Лиловые сумерки

      Подготовка к свадьбе Элианы шла полным ходом. До церемонии бракосочетания оставались каких-то две недели, поэтому все члены семьи де Круа были погружены в кипучую деятельность. Будущая невеста каждые три дня ездила к лучшей модистке Лондона, где с нее снимали мерки, а ее мать советовалась с мастерицей, какую ткань для платья лучше выбрать, какой длины будет шлейф и глубина декольте, и стоит ли расшивать жемчугом корсаж. Мадлен и Элиана чуть ли не каждый день осаждали лучшие лондонские магазины в поисках самых лучших свадебных атрибутов, листали журналы мод, говорили с устроителем свадьбы — в общем, вели себя, как и положено невесте и ее матери.       Филипп же исправно получал от Рихарда чеки на кругленькие суммы, которыми он самодовольно и с некоторой ленцой оплачивал покупки своих дам. Ему было приятно чувствовать себя вновь богатым и щедрым, пусть даже это были не его деньги, а будущего зятя; но, похоже, де Круа это нисколько не смущало. Мысленно он то и дело потирал руки, радуясь тому, как выгодно он пристроил свою единственную дочь.       Каждый вечер, отужинав, Элиана без сил валилась на кровать, чувствуя, как по телу разливается приятная усталость. Подготовка к свадьбе не отягощала ее; напротив, она с особым рвением подходила к созданию своего образа, доводя порой флористку до тихого бешенства, когда девушка один за другим отвергала композиции свадебных букетов, составленных с такой любовью.       В один из таких вечеров, за неделю до свадьбы, девушка, вместо того, чтобы задуть свечу и заснуть, вдруг поднялась и села на кровати, беспокойно обхватив себя руками. Сейчас, когда приближался один из самых важных дней в ее жизни, Элиана словно раздвоилась. Одна ее часть буквально кричала, что она совершает ошибку, выходя замуж за графа Геннегау, ведь на самом-то деле она, Элиана, любит Стэна Сандерса; другая же более спокойно утверждала, что это не вся правда, что детская влюбленность не может соперничать с чувством, которое может прийти к ней после замужества. Эти две половины боролись в ней; но, к удивлению девушки, вторая уверенно побеждала, заглушая вопли уязвленного самолюбия, требующего воссоединения с объектом обожания.       Элиана встала с кровати и подошла к окну. Уткнувшись лбом в холодное стекло, она закрыла глаза и задумалась.       У меня нет выбора. Отец все решил за меня. Формально, меня продали, как продавали и других девушек моего возраста. Замужество нынче — сделка, и в этом мире чувствам нет места. Брак должен нести выгоду обеим сторонам. Только вот выгоду от этой сделки получает лишь мой отец, до меня ему ровным счетом нет никакого дела. Но… разве я так уж сильно и сопротивляюсь?       Девушка была вынуждена признаться сама себе, что она совершенно не против стать миссис Круспе, графиней Геннегау. Ей нравились его взгляд, его улыбка, чувство юмора. Ее сердце сладко дрожало, когда в его бархатном баритоне проскальзывали властные нотки и самодовольная ирония. Ей даже нравились его подтрунивания, подколы и абсолютно не ранящий самолюбие сарказм. Элиана замирала, когда он смотрел на нее своими глубокими серыми глазами, в которых порой таилась щемящая душу грусть. Но уже спустя мгновение там плясали озорные чертики, заставляя Элиану сомневаться в том, что она видела.       Ей импонировала небрежная элегантность, с которой он носил костюмы, аромат одеколона, неотделимый от его сущности. Элиана не могла забыть сцену на Темзе, когда он, взяв ее за подбородок, попросил называть его на «ты». Тогда она почувствовала на своей коже его обжигающее дыхание, с замиранием сердца ожидая поцелуя. Хорошо, что он сразу понял ее отказ и больше не задавал лишних вопросов. Это тоже нравилось девушке, помимо всего прочего.       Элиана отошла от окна и снова легла в кровать, завернувшись в одеяло, словно в кокон.       Да, мне многое нравится в графе Геннегау, но достаточно ли этого? Он женится на мне не по любви, он это ясно дал понять. Я для него словно красивая кукла, которую можно показать окружающим, расхваливая мои достоинства. Возможно, я всего лишь нравлюсь ему, но не более. Глупо надеяться на какую-то страсть. Через неделю я стану женой человека, которому я нужна лишь для прикрытия — в обществе принято иметь под боком красивую жену. Что ж, такова моя судьба. Значит, так суждено.       С этой мыслью Элиана погрузилась в сон, убаюканная теплом пухового одеяла и мерным потрескиванием поленьев в камине. На душе у нее было легко, словно она избавилась от всего гнетущего и волнующего сердце.

***

      За несколько дней до бракосочетания Мадлен де Круа собралась навестить свою подругу, чтобы заодно завезти ей приглашения на свадьбу. Она приказала заложить карету и, не подозревая ни о чем дурном, отправилась в Хантерс-Холл.       Мужчина, пристально наблюдавший за домом вот уже неделю, сделал шаг назад и слился с тенью. Похоже, Мадлен не успела его заметить. Надвинув шляпу пониже на брови и поплотнее закутавшись в черный плащ, сероглазый незнакомец двинулся вниз по улице, следуя за экипажем де Круа. Карета в скором времени остановилась на углу Аппер-Брук стрит, кучер опустил подножку, и женщина, аккуратно придерживая юбки своего канареечно-желтого платья, изящно вышла из кареты. Постучав, она скрылась в доме.       Мужчина, следивший за ней, понял, что у него в запасе около часа, и оттого решил не терять времени даром. Он быстро подошел к карете и, пряча лицо в воротник плаща, проговорил кучеру:       — Эй, добрый малый, спустись, есть разговор.       Удивленный обращением к своей персоне, кучер слез с козел и стал напротив странного мужчины, пытаясь разглядеть его лицо. Но незнакомец упорно прятался, поэтому возница лишь пожал плечами. Затем, превозмогая опаску, спросил:       — Чего вам, мистер?       Вместо ответа мужчина протянул кучеру мешочек, в котором приятно звенели монеты. С замирающим сердцем, возница развязал его и негромко ахнул: в нем было пять золотых монет.       — Ты получишь их при одном условии, — глухо произнес незнакомец, холодно наблюдая за реакцией кучера.       Тот подобострастно вытянулся:       — Все, что пожелаете, мессир!       — Сейчас ты берешь деньги и идешь в первую попавшуюся пивнушку. К себе вернешься тогда, когда истратишь последний пенни. Все ясно?       — Да, но… — замялся возница, рассеянно почесывая затылок.       — Я сам довезу мадам де Круа до дома. И еще: если сделаешь то, о чем я прошу, через день, на этом же месте, получишь еще три таких монеты. Усек?       — Конечно, сэр! Спасибо, сэр!       Не веря свалившейся на него удаче, кучер, пятясь и неловко кланяясь, отошел от кареты, а затем что есть мочи припустил вниз по улице, к ближайшему кабаку.       Мужчина же, проводив златолюбца насмешливым взглядом, взобрался на козлы и поплотнее закутался в плащ. Сырой октябрьский ветер пробирал до костей, а незнакомцу не хотелось схватить простуду. Взяв вожжи в руки, он нахохлился, словно петух на жердочке, и принялся ждать.

***

      Мадлен вышла из дома спустя полтора часа после описываемых выше событий, разогретая двумя чашками чая и свежими сплетнями. Она залезла в карету, и с легкой улыбкой приказала трогать. Кучер послушно щелкнул кнутом, и лошади, весело цокая подкованными копытами, покатили карету, повинуясь умелым рукам.       На женщину навалилась сонная нега, которую она испытывала всякий раз, когда возвращалась из гостей. Она перебирала в голове детали неспешной беседы с Шарлоттой Хантерсон, касавшиеся последней парижской моды, цен на пошив платьев и расходов на свадьбу дочери.       Она не сразу заметила, что карета едет дольше, чем привычно. Окна были плотно зашторены, поэтому она не могла увидеть дорогу, по которой ехал экипаж. Однако, спустя некоторое время, она насторожилась. Дорога до дома обычно занимала пять минут; сейчас же прошло намного больше времени.       — Брюс! В чем дело? Куда ты меня везешь? — немного нервно спросила Мадлен, постучав в панель кареты туда, где сидел кучер.       Ответа не последовало. Тогда женщина встревожилась. Распахнув занавески, она громко ахнула: улица, по которой они ехали, была темной, узкой и совершенно не похожей на ту, на которой находился ее дом.       — Стой! — не своим голосом закричала перепуганная Мадлен, что есть мочи заколотив кулачками по панели. Однако карета покатилась еще быстрее. Цокот копыт казался ей теперь похоронным звоном. Женщина не знала, что ей теперь делать. Горячая волна страха накрыла ее с головой, и она сжалась в углу, отчаянно шепча молитву.       Внезапно карета остановилась, и сердце Мадлен бешено застучало. Кто-то открыл дверь и протянул руку, отрывисто приказав выбираться наружу. Мгновение помедлив, женщина повиновалась, от всей души надеясь, что ее покорность сыграет ей на руку.       Незнакомец, чье лицо она не могла видеть, вцепился в ее запястье железной хваткой и теперь буквально тащил Мадлен за собой в захудалый постоялый двор.       Оказавшись в полутемном зале, в котором стоял запах кислой капусты и чего-то подгоревшего, мужчина что-то отрывисто бросил хозяину. Тот, услужливо кланяясь, указал рукой на лестницу, ведущую на второй этаж. Коротко кивнув, незнакомец, подталкивая готовую в любой момент лишиться чувств Мадлен перед собой, начал подъем по лестнице. Женщина чувствовала его руку на своей спине и понимала, что у нее нет возможности позвать на помощь. От осознания этого ее прошиб холодный пот, несмотря на то, что в помещении было довольно-таки душно.       Остановившись у первой же двери, мужчина открыл её и довольно грубо втолкнул Мадлен внутрь. Затем вошел сам. Женщина упала на грубый деревянный стул, краем уха услышав, как в замочной скважине два раза повернулся ключ.       Совсем рядом с ней раздались тяжелые шаги. Чиркнула спичка, и пламя ее на миг озарило суровое лицо со шрамом. Мадлен застыла. Она узнала мужчину, с которым она танцевала на прошлом балу. Теперь же, когда пламя одинокой свечи неясно озарило лицо ее похитителя, он заговорил на чистейшем французском:       — Здравствуйте, мадам де Круа. Как поживаете?       Мадлен немного опешила. Она так давно не разговаривала на родном языке, что, казалось, ее язык еле ворочался, когда она, замирая от страха, ответила:       — Кто вы? Что вам от меня нужно?       Кривая ухмылка исказила лицо собеседника:       — Помните, тогда, на балу, я говорил, что всему свое время, мадам де Круа? Так вот, это время пришло.       И снова Мадлен почувствовала, что знает этого человека.       — В таком случае, мессир, потрудитесь назвать свое имя, — женщина попыталась вложить в свои слова как можно больше льда и яда.       Мужчина наклонился к ней и хриплым шепотом произнес:       — Вам ведь кажется, что мы знакомы, не так ли? Что-то до боли знакомое, не дающее покоя? А я-то надеялся, что вы вспомните. Ну что ж, пришла пора напомнить вам, мадам, тот июльский день 1789 года, когда я пообещал найти вас на краю света…       Догадка золотой молнией сверкнула в мозгу Мадлен. Женщина вскрикнула, ее сначала обдало нестерпимым жаром, а затем бросило в холод. По спине пробежали мурашки, каждый волосок стал дыбом.       — Анри, — слабо прошептала она и в тот же миг лишилась чувств.

***

      В это же время, на другом конце Лондона, Филипп де Круа не мог найти себе места от волнения. Его жена отсутствовала дома уже около трех часов. Давно стемнело, но Мадлен до сих пор не появилась. Часы на каминной полке показывали пять часов вечера. Не зная, что и думать, Филипп решил послать посыльного с запиской к Хантерсонам. Когда дело было сделано, оставалось только надеяться на лучшее.

***

      Мадлен пришла в себя от того, что кто-то бережно смачивал ее виски и лоб мокрым носовым платком. До нее донесся легкий запах нюхательных солей, витавший в комнате. Женщина открыла глаза и обнаружила, что по-прежнему находится в той самой комнате, только теперь лежит на кровати, а у изголовья сидит Анри де Тальмон и пытается привести ее в чувство.       «Анри!»       Снова яркая вспышка воспоминаний, и Мадлен резко села на кровати. — Очнулась? Вот и отлично.       Анри отложил платок в сторону и испытующе взглянул в смятенные глаза Мадлен. Впервые в жизни женщина не знала, что и сказать. Она впитывала в себя каждую черточку лица де Тальмона, каждый седой волос в его некогда золотой шевелюре. Не без содрогания смотрела на уродливый шрам, красной линией перечеркивающий когда-то красивое, одухотворенное лицо.       — Вы, наверное, сейчас думаете, как это возможно, — наконец заговорил Анри, вдоволь насладившись состоянием Мадлен, — вы ведь со своим мужем-предателем давно похоронили меня, посчитав убитым, растерзанным чернью. А я ведь давал вам клятву, мадам де Круа, что я вернусь и найду вас. И вот, спустя столько лет, мне это удалось.       — Но… как? — еле выдавила из себя Мадлен, поражаясь тону голоса мужчины. Он был бесцветным, ничего не выражающим.       — Как? Очень просто. Ценой жизнью вашего отца, моя дорогая предательница. Едва вы скрылись из виду, в церковь хлынула чернь. Мы сражались до последнего. Но что мы могли сделать вдвоем против обезумевшей толпы? Из моих рук выбили шпагу, я стал отступать. Кто-то замахнулся на меня мясницким топором, да только опустился он не на мою голову, а на вашего отца, вставшего на пути моего несостоявшегося убийцы. И именно в этот момент в церкви появились королевские гвардейцы. Возникла сумятица, давка. Я этим воспользовался, подхватил шпагу из рук месье де Ламбера, затем вскочил на какое-то возвышение и принялся рубить толпу направо и налево. Какой-то безумец набросился на меня, мы сцепились в схватке, в которой я снова выронил из рук шпагу. Мой противник с криком мести хотел было заколоть меня, но ему помешали гвардейцы. И вместо смертельной раны в сердце дрогнувшая рука его оставила на моем лице вот такой прощальный подарок, — Анри кончиком указательного пальца провел линию по шраму, а затем продолжил: — Гвардейцы спасли меня. Потом начались преследования дворян, и мне пришлось скрываться. Однако все это время я пытался найти вас, Мадлен, и закончить то, что мы начали. Но мне это не удалось. Вы словно в воду канули. Я был счастлив думать, что вам удалось спастись. Потом события захлестнули меня. Я сражался за Тюильри, был в тюрьме, потом долго скрывался под чужим именем… Своими глазами видел казнь Марии Антуанетты, видел, как какой-то буржуа живет в моем особняке. Я пережил ад, и все это ради клятвы, которую я принес вам, Мадлен. Обещание, что мы будем рядом, как и было суждено. Я пересек Ла-Манш, чтобы узнать, что вы вышли замуж за моего бывшего друга, и у вас уже взрослая дочь. Увы, слишком поздно. Лучше бы я умер тогда от того мясницкого топора, чем видел такое положение вещей.       Анри закончил свой рассказ и уткнулся лицом в ладони. До его слуха доносились сдавленные рыдания Мадлен, и сердце его разрывалось от боли. Он до сих пор любил ее, хотел прижать к себе и успокоить, но она была чужой, женой его друга, барона де Круа. Теперь он никто, принца де Тальмона больше не существовало, как не существовало больше французской аристократии.       — Анри… — голос Мадлен вырвал мужчину из оцепенения. — Все это время я любила только тебя, а за Филиппа мне пришлось выйти замуж, чтобы мое доброе имя не покрыли позором. Дай мне рассказать мою версию произошедшего. Пожалуйста.       Де Тальмон посмотрел на нежное, умоляющее лицо женщины, залитое слезами, и кивнул.