End Of The Beginning

Если вспоминать о том, "как было раньше", то, пожалуй, нелишне упомянуть, что раньше в особняке Фантомхайв часто устраивались приемы, на которых собиралось множество гостей. Женщины в нарядных платьях и мужчины в костюмах - настоящие леди и джентльмены. Среди посетителей часто бывали деловые партнеры и работники компании отца, с которыми он в непринужденной обстановке решал актуальные на тот момент вопросы и вкратце обрисовывал новые проекты, но веселью это не мешало. Все эти деловые люди обычно брали в гости своих детей, и мы затевали все новые и новые игры и шалости, а Танака пытался учить нас уму-разуму, а мать легко журила за очередную разбитую вазу, которую они с отцом купили в Китае, или которую им подарили друзья, побывавшие в Индии, или... Вообще-то я уже многого не помню из "той" жизни, поэтому... Сейчас у нас прием, эдакий бал в клопятнике, пир горой. Я слышу голоса и шаги на лестнице, они что-то спрашивают, и им в ответ мягкий, низкий - голос Себастьяна. У нас гости. Уже пришли. Только я почему-то совершенно не в восторге, даже и не знаю с чего бы это. Может потому, что один из них совершенно незнакомый мне мальчишка, которого я увижу сегодня впервые, а пришедшая навестить меня школьная приятельница не только раздражает меня своей неустанной болтовней и пожизненным позитивом, но помимо всего прочего является пусть и косвенной, но все же причиной того, что я сейчас лежу в постели, а в непосредственном соседстве от меня на прикроватной тумбочке расположились ряды пузырьков с микстурами и стопки конвалюток, в ячейках которых белеют дарящие здоровье и силы пилюли и таблетки. - Сиэль... - Элизабет смотрит на меня глазами-блюдечками, еле сдерживая слезы. Ощущение, будто в ее глазницы щедрой рукой влили ярко-зеленый кисель. Пищевые красители - наше все. Я смотрю в эти глубокие омуты и вижу, как в киселе плывет отвратительное чувство вины и жалости, своей сладкой приторностью они, будучи всего лишь абстракцией, едва не вызывают у меня рвотный рефлекс, и я поджимаю губы, не позволяя им скривиться в брезгливой гримасе. - Я так сожалею, Сиэль! - лопочет она, теребя тонкими пальцами кружевные оборки своей пышной бледно-розовой юбки, доходящей до колен. Когда я смотрю на нее, то вспоминаю Эмили. Ей бы тоже пошел этот наряд витающей в облаках принцессы двадцатого века, которую следует в срочном порядке, вне пошлой очереди, телепортировать на сказочные поля, к радужным рекам и серебристым единорогам, топчущимся под баобабом в ожидании прекрасной девы с тонкой душевной организацией. Есть тут одна рядом со мной, затесалась случайно. Отдам задаром. - Знаешь, я сказала им все! Что они просто негодяи, остолопы, ничего не смыслящие в дружбе дураки! Я знаю, что... Что девочкам не стоит употреблять такие слова, но я сказала тому Генри, что он просто грязный мерзавец! И чтобы он и его приятели даже и думать не смели хоть пальцем тронуть моего друга вновь! Элизабет выжидающе смотрит на меня, по-видимому вспоминая и мысленно переживая вновь свой триумф и разборку с Генри и ко. Кисель булькает и льется через край. Вот дура. - Прошу прощения, но я вынужден оставить вас на минутку. Голос Себастьяна елейно сладок и безукоризненно вежлив, однако в его взгляде, еще секунду назад устремленном на Элизабет, я успеваю уловить глубокое презрение и ненависть. И это человек, с видом знатока убеждавший меня в том, что хорошие друзья - величайшее в мире счастье. Ну-ну. Элизабет, эта находящаяся в тотальном неведении дурочка, лопочет что-то вроде "да-да, Себастьян, конечно". Конечно-конечно, я с вами полностью согласна. А Себастьян выходит из комнаты, оставляя дверь открытой. Прежде чем переступить порог, он смотрит мне в глаза, и улыбается. Именно так, как я больше всего ненавижу. Средним и большим, я сжимаю указательный палец правой руки, пытаясь успокоиться. Странный способ, но я импровизирую. Последнее время присутствие Себастьяна, действия Себастьяна, его улыбки, взгляды и касания вынуждают меня отбросить классическое "досчитайте до десяти, глубоко втяните воздух носом, и начните считать снова на другом, известном вам, языке" - не помогает. До меня доносится какая-то возня и, обернувшись, я смотрю на еще одного своего визитера, стоящего у моей кровати и переступающего с ноги на ногу. - Меня зовут Джейкоб. Джейкоб Остин. Но ты зови меня Джокер. Долговязый паренек с медно-рыжими волосами, собранными в высокий хвост, улыбается мне - несколько робко и опасливо. Одет он в невыносимо знакомую мне школьную форму, правая - и только правая рука была затянута в черную кожаную перчатку. Зеленые глаза Остина были совершенно другого оттенка, нежели у Лиззи. Очень яркие и выразительные - я бы даже сказал, чересчур выразительные. Он моргнул, и тут я сообразил, в чем дело - глаза Остина были густо подведены черным карандашом. Косметика в школе строго запрещалась, получается, он подвел их уже уходя, зная, что идет "в гости". Косметика на парне - это странно. Подведенные глаза Джейкоба не создавали впечатления макияжа, скорее грима. Впрочем, зная, что он впервые приходит в чужой дом, этот остолоп мог бы пораскинуть мозгами и сообразить, что подобный внешний вид вполне может произвести не самое благосклонное впечатление. И уж конечно, эти накрашенные глаза, пронзительный изучающий взгляд и несколько хищное выражение чуть вытянутого лица, никак не вяжутся с робкой улыбкой, растягивающей тонкие, бледно-розовые губы этого... парня? На вид он явно старше нас с Элизабет. - Джокер? - я оглядываю своего нового "товарища" и, скорее всего, сейчас на моем лице отражается некоторая степень замешательства. - А... Почему Джокер? - Как-нибудь объясню, - рыжеволосый улыбается и совершенно неожиданно подмигивает мне. Когда Себастьян возвращается с гигантским подносом разных видов десерта и тремя чашками чая, то одаривает всех присутствующих в комнате милой улыбкой радушной домохозяйки. Это выражение его лица сногсшибательно настолько, что если бы кто-то из нас уже начал есть или пить, обязательно бы подавился. Остин и Элизабет сидят на стульях и чинно пьют чай, рассказывая о том, как ругался мистер Паркис за невыполненное домашнее задание, потом что скоро начнутся школьные олимпиады, и что в школу наведывалась - кто бы вы думали? - полиция. Ничего себе, как интересно! Остин и Элизабет сидят на стульях, а Себастьян садится на мою кровать. Неспешно просовывает руку под одеяло, и обхватывает мою лодыжку. Он проводит ногтями по выступающей косточке, легко царапает, а затем начинает мерно поглаживать. Я недовольно вздыхаю и пробую подтянуть ногу к себе, но это исчадие ада крепко обхватывает ее, не давая осуществить задуманное. Я бросаю на него недовольный взгляд, а он не отрываясь смотрит на меня, и я читаю в его темных глазах какую-то насмешку, жестокость и непонятную нежность, а он все смотрит и смотрит. Именно так, как я терпеть не могу. Элизабет не обращает на эту немую сцену никакого внимания, она о чем-то весело болтает, талдычит, что видит, как мистер Себастьян заботится обо мне и присматривает за мной. И она очень рада, и она совершенно уверена, что я быстро пойду на поправку. И она обязательно придет еще, разумеется, вместе с Джейкобом, правда, Джейк? Джейк утвердительно кивает головой, но я вижу, что он практически не слушает свою новую подругу. Джейкоб Остин целиком и полностью сосредоточен на руке Себастьяна, находящейся под моим одеялом. Он наблюдает, как я меняюсь в лице под непонятными взглядами доброго, хозяйственного, заботливого Себастьяна, и мне это совсем не нравится. Тебя это совершенно не касается - что мы с вот этим вот мистером готовы перегрызть друг другу глотки, устранить один другого любыми доступными способами. Прямо сейчас Себастьян ощупывает мои пятки, проверяя их на наличие патологии Ахилесса - так не мешай ему, слышишь? Он слышит - не мои мысли, конечно же нет. В прихожей раздается телефонный звонок, и Джейкоб Остин встает. - Наверное, это из дома, - объясняет он и, извинившись, выходит. Элизбет вскакивает с места и говорит, что ей тоже нужно позвонить домой. - Всего одну минутку! - восклицает она. Они выходят, а Себастьян тут же придвигается ближе, оказываясь у изголовья кровати. - Ты уже практически не кашляешь, - довольно заявляет он, а затем легонько тянет меня за волосы, заставляя откинуть голову назад, и легко целует в шею. - Открой рот. Себастьян целуется не так уж и кошмарно. Он не знает об этом, но мне есть с чем сравнить. Он целуется "не по плану" - начинает осторожно и бережно, словно пытается сделать это мягко, подарить мне "сладкую ванильную нежность" первых поцелуев опытного взрослого и ребенка, но быстро срывается. Кусает мои губы, не дает передохнуть и отдышаться. Он слишком напористый, слишком жесткий. Как будто я убегу или растаю в воздухе, если он не проявит жестокости. - Как? - Отвратительно... Он смотрит на меня - слишком нагло и насмешливо, чтобы верить, что его следующая фраза не понесет в себе оскорбительного для меня подтекста. - Возможно, ты пока просто мал для таких вещей. Кретин. - Неужели? А мне вот кажется, что все дело в том, что кое-кто курит столько, что создается впечатление, будто мне пришлось пройтись языком по долине после извержения вулкана. Вулканический пепел - все дело точно в нем. По крайне мере, ты мог бы не пихать мне в рот свой язык, знаешь ли. До меня доносится голос Элизабет, и Себастьян быстро целует меня - еще и еще. Я судорожно вздыхаю, в моей голове крутится огромное количество всевозможных вариантов оскорблений, коими я могу выразить хотя бы толику своего возмущения, но он перемещается на свое прежнее место, и когда в комнату входят мои гости, его рука уже не под одеялом. Остин смотрит на мои губы, и я чувствую, что мне становится жарко. Ну конечно... видно... Он не может не заметить, и от одной лишь мысли об этом я отвратительно краснею. *** - Ты красивый, - шептал он мне, пропуская сквозь пальцы пряди моих жестких рыжих волос, - Необыкновенный. Впиваясь ногтями в мякоть ладони, сжимал мою левую руку, одновременно поднося к полным губам правую. Ощущения были столь необычными: я чувствовал, как его ногти вдавливаются в покровные ткани моего организма, царапая до крови, разрывая отдельные клетки эпидермиса. Я видел как следы - тонкие красные полукружья - незамедлительно проступают на моей светлой коже. Я видел, как он целовал мою правую руку, проводил губами по ее гладкой поверхности, прикладывал к своему лицу. Но я ощущал лишь боль. Я не мог ощутить поцелуя. Ты уникальный - так он говорил мне. И я думал, что да, ему действительно нравится все это. Нравлюсь я. Я думал, калеку может потянуть к себе подобному. Что вполне могу рассчитывать на некоторое подобие восхищения от него, того, кто вызывал отвращение. Мне казалось, принцип относительности - не тот, другой, здесь вполне применим. Но все оказалось совершенно не так. Принцип относительности не сработал, совсем. Придирчивое жюри без колебания присудило первое место длинноногой красотке, ну а я, победитель прошлого года, с фальшивой улыбкой на лице, сквозь которую проглядывала неудержимая злость, накинул на плечо новой королеве траха серебристую ленточку, заколов ее концы где-то в районе тонкой талии. Красота спасет мир, отлично. Ну а кто спасет тебя, моя мумия-покровитель? Кто спасет тебя, оскверненная луна? На него, на тебя - мне совершенно наплевать. Мне все равно будет ли плохо вам, вернее, нет, не так: я горячо надеюсь, что вам-то плохо будет. Но ведь были люди, которые этого не заслуживали. О них кто-нибудь подумал? То, что стало с ними - это все из-за тебя, мисс Чувственность. Косвенным образом, но ты все же послужила причиной падения, гибели, голода, одиночества, серебряная стерва. Разодетая в серебристую парчу проститутка. Раскрошить руины - это все, что могло случиться кроме уже произошедшего. И ты это сделала, поднявшись вверх в эту кромешную тьму - чтобы падать вновь и вновь. Погубила других, упала сама - кругом серебряные осколки, даже сломанные мерцают так красиво. Только зачем?.. Оскверненная луна. Кто-то после непродолжительного дерганья собственного возбужденного члена и нескольких приглушенных стонов, кончает на кафельную стенку ванной комнаты или общественного туалета, ну а мумия выстрелила дальше, много дальше. Выражение "доплюнуть до небес" приобрело несколько новый, но все же вполне узнаваемый смысл. Знаете, про себя я зову ее Селена. *** - Значит, ты говоришь, что не имеешь ничего против Себастьяна в качестве своего попечителя? - сидящая напротив меня в коричневом кожаном кресле высокая брюнетка, одетая в темно-красный деловой костюм, вот уже около полутора часа пытается построить разговор и свои вопросы так, чтобы прийти наконец к объективному решению вопроса касательно перспективы моего сожительства с Себастьяном Михаэлисом. Мне это порядком надоело, кроме того, я успел проголодаться, а этот чай из пакетиков с клубничной отдушкой и булочки с изюмом, что мне были любезно предложены, просто отвратительны. Если бы подобное вздумал подать мне на завтрак Себастьян, все это безобразие полетело бы ему в голову - поочередно, или все вместе и сразу. Но здесь пришлось ограничиться вежливым "нет, спасибо" и горячо уверить, что после завтрака Себастьяна я не буду голоден еще, как минимум, в течение двух часов. О том, что от завтрака я сегодня отказался вообще в силу неожиданно дурного самочувствия и настроения, упоминать было излишне, и я смолчал. - Себастьян всегда был очень добр ко мне. Мы хорошо ладим и, думаю, смогли бы вполне неплохо жить вместе, -для вступления я решаю выбрать что-либо из разряда фантастики. - Говоришь, он хорошо к тебе относится? - Он рассказывает мне много интересного. Помогает делать уроки, водит на прогулки. Он хороший, интересный и добрый человек. - Вам, должно быть, весело вместе. Конечно это весело - устранять безмозглых идиотов, отравляющих твою жизнь изо дня в день. А они ничего не понимают, не догадываются даже провести какие-нибудь параллели и выявить закономерность - это же так легко. Не пробовали, нет? - Да... - И он никогда не принимал каких-либо... Странных действий по отношению к тебе? - Странных? Что вы имеете в виду, говоря "странные"? - я широко распахиваю глаза, недоуменно глядя на эту клушу, воображающую в себе залежи проницательности и распирающую всю ее существо непогрешимую интуицию. Вообще-то актер из меня никакой, уверен, со стороны все это выглядит до противного наигранно и неестественно, но тетка лишь улыбается мне в ответ - также фальшиво и неестественно, может даже еще и похуже. - Это я так, забудь, - она делает неопределенный жест в воздухе, словно отмахиваясь от несуразных мыслей, свойственных ее возрасту и складу ума. Так быстро? Нет-нет, вы подождите! Из разряда "странного" я могу вам много чего рассказать. Хотя, может я ошибаюсь и надумываю себе невесть что... Устранение седьмой воды на киселе - по совместительству единственных родственников и опекунов с моего негласного согласия, или там поцелуи с языком и привкусом табака - а в соседней комнате мои, так называемые, школьные товарищи... Это как, считается? - Мне уже можно идти? Себастьян ждет меня и... - Надоело здесь сидеть, да? Не представляешь как. - Ну что ж... - ярко-бордовые губы растягиваются в приторной улыбке, - Всего хорошего, милый. Просто подпишись вот здесь, и отдай эти бумаги Себастьяну. *** Несмотря на то, что Себастьян идеально вписывался в интерьер моего особняка, и хотя мне думалось, что дом, в котором он живет, будет хоть чем-то напоминать мой собственный, первого взгляда на место обитания вышеупомянутого субъекта мне хватило, чтобы убедиться в своем однозначном заблуждении. Это был вовсе не аналогичный моему особняк, не поместье, не частный дом вообще. Себастьян жил в роскошном пентхаусе нового шестнадцатиэтажного здания. Четыре гостевые комнаты, шесть спален, кабинет. Большие, в некоторых комнатах, на всю стену, окна, открывали прекрасный вид с высоты шестнадцати этажей. Благо, с лифтом в этом здание никаких проблем не наблюдалось. Я давно понял, что повышенное внимание со стороны Себастьяна Михаэлиса к моей персоне вызвано вовсе не оставленными мне в наследство деньгами или компанией, и сейчас мне представилась возможность в очередной раз убедиться в этом. Не имею ни малейшего понятия, какую конкретно сумму отвалил этот пижон за столь впечатляющие апартаменты, но меня терзают смутные догадки, что этих денег хватило бы на обеспечение провиантом определенного процента голодающих в Африке в течение эдак пяти лет. Тебя должны больше волновать проблемы общества, Себастьян, ясно тебе? Сказать по правде, мне не очень улыбалось менять место своего проживания - меня вполне устраивал всецело и безраздельно принадлежащий мне особняк. Габариты, дизайн - я говорю об исходном дизайне здания, забудем о привнесенных ныне почившей Аннабеллой новшествах, отделка, качество исполнения - я не имел ни малейших претензий хотя бы по одному из этих пунктов. Кроме того, у СЕБЯ дома, я чувствовал себя ДОМА. Так что я вовсе не горел желанием переезжать к Себастьяну. Его разнузданное поведение вовсе не вселяло в меня уверенность в том, что родной дух законно принадлежавших ему апартаментов преисполнит Себастьяна смирением и благонравием. Перебраться к нему представлялось мне практически тождественным переезду в лагерь врага. Враг вооружен - вооружен и озабочен. А впрочем... что ж... Чужие территории нужно завоевывать. Не собираюсь чувствовать себя неловко в этом доме лишь оттого, что его хозяин - Себастьян. Старинные ковры, массивные кресла с золочеными подлокотниками, хрустальные люстры с множеством подвесок - все это можно мне можно было выбросить из головы до возвращения в свой особняк. Обстановка здесь была совершенно другой. Превосходный ремонт, новейшее техническое оборудование. Вся квартира была оформлена в стиле, близком к хай-тек, и для себя я отметил, что Себастьян... Неплохо смотрится и в подобной обстановке. - Здесь, здесь и здесь - гостевые комнаты, - Себастьян шел впереди, поспешно открывая передо мной все новые и новые двери, - А эту я оборудовал под домашний кинотеатр. - Спальни в этой стороне. Это моя. Мы зашли в просторную комнату, и я огляделся. Темно-фиолетовые обои с каким-то готическим растительным орнаментом - черные стебли затейливо переплетались между собой, причудливой формы люстра, плафоны которой были сделаны из неизвестного мне сплава. Вся мебель в комнате была из черного дерева, у стены стояла большая кровать, застеленная кремовым покрывалом, из-под которого виднелось черное шелковое постельное белье. Я покосился на Себастьяна, затем вновь перевел взгляд на кровать и стиснул зубы. Интересно, скольких он сюда приводил? Могу поспорить, в этой кровати побывало уйма народу, Аннабелла так точно. Аннабелла... Я вспомнил ее длинные, золотистые, словно шерсть лабрадора, волосы. Наверняка, они смотрелись красиво на этом черном шелке простыней. Не могу понять, чем именно меня злил этот факт, эта картинка перед моими глазами, но в тот момент меня терзало непреодолимое желание влепить пощечину некоему Себастьяну Михаэлису, находящемуся в непосредственной от меня близости, а также услышать известие о смерти Аннабеллы Уилкс - снова, и чтоб как в первый раз. Я холодно смотрел на покрывало. Гладкое, ни одной морщинки, ни одной складочки. Справа от изголовья кровати стояло большое прямоугольное зеркало, в котором отражались мы с Себастьяном. Отражение последнего гипнотизировало взглядом мою прямую спину. Он посмотрел ниже, и выражение его лица было более чем довольное, а в моей голове зазвучало некое подобие райской мелодии - хруст костей и крики боли, перемежающиеся ругательствами. Ну, не знаю. Может, я сломал бы ему запястье, будь у меня такая возможность. Или два. - Ты можешь выбрать любую комнату на собственное усмотрение, - услышал я голос Себастьяна. Совершенно спокойный, с явными нотками удовлетворенности и предвкушения нашего сожительства в его распрекрасном доме. Воображаемый Себастьян в моих мыслях кричал благим матом, он был разозлен, он был подчинен и находился в состоянии отвратительной неопределенности, трансформирующейся и приобретающей более конкретные очертания в зависимости от направления моих пожеланий касательно его дальнейшей участи. Такая кровать - ну конечно он с ней трахался. А теперь он стоял тут и недвусмысленно пялился на меня, он и его двойник в отражении зеркала - двойное оскорбление. Мое собственное отражение заливалось тошнотворным румянцем. Уверен, что я - нет. - Если тебе понравилась эта, я могу... - Нет, - отрезал я, - Мне не нравится эта комната. Я возьму другую. *** В общем-то, я просто отдыхал. Сидел и смотрел фильм, вернее, сериал в той самой гостевой комнате, которая выполняла функции домашнего кинотеатра. Исторический сериал. Италия. Рим. Эпоха Возрождения. Интриги, заговоры, политика - скандальное и наивлиятельнейшее семейство Борджиа в центре всех событий. Нужно сказать, было интересно. Мне понравилось. А потом серия закончилась, начались бессмысленные рекламные ролики, наперебой увещевавшие меня приобрести зимние шины для моего автомобиля, попробовать новую формулу вкуса, обогащенной неведомыми доселе пищевыми добавками, Кока-Колы, и - вообразите себе - убедиться в нежной защите дамских гигиенических прокладок в критические дни. Можно даже садиться на белое, да-да. Ну, я и вышел. Выключил телевизор и вышел из комнаты, не забыв прихватить тарелку с недоеденным сэндвичем - на кухню отнести. Нет, у меня в общем-то все то же самое. Руки, ноги, плечи. Отсутствие груди - я имею в виду женской груди, ну, знаете, такой выпуклой, упругой, трепетно вздымающейся. Ни разу не видел ее "вживую", но, понятное дело, будь это женская грудь, я бы, конечно, смутился. Женской груди нет и в помине, мужская присутствует. Вполне так присутствует. И это вовсе не объясняло того факта, почему я чувствовал себя совершенно неловко, находясь рядом с практически голым мужчиной, только что вышедшим из душа. Светлая кожа, под которой явно угадывались очертания мускулов. Прозрачные капельки воды падали с кончиков мокрых черных волос и стекали вниз по плечам, груди, прессу... Я сглотнул и быстро отвел взгляд от этого самого безупречного пресса, нижнюю часть которого снеговой линией пересекала кромка белоснежного банного полотенца. - ...ста. Голос Себастьяна доносится до меня так, словно его обладатель последние минут пять был занят тем, что пытался докричаться до меня сквозь набитые лебединым пухом перины и подушки. Не знаю, может такое занятие чрезвычайно бодрит, а может Себастьяну нравится выводить меня из себя и потом наблюдать, как я пытаюсь сдержаться и сохранить лицо. - А? - Я говорю, не мог бы ты немного отойти, пожалуйста. Мне нужно пройти. Он проходит в кухню, бодро открывает холодильник и, достав оттуда банку пива, поддевает металлический язычок покрытым черным лаком ногтем. Банка открывается, издавая характерный шипящий звук. - Что с тобой, Сиэль? - на лоб мне опускается холодная рука, Себастьян наклоняется, и я вижу его губы прямо перед своими глазами, - Температуры вроде нет. - Не трогай меня. И... не мог бы ты одеться, - я кривлюсь, посылая в его сторону неодобрительный взгляд, но он лишь пожимает плечами. - Жарко. Я привык ходить так после душа. - И сколько обычно времени занимает подобное хождение? - Если тебя это смущает... - Смущает?! Что именно меня может смутить?! - Ну... Если нет, значит все в порядке. Просто ты странно реагируешь, вот я и подумал, что, возможно, что-то не так. Ах, значит это я странно реагирую, ну надо же. Разгуливать по дому голым и мокрым после душа - это совершенно в порядке вещей. А стоит лишь тонко намекнуть на то, что существует такое понятие как одежда и правила приличия, и все. Что-то с тобой явно не так. Себастьян цокнул и повернул голову градусов эдак на девяносто пять, пытаясь рассмотреть что-то там у себя на лопатке. - Так чешется... Невыносимо просто. Не мог бы ты посмотреть, Сиэ.. Сиэль?.. *** Сиэль перевел взгляд на банку, сквозь тонкое стекло стенок которой виднелись золотисто-коричневые обжаренные кофейные зерна. "Когда охватывают желания..." гласила загадочная надпись сразу под тисненными золотыми буквами названием. Мудрые производители сего благородного напитка весьма точно проследили ход мыслей Фантомхайва: когда охватывает желание хорошенько вломить этому самодовольному кретину напротив, неплохим вариантом станет и банка кофе, пусть даже половина ее содержимого была беспардонно потреблена последним в течение последних нескольких дней. Себастьян невозмутимо наносил на тост апельсиновый джем, посредством серебряного ножа, и Сиэль мог поклясться, что слой темно-оранжевой сладкой массы куда более толст, нежели его терпение, количественная характеристика которого менялась в меньшую сторону после каждого идеально выверенного движения мужчины. - Выключи это. Что за кошмар ты слушаешь с утра пораньше? - Да, но слова... - Полным чудовищной грации движением, Себастьян разлил в чашки чай. - I'm a deadly handsome man, - негромко пропел он, и Сиэль скрипнул зубами. На что это он намекает? Уж не на то ли, что устроил ту демонстрацию неприкрытых одеждой бицепсов, трицепсов и кубиков пресса, и несколько минут шлялся по дому в неглиже именно для того, чтобы донести до него, Сиэля, всю свою убийственную привлекательность и смертоносный шарм? На что он вообще рассчитывал, этот самовлюбленный павлин? На восхищение? Мальчишка ухмыльнулся. Себастьян предстал пред ним не в образе пышногрудой красотки с длинными ногами, берущими начало прямиком от осветленной макушки и осиной талией, отнюдь. Ну а полуобнаженные представители одного с ним пола, нагло улыбающиеся во весь рот - какое естественное желание они должны у него вызвать? Правильно. Переместить их из непосредственного поля его, Сиэля, зрения. В другую комнату, к примеру. *** - И что с этим соусом? - Сиэль проглатывает наколотый на десертную вилку кусочек блинчика, щедро политого шоколадным соусом. На розовых губах остается шоколадный след, и он задумчиво облизывает их - перед моими глазами мелькает кончик острого языка мальчишки. - Он слишком сладкий. - Вкусовые рецепторы вышеупомянутого органа определенно свихнулись, сбой в системе и вот результат - столь ярое непризнание моих кулинарных талантов. - Ужасно сладкий. До противного! - Нет-нет, все в меру. - Ты что же, даже и мысли не допускаешь, что можешь сделать что-то не на уровне? - ехидно интересуется он, и мне становится ясно, что это не просто дежурное ворчание мальчишки, а, с недавних пор вошедшие в моду провокации, направленные на уничтожение во мне любого уровня самолюбия и злостное понижение моей самооценки. - Само собой разумеется, что допускаю, тем не менее, еще вчера ты так не считал, Сиэль, - я невинно смотрю в его глаза, осталось лишь картинно похлопать ресницами для полного воссоздания образа святой простоты. - Хочешь сказать, на завтрак мне ты подал еще вчерашний десерт? - Ты даже не заметил этого, пока я не сказал... - Убери это. Немедленно убери. - Сиэль демонстративно отодвигает от себя тарелку и сверлит меня недовольным взглядом. Буравит насквозь, разрывая плоть и клетчатую рубашку - а она мне так нравилась. - Не собираюсь есть несвежую еду, так что тебе лучше поторопиться и приготовить мне... Парфе. Сейчас. - Что, если и оно покажется тебе слишком, или напротив - недостаточно сладким? - Приготовишь новое. - В моей власти оставить тебя без сладкого вообще. Скажем, на недельку-две... - Домохозяйки бастуют? - И потом, ты уверен, что все еще влезаешь в свои школьные брюки? - продолжаю я, не обращая внимания на колкость. - Видишь ли, количество калорий, содержащихся в сладких мучных изделиях... - Себастьян! - Сиэль краснеет как девчонка, сжимая в кулаке вилку, он возмущенно смотрит на меня, хмуря четкие брови. Ну надо же, как глупо, право слово. Я сказал это, но правда в том, что несмотря на все мои старания придать комплекции мальчишки более земные очертания, она все так же воздушно-эфемерна – ни дать ни взять эльф из всех этих старых английских сказок, которые добропорядочные нянюшки, затянутые в белоснежные чепцы, по совместительству не реализовавшие себя в семейной жизни старые девы, рассказывают чужим детям. Дитя густых изумрудных лесов, насквозь проветренных-продутых духом волшебства и магии, настолько стройный и изящный, что кажется каким-то нереальным и слишком возвышенным. Это все конечно поэтично и весьма красиво. На словах. А на деле - банальное недоедание. Чересчур прозаично, чтобы говорить о красоте и выбирать из словарного запаса изящные завихрения эпитетов. Кожа да кости. Мне думается, мальчишке стоит получше питаться, чтобы было в его конструкции хоть что-то, чем мое придирчивое Величество могло бы прельстится. Мне думается, ему стоит получше питаться, и возможно тогда его угловатая мальчишеская фигура примет очертания, которыми я хоть как-то смогу объяснить свое неодолимое влечение к этому миниатюрному мужчине. Сколько там ему? Четырнадцать? Период полового созревания должен бы уже дать о себе знать, хотя бы на бессознательном уровне. Бессознательном для него, я-то конечно сразу замечу разницу, не смогу не заметить. Забавно будет наблюдать, как он будет хотеть, не зная чего именно, как будет краснеть в присутствии моей полуобнаженной персоны, не зная, куда девать глаза. Уж конечно же, я позабочусь о том, дабы это случалось как можно чаще. Это будет интересно – как его еще не развившаяся в должном направлении ориентация полетит ко всем чертям – ну оно и немудрено, в моем-то присутствии... Вот только пока я вижу перед собой глыбу антарктического льда. Снежную королеву. Обдуваемую со всех сторон вершину Джомолунгмы. Срочно отогреть, срочно покорить – желательно не заработав комплекс неполноценности в процессе. Он использует какие-то недозволенные трюки, его тактика – или же полное отсутствие оной – выводят меня из себя. Его секс-эпил я почувствую, находясь в Китае, сорвусь с места, перелечу в другое полушарие, и нате – в своем готическом кресле Викторианской отделки будет сидеть Сиэль Фантомхайв, с напрочь отключенным либидо. С Сиэлем Фантомхайв, с этим невероятным мальчишкой ни в чем нельзя быть уверенным до конца – негласная истина, в которой я готов клятвенно заверить любого. А длительное воздержание ни к чему хорошему не ведет, между прочим. Сексуальное так точно. *** - Сиэ-эль!- к моей парте подбегает Элизабет Миддлфорд, за ней, словно тень, маячит долговязый Остин, - Пойдем домой втроем! Джейк тоже пойдет с нами! - Прости, я не могу. Меня ждут. - Мистер Себастьян, да? - разочарованно тянет девчонка. Мистер... усилием воли я сдерживаюсь, чтобы не фыркнуть от смеха. Не знаю почему, но мне такое обращение по отношению к Себастьяну кажется забавным. - Ну да, он. - Дырокол... - задумчиво тянет Джейкоб. - Смотри! В следующее мгновение на его лице появляется широкая, совершенно идиотская улыбка. Он запускает руку в карман просторного пиджака и достает оттуда колоду карт. - Смотри, что я покажу, Сиэль. Смотри внимательно! Слева от меня слышен совершенно лишенный смысла радостный смех и хлопки - Элизабет на седьмом небе, вся в предвкушении и ажиотаже. Нет, ну за что мне это, а? - Фокусы! Ты знаешь карточные фокусы? - вопрошает она, и Роджер кивает в подтверждение сказанному. Правой рукой, той, что не в перчатке, он ловко разворачивает передо мной карты веером. - Давай. Выбирай любую. Я молча выбираю из этого веера карту. И? - Оставь на ней какую-нибудь метку. - Давая я - ручкой! - вмешивается Элизабет. Ну давай. Элизабет помечает лицо карты и Джейкоб кладет ее поверх колоды. Затем уже сам выбирает из колоды еще одну карту. - Так, теперь берем... - он берет мою карту, подносит к дыроколу и делает в картонном прямоугольнике дырочку. - Она настоящая, - уверяет Джейкоб нас с Элизабет, - Проверьте сами! - Сиэль, проверишь? - Элизабет передает карту мне. Я мотаю головой - конечно же я вижу, что она настоящая. Элизабет возвращает карту Остину. Он прикасается к отверстию большим пальцем и перемещает дырочку в другое место на карте. После этого он еще раз передвигает дырочку. Действительно... Интересно. Хотя я и знаю что это всего лишь обыкновенный фокус, невозможно не оценить ловкость рук. И потом, механизм... Элизабет издает вздох восхищения, а Остин берет вспомогательную карту, прикладывает ее к карте с отверстием и быстро проводит вспомогательной картой по ней. Дырочка перемещается на вспомогательную карту. - Ну, вот как-то так. Джейкоб дает проверить вспомогательную карту с дырочкой, а сам кладет выбранную мною карту наверх колоды. Затем, спохватившись, переворачивает ее и показывает лицо карты с нарисованными на ней Элизабет сердечками. - Джееейк, ты волшебник! Настоящий волшебник! - Элизабет подпрыгивает на носочках, я молча верчу в руках карту. - Потому и Джокер, да? Остин смеется и кивает: - Потому и Джокер. *** - Просто иди и сдохни, тварь, - я выплевываю эти слова в лицо коренастого загорелого брюнета, и Генри бьет меня по лицу, затем толкает в грудь так, что спиной я едва не насаживаюсь на крючки вешалки. Он бьет меня, а я уже вижу это тело в луже липкой красной жидкости. Так глупо, так смешно. Когда у тебя есть сила наказать своих обидчиков, заставить их расплатиться сполна, это так весело - быть изгоем. Он не понимает, ничего не понимает, а я смеюсь, хохочу ему в лицо: - Ты делаешь это сейчас, но... ты все равно исполнишь мое желание! Когда в раздевалке на мое плечо опускается чья-то широкая ладонь, я непроизвольно вздрагиваю. Тело двигается само: резко обернувшись, я бью наотмашь, сбрасывая с себя чужеродные конечности. Грива медных волос, удивление в зеленых глазах - сказать по правде, я ожидал увидеть кого-нибудь из свиты Томаса, а это... Впрочем, неважно. - Я напугал тебя? Прости. Мне показалось, у тебя проблемы, и я хотел помочь, может... - Все в порядке. - Эй, Сиэль, - столь фамильярное обращение из уст малознакомого мне человека вызывает раздражение. Я останавливаюсь, оглядываясь назад: ну что еще? - Генри Адамс. Дик Майлз и Рич. Я разберусь с ними. - Меня это не касается. Меня не касается, какие у тебя дела к ним. Тебя не касается, о чем говорю с ними я. - Ты разве с ними? Я имею в виду, ты... С ними? Что он вообще такое несет? - Нет. И это тоже тебя не касается. *** - Ты знаешь, что я обязательно выполню его желание. Ты выполнишь его желание. Сам. Я безразлично смотрю на бледного как смерть мальчишку, корчащегося у моих ног. Один удар ногой, и я совершенно точно уверен, что у него сломаны по меньшей мере три пальца. Все так хлопотно, так муторно и пройдено уже много-много раз - с незначительными вариациями на тему. Этот школьник - что ему стоило быть паинькой, не лезть к беззащитным четырнадцатилетним сиротам? Ну, что ты молчишь, Патрик? Может, ты думаешь, что все дело во мне, что я получаю какое-то особое, ни с чем несравнимое удовольствие, стоя на этом продуваемом со всех сторон ветрами, заброшенном пустыре? Да что ты, нет конечно. Но я же не могу оставить все просто так, если ты причинил столь явные неудобства моему Сиэлю. И, между прочим, в этот раз у меня что-то вроде первого задания, угадаешь почему? Я ведь даже подсказал, помнишь - он попросил меня сам. Мне вот все было интересно, между прочим: как скоро это случится? То есть, я видел, что Сиэль не дурак, он видел, что я не из этих - которые с арфой на перевес, нимбом и крыльями, степень белизны которых с легкостью превзойдет любую наволочку из вашего постельного комплекта, выстиранную с помощью новейшего отбеливателя. Думаю, он вполне себе догадался, благодаря кому его школьный приятель Том Гилберт лишился правого глаза и, ручаюсь, выслушал от родителей строгий выговор за прогулки в непотребных местах. В общем, мне было интересно, как он меня попросит. Это же не за соком сходить - убрать человека. То есть, для меня особой разницы нет, а вот для четырнадцатилетнего ребенка... Никогда не страдал излишней сентиментальностью, но я правда думал, что не расчувствоваться будет невозможно. Его глубокие синие глаза - порой, эта синева казалась мне искусственной, какой-то нереальной. Столь чистая, такая прекрасная. Яркая, неповторимая. Я думал: она изменится, когда он будет говорить мне это? Когда попросит убить человека, отнять жизнь. Я должен увидеть дрожь его губ, когда он будет складывать слова, страх во взгляде. Ну, хотя бы страх новизны что ли. Я лишь заметил, что кончики его тонких белых пальцев слегка дрожали. Я не видел глаз. И это так раздражало - потому что я хочу видеть всего Сиэля, я хочу себе всего Сиэля. И - да, он попросил за соком сходить: "Когда закончишь, купи томатный сок, Себастьян" - П-п-ожалуйста!.. Я умоляю вас, пожалуйста!.. Мальчишка заикался от страха, бледные губы дрожали и блестели от слюны, слез и соплей, стекающих из его шмыгающего носа. Как неэстетично. - Я же не знал! Я не мог знать, и... И... Я не думал, что так, и... - Заткнись уже, - я поморщился. Нет, ну как все проблематично. Этот недоносок передо мной - думаю, я понимаю, как его присутствие раздражало Сиэля. Он же совершенно не слушает, что ему говорят, абсолютно. Я говорю ему "прыгай", я смотрю ему в глаза, налаживаю превосходный зрительный контакт, и говорю: "прыгай с этого чертового обрыва". А он закатывает мне истерику и с неравномерными и непродолжительными интервалами талдычит свое "пожалуйста". - Прыгай вниз и разбейся. Я сказал, сдохни уже нахрен! - Я н-не-ехочу!.. - рыдает он. Падает на колени и пытается подползти ко мне. Я вскидываю руку с зажатым в ней пистолетом и стреляю. Ты, наверное, плохо слышишь, мальчик, ухо тебе ни к чему. Он кричит. Не кричит - заходится криком, прижимает руку к окровавленной дырке в своей черепушке и орет. - Сейчас я отстрелю тебе второе ухо. Пальцы на руках, - я достаю из кармана пачку сигарет и зажигалку, - После лишишься глаз. Закурив и выпустив первую струю сизого дыма в беззвездное ночное небо, я вновь перевожу взгляд на рыдающего мальчишку и продолжаю: - Несмотря на то, что все это, определенно, будет очень забавно и привлекательно, вернемся мы примерно туда, откуда и начали. Только к тому времени ты несколько подустанешь, и спихнуть с обрыва твое бренное тело придется уже мне. Мальчик смотрит на меня и понимает, что я абсолютно серьезен. Неужели дошло? Тяжело дыша, он поднимается, пятится на негнущихся ногах. Медленно, спотыкаясь, подходит к обрыву. На краю он останавливается. Весь дергается, его трясет от страха. Он смотрит на меня - выражение его глаз какое-то безумное. Потом делает шаг назад и падает. *** А будни были насыщенными и занимательными - занимательней не придумать. Кроме таких дел, как закупка гобеленов для пустовавшего теперь особняка Фантомхайв, устранение не в меру надоедливых школьных товарищей одного четырнадцатилетнего мальчика и приготовления все более и более затейливых обедов и десертов, в моем неимоверно расширившемся списке "Себастьян Михаэлис. К выполнению обязательно" значился такой немаловажный пункт, как решение всех этих бумажных вопросов с целью получения полноценной опеки над малолетним Фантомхайвом. Да, и кстати - я сказал четырнадцатилетнего, следовательно, не опека, а попечительство. Опека - с десяти до четырнадцати лет, попечительство - с четырнадцати до восемнадцати. Вы знали? Я - нет. Спасибо Стиву - благодаря его связям, нужному человеку, которого он прислал ко мне в тот день и - что уж таить - моим деньгам, разрешение на временное попечительство лежало у меня в стопке особо важных документов. В принципе, если действовать грамотно, можно бы обойтись и тем, что уже в наличии, в конце концов, я же не собираюсь прожить с Сиэлем лет этак до восьмидесяти, дабы спокойно стариться и в итоге скончаться на руках - дайте подумать - разменявшему седьмой десяток "сыночка". Нет, конечно я не собирался растягивать это на срок более длительный чем тот, который меня бы устраивал. То есть на тот, который нужно. Проблема в том, что этот вот нужный мне срок я не могу заключить в какие-то конкретно определенные рамки. А впрочем, зачем говорить "проблема"? В конце концов, столько уже сделано, то, что пока нет, удачно спланировано и находится в стадии разработки. Мальчишка находится в стадии разработки, да. Собственно, вот поэтому я и считаю, что попечительство не временное, а "на времена" все же предпочтительней. Хотя волокиты с этой затеей у меня было предостаточно. Список справок и документов, которые нужно предъявить в определенное время определенным субстанциям - это же просто кошмар какой-то. Вот справка с места жительства, эта - с места работы с указанием должности. Право на наследство моего подопечного? Я ни на что не претендую, что вы. Нет, я не страдаю туберкулезом - ни активным, ни хроническим. Инвалидность первой и второй группы? О чем вы вообще? И нет же - меня не лишали родительских прав. Благо, собственными детьми я пока обзавестись не успел. Да и не собираюсь, впрочем. Знаете, что меня особенно повеселило? Все эти условия, соблюдение которых обязательно для назначения определенного - в данном случае меня - лица, опекуном, то есть простите - попечителем. Например: "Нравственные и иные личные качества попечителя. Закон не уточняет, какие именно качества имеются в виду, и орган опеки и попечительства должен руководствоваться общепринятыми нормами морали. По-видимому, назначение нежелательно в отношении лиц, ранее судимых за преступления против личности и подобные преступления; в отношении лиц, злоупотребляющих спиртными напитками и наркотическими средствами; в отношении лиц, не работающих и не имеющих постоянного источника доходов и пр." Как вам это, а? Ну не знаю, насколько сильно я подхожу под описание. Может, очень? Или нет, не так: очень-очень? Ни одной - даже самой мелкой - судимости за все мои двадцать пять лет жизни. Алкоголь и наркотические средства - употреблять еще не значит злоупотреблять, так ведь? Доход у меня вполне приличный и весьма стабильный, ну а что касается моих моральных качеств... Закон не уточняет, так почему это должен делать я? Именно потому, что все так относительно в этом мире, границы определяем мы сами. Каждый для себя. Каждый свои. Просто нужно уметь убедить других считаться с ними. Или заставить это сделать. *** - Между прочим... - во взгляде Сиэля, направленном на меня, отражается весьма значительный процент подозрения, - Где это обитало, пока ты околачивался в моем особняке? "Околачивался в моем особняке" - Ты, наверное, хотел сказать, пока я заботился о тебе и делал все возможное, чтобы ты скорее пошел на поправку, - ненавязчиво предлагаю я перефразировать столь резкое высказывание. Сиэль морщится - надо думать, возмущен столь бестактным напоминанием собственных слабостей. - Не уходи от ответа. Нет, вы только послушайте этого маленького я-граф-вы-все-финтифлюшки. Забота и сердечное участие в жизни другого человека, уход за тяжело больным ребенком - все эти мои деяния, вне всякого сомнения подразумевающие высокие моральные качества, тщательно спрятанные в потайных недрах моей души, были приравнены им к пошлому в своей банальной бесполезности понятию "околачиваться". А говорить ему, где я держал котенка - еще чего не хватало... Не думаю, что моего терпения сейчас хватит на очередной взрыв негодования, который, конечно же, незамедлительно последует со стороны Сиэля, рассекреть я ему данную информацию. - Элджернон был у моего хорошего знакомого, - убедительно лгу я. - Да? - Да. У коллеги по работе. Что-то не так? - Нет, если так... - Ну конечно так. Ты же запретил мне держать котенка у себя дома, Собственно, это и была причина, по которой я, с присущей мне изобретательностью приспособил один из полуразвалившихся шкафов, стоящих в нежилой комнате особняка Сиэля, куда мальчишка не имел привычки захаживать, для вполне комфортного временного пристанища этого очаровательного создания, которого после моих настоятельных просьб выбрать имя, Сиэль Фантомхайв таки соблаговолил наречь "Элджернон". Я кормил зверька, играл с ним, заботился о нем. Когда чаша моего терпения переполнялась из-за очередного ведра придирок и колкостей, которое выплеснул на меня мальчишка, я находил успокоение в приятной компании котенка, гладил мягкую шерстку и вынашивал все новые и новые планы укрощения строптивых. А сейчас он трется о голые ноги мальчишки и жмется к нему, выпрашивая ласки. И, черт возьми - у него это отлично получается. Даже Сиэль не в силах отказать этим блестящим голубым глазам, нет-нет да погладит. Сказать по правде, меня это порядком раздражает. Сам не пойму, когда научился испускать вздохи, полные столь явного раздражения и недовольства. Я уверенно притягиваю мальчишку к себе и целую, одновременно убирая котенка с дивана. Зверек недовольно мяучит - своим хозяином он определенно считает Сиэля, и сейчас натуральным образом ревнует и выказывает великое возмущение моими противозаконными поползновениями в сторону оного. Элджернон царапает коготками мои джинсы - черные, с белыми строчками, и я довольно резко дергаю ногой, сбрасывая с себя надоедливое создание, мешающее мне сосредоточиться на столь приятных ощущениях. Не прекращая пихать в рот Сиэля свой язык, я забираюсь руками под его футболку, он вздрагивает, когда я начинаю неспешно водить руками по гладкой, теплой коже его спины, задираю мешающую мне деталь одежды, обнажая бледную, плоскую мальчишескую грудь. Его сердце бьется так быстро - я ощущаю ритмичную пульсацию под своей ладонью, на обычно бледных щеках проступает краска, дыхание сбивчивое. Я прекращаю целовать его, даю возможность отдышаться, и Сиэль облизывает припухшие, влажные от моей слюны губы. Он что, совсем не понимает, как это выглядит со стороны? Не нужно так старательно отрабатывать этот томный взгляд малолетней бляди, если не хочешь чтобы твой первый раз был вот на этом вот диване. Покажи, что тебе не нравится, что тебе отвратительны мои прикосновения - и я прекращу. Стройные ноги обхватывают мои бедра, штанина на правой задралась, обнажая белую кожу, красиво контрастирующую с темным материалом нашей одежды. Я провожу рукой по этой соблазнительной ножке, и Сиэль прогибается в позвоночнике, склоняется надо мной, почти задевая кончиками пепельно-русых волос мое лицо. Его лицо так близко, глаза полуприкрыты и насыщенная синева течет сквозь пушистые ресницы - прямо в меня. Я вновь целую его, он подается вперед, и я едва сдерживаю довольный вздох, когда мальчишка задевает мой пах. А он не против, совсем не против. Это не выглядит так, будто ему страшно или неприятно то, что я делаю с ним сейчас, может... Нет, ну что... можно?.. Правда можно? - Это моя часть, да? - полный равнодушия и ледяного презрения голос совершенно не вяжется со столь развратной позой мальчишки. Я смотрю на него и поражаюсь столь резким переменам - холодная отстраненность в злом прищуре глаз, кривящиеся от отвращения губы. Все же было не так еще мгновение назад, так почему?.. Видимо, одного взгляда на меня достаточно, чтобы понять, что я в полном недоумении, и Сиэль хмыкает, объясняя: - Ну... Мне нужно чтобы ты убрал пару-тройку неугодных мне людей. И за это я должен позволить себя трахнуть, так ведь? Создать для тебя нужный настрой... В качестве поощрения... - О чем ты вообще говоришь? - Да ладно тебе, Себастьян. Никогда не пытался понять извращенные предпочтения людей вроде тебя, но в общем-то мне все равно. До тех пор, пока ты выполняешь мои приказы, я... - Сиэль, - я обнимаю его за плечи и ссаживаю с себя на диван, целую встрепанную макушку и опускаюсь перед ним на колени, обнимая за талию. - Успокойся. - Себастьян... - Просто успокойся, я... – я не успеваю закончить фразу, Сиэль резко вскидывает правую руку, и в следующее мгновение мою щеку обжигает пощечина - уже вторая оплеуха, которую я получаю от него. - Кому из нас следует успокоиться, так это тебе, Себастьян. Он подается вперед и убирает упавшую мне на лицо прядь волос, заправляет за мое ухо. - Еще немного, и я бы стал свидетелем истерики. Отвратительно. Просто реши уже наконец, чего именно ты от меня хочешь. Он высвобождается из моих рук и выходит из комнаты, оставляя меня так и сидеть на корточках перед диваном. - Эй, у нас что, не осталось пирога? Я голодный! - доносится с кухни его голос. *** Бледная кожа, стройное - чтобы не сказать худое,- тело, мягкие волосы и яркие синие глазища. Да, вот таким я его и помню. Сиэль Фантомхайв, ты совсем не изменился, знаешь? Нет, ну, конечно же, невозможно не отметить того факта, что процент синяков, ушибов и неглубоких замысловатых порезов, которыми наш любящий покровитель старательно украшал его тело, стремительно упал, практически сошел на нет. То есть повреждения, конечно же, присутствуют, ну еще бы - не мумия, так кто-нибудь еще, но их меньше, гораздо меньше, и... Что это я? Вы только не подумайте, мне в общем-то плевать. Правда-правда, честно-честно. Никаких фокусов и трюков. А еще... Еще исчезло то самое выражение из его взгляда: та гремучая смесь лютой ненависти, злобы, презрения и затравленности. Страха. Прекрасно помню, как наблюдал эти чувства, отражающиеся в его направленном на мумию взгляде. Они вспыхивали мгновенно, и совершенно неважно, было ли это простое прикосновение к мягким волосам - кончиками пальцев, неощутимо, невесомо, или Барон похлопывал по щекам мальчишки своим опавшим от трудов праведных членом, размазывая по холодной бледной коже вязкую белесую жидкость. О том, что в эти моменты можно было прочитать в моих собственных зрачке и радужной оболочке, я предпочитаю не думать до сих пор, не думать вообще. Сейчас взгляд Сиэля другой. В нем не появилось что-то столь неподобающее его характеру как смирение или там любовь и сострадание к ближнему твоему... моему... нашему... Не суть. У меня это плохо получается, так что не буду подыскивать слишком витеватые выражения для выражения своих мыслей - надеюсь, вы понимаете о чем я. Злость, презрение к окружающим его мелким людишкам, гордость - все это осталось на своих местах. А вот столь тщательно скрываемый Сиэлем страх, уверен, позорный и ненавидимый им - этот компонент безвозвратно исчез, и вместо него в Фантомхайва немедленно влили порцию спокойствия и хоть какой ни на есть уверенности в завтрашнем дне. А мне это не нравится, нет уж, увольте. Ну, Сиэль, давай уже, не будь таким дураком. Совершенно нормально бояться, когда перед твоей хорошенькой мордочкой постоянно маячит перспектива быть отодранным во все дырки грузным мужчиной средних лет, с наклонностями садиста и совершенно извращенной фантазией. Это все понятно и совершенно очевидно. Это логично, тебе нечего стыдиться, Сиэль. Но неужели ты думаешь, что твое нынешнее существование столь безоблачно и стабильно, что ты можешь позволить себе эту уверенность в твоем взгляде? Я так не думаю, нет, Сиэль, я совсем не думаю так. Такими темпами ты, пожалуй, и в счастье поверишь, а? Чего я от него хочу. Вопрос простой, но, сказать по правде, четкого ответа я дать и не смогу. Я хотел его увидеть. Увидеть, что у него все плохо. Даже если и не все - его жизнь не должна быть легче и лучше моей, где справедливость вообще? Справедливость. Нет никакой справедливости, но самое кошмарное в сложившейся ситуации даже не это, а то, что рядом с Сиэлем Фантомхайв, я постепенно забываю о своем желании всенепременно эту справедливость из него вытрясти. Он сидит в нескольких сантиметрах от меня, я смотрю на тонкий профиль и длинные пушистые ресницы. Он повторяет заданный нам текст, а я запускаю руку в школьную сумку и достаю шоколадный кекс. Собираюсь открыть и перекусить, а потом раздумываю. И я говорю: "У меня вообще-то два, ты, пожалуйста, возьми". А он смотрит на кекс, на меня, и ощущение, словно меня на пару мгновений запихнули в тот ящик-морозилку, из которого улыбчивые девушки достают эскимо и фруктовый лед, протягивая покупателю, меня и мой идиотский кекс. И он отворачивается, не считая нужным даже объяснять мне что-то, и я, как круглый идиот, вскакиваю с места и кладу перед ним шоколадный кекс в блестящей шуршащей вакуумной упаковке. И я выхожу из класса, потому что непонятно по каким причинам, щеки мои горят, я выхожу, а когда возвращаюсь, вижу, как Сиэль вчитывается в скучный учебник химии. Он ест совершенно счастливый, не верящий в свой успех, кекс, и на губах его слабая, едва заметная улыбка. И тогда внезапно, в моей голове проносится наиглупейшая мысль, что он, Сиэль, в общем-то мог бы стать мировым парнем. Несмотря на то, что он такая сволочь. Несмотря на то, что он такая шлюшка. Похлеще меня будет. И я прислоняюсь к дверному косяку, расплываясь в совершенно идиотской улыбке. Круглый идиот, идиот-сфера.