно не затруднит принести нужную тебе вещь. Я говорю совершенно спокойно, даже почтительно, но честно говоря, сомневаюсь что ухмылка, в которую непроизвольно растянулись мои губы, подтверждает сказанное ранее, она скорее из другого комплекта. Только за последние полчаса я получил от этого маленького исчадия ада около пятидесяти запросов, большая часть которых были из разряда "принеси-унеси -поменяй-верни старое". Вот интересно, с чего это вдруг он подорвался сделать что-то сам, неужто совесть проснулась? Сомнительно, весьма и весьма. Он смотрит в сторону книжного шкафа, приглашая меня последовать его примеру. - На верхней полке лежит папка. Черная. Дай ее мне. И карандаш. И карандаш. Достав папку, я беру из карандашницы желаемый предмет, и протягиваю все это Сиэлю. Несколько листов выпадают из папки, с тихим шорохом опускаются на пол и кровать. Карандаш, уголь, акварель... Линии - где четкие, где плавные, постепенно утончающие и сходящие на нет, гармонично складывались в болезненно-реалистичные образы, поразительно ярко передавая чувства, эмоции, мысли. Не рисунки даже - картины, проносится у меня в голове, и я поднимаю взгляд на Сиэля. - Ты рисуешь? - Вовсе нет. - Если прямо сейчас в тебе говорит непонятно откуда взявшаяся скромность, лучше отправь ее в то далекое бомбоубежище, где она успешно отсиживалась до настоящего момента. Сиэль смешно морщит нос, его щеки и кончики ушей розовеют. - Оставь в покое мою скромность, и сделай уже что-нибудь со своей бестактностью и вопиющей наглостью! - Моя бестактность так задевает тебя, Сиэль? - Она по определению не способна. - Что ж, в таком случае... - Просто заткнись, Себастьян! Я беру из папки еще один рисунок и внимательно рассматриваю его. С гладкой поверхности белой бумаги на меня смотрит девочка лет двенадцати-тринадцати. Серьезные глаза, опущенные уголки губ. Волнистые волосы обрамляют худое лицо, его черты, бесспорно, красивы, но глядя на портрет я не могу сказать, что меня посещает чувство эстетического удовлетворения. Скорее, дежа вю. Нечто похожее я уже видел, и не единожды. Тонкая рука тянется вверх, прикрывая нежную шею. Словно закрывая от кого-то, словно защищая. Карандашные линии - где четкие, где плавные и растушеванные. Выражение этих глаз. И эта поза. - Кто она? Сиэль подается вперед, мельком глядит на портрет и возвращается в исходное положение, пожимая плечами. - Эмили Грин. Она была там... - он запинается, - В том же приюте что и я. - Она... - Я вновь опускаю взгляд, всматриваясь в лицо нарисованной девочки, а Сиэль продолжает рассказывать. - Она была очень доброй. Очень тихой. И всегда счастливой - непонятно почему. Это так раздражало. Счастливой. Эмили на рисунке совсем не выглядит счастливой. - Жутко раздражало - ну, ты понимаешь, о чем я. Это же приют. Плохое питание, идиоты-воспитатели, да и среди детей большей частью сплошные недоумки. В общем-то, выходит, самой глупой из всех была именно она - раз умудрялась чувствовать себя неплохо даже там. А потом ее нашли в подвале. Мертвой. С синяками по всей шее. Один воспитатель задушил ее и просто оставил там - не найти было невозможно, сам понимаешь. Когда его вели к полицейской машине, он кричал как умалишенный. Требовал, чтобы Эмили прогнали, а потом, чтобы она прекратила смотреть на него - так смотреть. Глупо. Конечно глупо. Это глупо - бояться мертвых. Следуя подобным убеждениям, я давно бы спасался бегством от батальона мертвецов, которые, следуя негласным правилам потустороннего мира, явились бы ко мне после смерти, чтобы мне жизнь медом не казалась. Ну вот еще. Живых тоже не нужно бояться. Слушая, как Сиэль говорит о насильственной смерти той девочки, глядя на него, в то время как он говорит - так легко поверить, что ему все равно. Но его картина. Ее портрет. Следы карандаша на бумаге как отпечатки пережитых чувств. Боль. Ненависть. Жажда мести. И даже желание все исправить - я вижу и его. Правдиво. Открыто. И если так... - Если бы ты нарисовал меня, мне было бы приятно. - Я не могу нарисовать тебя. Хорошо - не могу. - Почему? - Просто не хочу. - Сиэль быстро отнимает у меня все рисунки и, сложив их в неровную стопку, пихает обратно в папку. - Если мне не хочется, я не рисую. Рисовать тебя - мне это совершенно не интересно. Я могу это сделать, но рисунок не будет выражать ничего. Я даже не смогу дать ему какое-нибудь название. Сиэль смотрит на меня так равнодушно и холодно - не на меня, сквозь меня. От правого виска до подбородка, его лицо пересекает длинная тонкая царапина, темные следы на скуле, лбу - свежие синяки, за каждый из которых я готов убить. Вот только прямо сейчас я представляю потенциальную угрозу не только для тех, кто сделал это с Сиэлем, но и для самого мальчишки. Лишь факт того, что это малолетнее создание связано с людьми, лишившими меня семьи, заставляет меня желать его смерти, но его персональное отношение ко мне, то, как он держит себя со мной, то, как он разговаривает со мной - все это разжигает мою ненависть настолько сильно, что порой я еле сдерживаю себя от того, чтобы не раздавить мальчишку на месте. Или засадить ему как следует - тоже вариант, весьма неплохой вариант, выбрав который, я получаю возможность не только показать зарвавшемуся потомку викторианских графов, кто в его собственном доме хозяин, но и испытать массу приятных ощущений. Что, что ты вообще говоришь? Щенок, непонятно что возомнивший о себе сопляк, пытающийся высокопарными фразами, завуалированными оскорблениями скрыть недостаток и дисфункцию серого вещества, покрывающего большие полушария головного мозга. "Рисовать тебя - мне это не интересно" "Твой портрет - я даже не смогу дать ему названия" Иди, сгинь с глаз моих, Себастьян Михаэлис, умри где-нибудь, сдохни словно пес, не обременяй меня своим существованием - Сиэль Фантомхайв "милостиво повелевать соизволил". Я бегаю за ним, с ним, все время с ним: даже если Сиэль не находится в непосредственной близости от меня, чертовы мысли в моей голове постоянно вертятся вокруг того, что хоть как-то - напрямую или косвенно, связано с мальчишкой. Защитить, накормить, приподнять настроение, обдумать все детали предстоящего убийства. Я приношу ему "Записки о Шерлоке Холмсе", но вместо благодарности вижу в его глазах недовольство, ведь переплет книги, как оказалось, слишком мягкий. Я хотел принести ему клубники, но теперь серьезно задумался над тем, насколько уместен подобный порыв - вполне возможно, Сиэль отошлет меня с тарелкой этих ягод обратно, заявив, что количество зернышек в сочной мякоти не соответствует негласному международному стандарту. Ты уже почти труп, разве что на учет не поставили, гниющая масса неподвижной плоти. Никогда не тратил столько времени и сил на покойников, да и не стоит, право слово. Теперь-то я в этом убедился, точно вам говорю - не существует дела более неблагодарного. Я говорю, что мозгов у него маловато, но прекрасно знаю, что это просто слова, вызванные накопившимися на мальчишку раздражением и злостью. Фантомхайв умный. Чертовски умный и сообразительный - не только для своего возраста, а в общем, вообще. Свой интеллект он использует всегда, даже когда хочет задеть или унизить, в особенности меня. Ухмыляется, явственно демонстрируя затаившуюся в глубине темной синевы глаз насмешку, с равнодушным видом бросает обрывки странных фраз, о которых я думаю день напролет, пытаясь найти какой-то скрытый смысл. Он то позволяет дотрагиваться до себя - откровенно и более чем заботливо, обнимает меня за шею, когда держу его хрупкое, ослабленное болезнью тело вверх по лестнице. А потом отбрасывает мои руки, когда я тянусь к нему чтобы поправить несуразно загнувшийся воротник рубашки, и цедит свое дежурное "Не тронь!". Все реже и реже, впрочем. Мозги. Они далеко разлетаются, знаешь? Я это видел уже раз сто, если не больше. Как наиболее насыщенная водой часть организма, сначала разлетаются, а потом растекаются. Окружающий пейзаж это не красит совершенно. Ну так вот, о чем я? Я говорю, будь хорошим мальчиком, Сиэль. Не нужно строить из себя невесть что. Просто веди себя так, как мне удобно, просто прими меня и сдайся уже, черт тебя дери. Я же все наметил, все разметил. Тебе просто нужно пройти по тому пути, который я любезно тебе указал, ты просто должен вести себя в соответствии с моим блестящим планом. Будь хорошим мальчиком, и, возможно, сам процесс твоего убийства будет не слишком мучителен. Возможно, я даже не стану делать это так, как с Джеффри. В конце всего я все равно убью тебя, без вариантов - так почему бы не выбрать хотя бы смерть? Просто не зли меня лишний раз, и мы уж как-нибудь обойдемся без выдранных ногтей и содранный клочков кожи. Возможно, я просто пущу тебе пулю в лоб. И все. Но это ведь надо заслужить. *** - Добрый день, вас беспокоит Элизабет Миддлфорд. Могу я поговорить с Сиэлем?.. Я молча передаю так некстати затрезвонившую трубку - телефонный звонок наиотвратительнейшим образом разрушил столь желанную атмосферу предельной терпимости и взаимопонимания, которую мне внезапно удалось достичь в общении с Сиэлем. Несомненно, все это благодаря моему исключительному обаянию и умению подыскивать подходящие темы для приятного, непринужденного разговора - что и говорить, невозможно не признать очевидного. Сказать по правде, вначале меня посетили не слишком лестные для моей персоны предположения, зловредно нашептывающие о том, что хорошее настроение Сиэля лишь результат и роскошного десерта, который я подал ему в постель сразу же после не менее роскошного обеда. Нежнейший бисквит, клубника, сливки и шоколад... Но конечно же, дело исключительно в моем непревзойденном умении расположить к себе. Выражение лица Сиэля с вполне приличной скоростью приближалось к подходящему под определение "угрюм и опасен - таким сделали его вы". Громкие причитания, вырывавшиеся из динамика, долетали до моего слуха, и становилось предельно ясно, каких усилий стоил тот вежливый спокойный тон, коим мисс Миддлфорд нашла в себе силы поприветствовать меня. - Все в полном порядке... Конечно... Большое спасибо, Элизабет. Мальчишка запустил в волосы тонкие пальцы, и дернул себя за пепельную прядь, стиснув зубы от нетерпения. - Нет, Элизабет... Лизи... Это будет совершенно лишнее. Уже на следующей неделе я, скорее всего... Остин? Кто такой Остин? Что? Нет, не нужно. Лизи... Послушай же, что я тебе говорю! Воцарившуюся на мгновение тишину прервали горестные всхлипы. Сиэль беззвучно вздохнул и, прикрыв ладонью глаза, обратился к телефонной трубке елейным голосом, призванным в ближайшие несколько минут восстановить душевное спокойствие некоторых чересчур впечатлительных особ, и лишить себя необходимости выслушивать жалобные упреки. - Лизи!.. Называй меня Лизи! - пробормотал Сиэль скривившись, нажав кнопку сброса, и откидываясь на подушки, - Боже, когда я успел обзавестись столь невыносимо заботливой подружкой? - Она волнуется за тебя, что же здесь плохого? - картинно удивился я, - Замечательно иметь таких друзей. - Вот и готовься встретить этих замечательных друзей как полагается, - огрызнулся он. - Возрадуйся: скоро сюда заявится заботливая Элизабет и совершенно неизвестный мне Остин, который по доброте своей душевной не может обойти вниманием приболевшего школьного товарища. Пусть даже я всего несколько дней как стал оным! - Конечно же я встречу твоих... Приятелей, как полагается. - А может, ты встретишь их так, чтобы больше им сюда приходить не захотелось? - Без сомнения, это более чем возможно. Но совершенно недопустимо. Мальчишка не ответил. Постукивая телефонной трубкой по подбородку, он что-то сосредоточенно обдумывал, чуть прищурив глаза. - Сиэль, - позвал я его - Я никогда не спрашивал раньше, но, почему ты не пользуешься мобильным телефоном? - Потому что у меня его нет. Элементарно, Себастьян. И как это ты раньше не сообразил? Теряешь хватку, однако. Да и потом, не у всех же дедукция развита в той же степени, что и у Шерлока Фантомхайв. - Для меня нет необходимости постоянно быть с кем-то на связи. Мне не нужны ограничивающие меня вещи. - Интересная позиция. Значит, ты считаешь, что наличие мобильного телефона будет ограничивать тебя? Потому что это подразумевает, что будут знать о твоем местоположении или о том, чем ты занят в определенный момент... Но ведь это глупо - рассматривать все лишь с подобной позиции. Если у нас с тобой будет средство связи, это создаст массу преимуществ. - Например? - Например, ты всегда сможешь узнать, где я. Брови Сиэля выразительно приподнялись, и он язвительно усмехнулся. - Мне кажется, ты что-то путаешь, Себастьян. Мне совершенно не интересно, где и как именно ты проводишь свое свободное время. Если ты все еще на волне своих внезапно прервавшихся отношений с Аннабеллой, то тебе нужно срочно с нее сходить. Аннабелла. Губы непроизвольно растягиваются в издевательской ухмылке, и я кладу руку на узкую ступню, решительно проводя ладонью вверх по гладкой белой ножке. Лицо мальчишки немедленно заливает краска смущения. Вполне возможно, что он краснеет и из-за злости, но мне гораздо больше нравится первый вариант, именно поэтому я предпочитаю интерпретировать ситуацию исключительно в таком ключе. - Знаешь, Сиэль... Не знаю как ты, а мне будет немного не хватать Беллы. Мальчишка сгибает ногу в колене, и я крепко обхватываю тонкую щиколотку, не отводя взгляда от его красного лица. - Серьезно? - Конечно нет. Сиэль недовольно шипит, когда я легко подтягиваю его к себе, а мои руки уверенно обхватывают его тело: одна ладонь ложится на талию, другая - на затылок. - Зачем мне Белла, если у меня есть ты? - Не вижу связи. - Неужели? Я иронично изгибаю бровь, явственно давая Сиэлю понять, что связь есть, причем самая прямая, и найти ее не так уж сложно. Честно говоря, я сам себе удивляюсь: совершенно ни к чему столь открыто демонстрировать мальчишке собственные желания, но порой мне кажется, что фантазии на тему "когда, как, где, в какой позиции и с какими намерениями я разложил бы Сиэля Фантомхайв", доведут меня до белого каления. - Знаешь, я пришел бы сразу. По первому твоему слову. Неважно когда, неважно где - если бы ты позвонил мне и сказал забрать тебя, помочь тебе - я сделал бы это немедленно. Я смотрю прямо в глаза Сиэлю, расстояние между нашими лицами измеряется всего несколькими сантиметрами, и я наслаждаюсь тем фактом, что он так восхитительно близко, что я держу его в своих руках. Мальчишка издает короткий смешок, теплое дыхание, сорвавшееся с его губ, долетает до моих, и я ощущаю, как нетерпение и желание разливается по венам, разбавляя мой хваленый самоконтроль, функцию которого я все время оставляю включенной, пребывая в обществе малолетнего Фантомхайва. Сиэль презрительно улыбается в ответ, не отводя взгляда. - Ты так забавно примеряешь на себя роль послушного слуги, роль... Пса. Сторожевого пса, который выполнит любую команду, любой приказ. Я всерьез задумываюсь над тем, чтобы предоставить ее тебе, Себастьян. - Я определенно справлюсь. Мои руки перемещаются на плечи мальчишки и, слегка надавив, я опрокидываю его на спину, почти опускаясь сверху. На секунду, все тело Сиэля напрягается, я чувствую его слабую дрожь. Затем он полностью расслабляется, лишь четкие брови мальчишки хмуро сдвигаются у переносицы. Поглаживая нежную шейку, хрупкие выступающие ключицы, я трусь кончиком носа о гладкую щеку, провожу языком меж плотно сжатых розовых губ, вынуждая раскрыться мне навстречу. - Но у вернейшего из слуг должны быть свои маленькие радости, и даже псу необходимо внимание хозяина... Мы только начали, мы наконец-то начали, но мне уже интересно: сколько ты продержишься, Сиэль?