Примерно в это же время с учётом разницы часовых поясов, другой мир, Москва Нерезиновая
Элитное государственное бюджетное учреждение типа гимназия (нет, гопники тут не при чём, в данном случае слово употреблялось в самом что ни на есть классическом своём значении) славилась не только отличными результатами учеников на разного рода олимпиадах и количеством экс-учеников в элитных ВУЗах страны, но и необычным подходом к обучению. В частности, у них было собственное, не общепринятое расписание каникул, за исключением, пожалуй, зимних и летних. И лагерь. И устные переводные экзамены каждый год.
Следующей чуть менее пафосной особенностью были специализации классов. Глобально направлений было три, но самое большое направление — математическое — внутри себя в этом году делилось на несколько поднаправлений: чисто математики, био-химики, чуть менее хардкорные био-химики, программисты. И учеников хватало на два полноценных класса.
Катерина Вильченко училась тут с 5 класса (младшей школы в гимназии не было, в чём тоже проявлялась некоторая выпендрёжность сего учебного заведения), и на тот момент относилась к хардкорным био-химикам.
Нехардкорные био-химики, впрочем, не сильно отличались от них по программе — у них всего лишь было чуть меньше алгебры и геометрии и преподавали её им не так сурово,. Сделано это было потому, что основной костяк этой группы составляли ребята, перешедшие из гуманитарного класса в математический. Раньше такого в гимназии как-то не случалось, потому имена этих ребят знала вся школа.
Одной из примечательных одноклассниц Кати из этой подгруппы была Ольга.
Они познакомились около года назад, когда она вместе с ещё несколькими людьми стала ходить на углублённые занятия по биологии, после чего они весьма близко общались в летнем лагере, который принадлежал именно их гимназии и располагался у чёрта на куличиках в почти девственной тайге на территории европейской части России.
Тогда она была очень открытой и с удовольствием общалась со всеми ребятами, участвовала во всех мероприятиях и была своеобразной душой компании, пусть и не отличалась особо открытым характером. Как ей это удавалось — вопрос отдельный и толком не выясненный. Тем не менее, у неё в лагере даже было подобие романа с одним из старших парней, что тоже выделяло её среди остальных девочек.
Во время летней поездки Оля была в меру дружелюбной и открытой для общения. У неё даже было подобие небольшого романа с парнем из класса старше. Правда, они расстались вскоре после начала учебного года, но явно не это стало причиной резкой смены её поведения.
Проблемы начались где-то в районе октября, и нарастали постепенно, как снежный ком.
Поначалу ей, как и всем бывшим гуманитариям, тяжело давалась физика (у их направления видимо, считалось моветоном преподавать негуманитарные предметы на приличном уровне, и их всё равно заваливали), но постепенно она начала побеждать этот предмет. Тяжелее всего ей давалась алгебра. Причём выглядело это весьма нелогично: переводной экзамен по этой самой математике она написала лучше многих математиков, но в итоге завалилась на алгебре. С остальными предметами у неё всё было более менее в порядке, она даже смогла к концу полугодия вытянуть физику, которую гуманитариям преподавали еле-еле.
Впрочем, у Оли были проблемы не только с учёбой, но и в личной жизни.Катя считала себя девушкой воспитанной, а потому не лезла к новой однокласснице с расспросами. К тому же, та сама не спешила делиться с кем-то своими переживаниями. Даже преподавательница по биологии, у которой их компания были любимыми учениками среди всей параллели, не знала о причинах негативных изменений, что медленно, но верно разрушали личность Ольги. Что уж там — даже та самая преподавательница по алгебре и завуч математического направления видели, как Ольга постепенно превращалась в нечто необщительное и похожее на живого мертвеца со взглядом маньяка-мизантропа и проглядывающими вспышками агрессии. Обычно она ещё держала себя в руках, но периодически готова была сорваться с цепи и нарушить как минимум почти десяток правил гимназии и покрыть потоком брани Степана и кое-кого из учителей. А возможно, и попытаться ответить им физически.
Всё это, включая брань (а также вычурный макияж, прогулы и многое многое другое, расписанное на нескольких страницах их особого школьного дневника), было жёстко запрещено правилами гимназии даже вне территории учебного заведения. Все это правило соблюдали — ни от кого из одноклассников она не слышала ругательства грубее «Блин!» и сама была, как мы уже говорили, приличной воспитанной девочкой.
Оля же с большой долей вероятности такой не была (несмотря на несколько лет учёбы, никто толком не мог сказать, что знает её). Гимназия была ей третьей школой, а воспитанием её занимались явно спустя рукава. Ну, или по крайней мере складывалось именно такое впечатление, глядя на неё. Совсем дикой она стала после зимних каникул, которые она из-за конфликтов перед ними провела не в зимнем лагере с одноклассниками, а дома.
Первый день после длинных (целых две недели вместо одной, спасибо или нет всеобщему карантину из-за гриппа) каникул принёс, помимо учёбы, одно весьма неприятное открытие: Ольга не пришла на уроки без объяснения причин и звонков кому-либо из класса либо учителей.
По ней редко можно было понять, что она чувствует. На некоторых уроках она вообще вязала какие-то непонятные штуки, спрятавшись где-нибудь в районе последней парты или писала что-то в многочисленные блокноты или просто тетрадки.
И, несмотря на всё это, всё стало ещё хуже после Олимпийской школы резерва (во время которой она, не участвовавшая во ВсеРосе, но попавшая туда, банально прогуливала школу) и зимних каникул. Скорее всего, это было связано со Степаном — старостой класса, который безуспешно пытался вернуть её в школу на протяжении этой недели и из-за этого постоянно конфликтовал с ней.
Но на следующий день Оля тоже не появилась. Учитывая, что со слов Степана, Мария Никифоровна не смогла дозвониться до неё, Катя начала волноваться.
Собираясь ввязаться в эту авантюру (формально это не было запрещено, но свод правил предполагал, что уровень самоконтроля и разумности у учеников наивысший), Катя прежде всего утешала себя тем, что это её долг, как одноклассницы и одной из ближайших приятельниц потеряшки. Формальным поводом нагрянуть в гости было то, что кто-то должен был передать ей домашнее задание и узнать, почему она не отвечает на звонки. Оля никогда никого не приглашала к себе в гости, хотя все знали, в каком районе Москвы она живёт. Точная информация, впрочем, легко добывалась из классного журнала после одного вопроса к Стёпе, и секретом не была.
Домофона в их квартире не было, потому Катя около пятнадцати минут прокуковала у входной двери, ожидая кого-нибудь с ключами. В итоге к ней выглянула консьержка и, выслушав её объяснения, спокойно впустила её в подъезд.
Светлая деревянная дверь отличала эту квартиру от остальных.
Из-за двери соседней двери доносился визгливый собачий лай.
Звонок заорал птичьей трелью, но иных звуков из квартиры не доносилось. Это было странно — в лагере Оля пару раз упоминала, что у неё есть собака. И что эта собака тоже была не против полаять на незваных гостей.
— Люди! Есть кто дома? — трель звонка привела соседскую собаку в предынфарктное состояние, но искомая квартира продолжала молчать.
Вниз ручка просто не поворачивалась. В попытках сделать хоть что-то, Катя обнаружила, что ручка легко поворачивается вверх.
Дверь не была заперта, но неведомая сила (похожая на гигантский пылесос) потащила Катю вовнутрь. Она не успела разглядеть внутреннюю обстановку, потому что окружающий мир закружился, после чего стало темно.
Светлая дверь в Москве захлопнулась под аккоманимент истеричного лая.
***
Следующее мгновение, второй мир, где-то в районе Кюрасао
— Мамочка! — уместнее всего было сравнить это с коротким полётом через кроличью нору.
Впрочем, в поле зрения появилось что-то похожее на деревянный пол. Катя стукнулась о него ногами, неуклюже перекувырнулась через себя, в процессе потеряв очки, и впечаталась во что-то вертикальное и относительно мягкое.
На ощупь это больше всего походило на мужскую ногу в кожаном сапоге.
Потребовалась пара минут, чтобы собрать мозги и глаза в кучку, придя к осознанию собственного положения. Очки сверкали на деревянном полу зеркальным пятном, и не было никаких препятствий, чтобы доползти до них и осмотреться.
Меньше всего окружающее пространство походило на небольшую московскую квартиру. Больше всего оно походило на декорации из исторического фильма в духе «Пиратов Карибского моря».
Трое мужчин (в ближайшего она, судя по всему, врезалась) больше походили на настоящих пиратов, чем на актёров. По крайней мере, чтобы изобразить такие суровые и изумлённые фактом появления Кати выражения лица, нужно было иметь большой актёрский талант.
Вторым фактом в пользу безумной теории, к которой, однако, располагали обстоятельства, также было то, что несмотря на прошедшее время, съёмочная команда не спешила появляться в поле зрения и пояснять Кате, в чём конкретно она не права и какой шикарный дубль из-за неё запороли. Третьим фактом были шум моря. Четвёртым — весьма специфический, если не сказать, что откровенно тошнотворный, запах, исходивший от всего.
— Ой. — в голове вертелись исключительно матерные эпитеты, но она смогла сдержать себя. — Блин.
Кроме перечисленного, один из мужчин — тот самый, в которого она врезалась — был очень подозрительно похож на один из рисунков Ольги. Ну, как похож — её одноклассница объясняла примитивность изображения своим патологическим неумением рисовать и больше занималась проработкой персонажа в тексте. Ну, или хотя бы пыталась.
Однако, жутковато было видеть не только совпадение общего вида (тот же цвет глаз, примерно такие же черты лица, судя по тому, что она о нём рассказывала). Больше всего пугало такое же расположение шрамов, как у конкретного выдуманного персонажа, которого точно, точно не должно существовать в реальности! Интуиция и знание основ теории вероятностей подсказывали, что что-то тут не совсем так. Вернее, совсем не так. То есть так… Логика не могла дать нормального и внятного объяснения ситуации без привлечения мистики, эзотерики и прочей пара-научной шелухи.
На всякий случай Катя ущипнула себя за бедро. Это, впрочем, эффекта не возымело, мужчины всё так же продолжали на неё пялиться, палуба никуда не исчезла, а в пальто становилось всё жарче.
Голубоглазый мужчина попытался заговорить с ней на языке, смутно напоминающем современный английский. Катя попыталась ответить ему на общепринятом английском, но он либо не поняли её, либо понял как-то не так, потому что мужчины синхронно отошли на шаг назад.
Телефон не ловил сигнал, хотя в доме Оли он даже криво ловил Интернет.
Мужчины о чём-то переговаривались и переглядывались между собой, изредка бросая на неё испуганно-суровые взгляды.
Катя вновь сказала им о том, что не знает, как сюда попала и что не знает, где она.
Сероглазый мужчина со слишком явным сомнением посмотрел на неё, так что показалось, что он заглядывает ей куда-то в подсознание. Катя неловко поёжилась.
***
Когда в воздухе появилась полноватая рыжая девушка и, немного прокатившись кубарем по палубе, врезалась в ногу Висенте, он и остальные на капитанском мостике пришли в некоторое недоумение.
Девушка была одета в странную одежду — под подобием длинного свободного жюстокора
(1) у неё были штаны и что-то с изображением рогатых существ, вроде оленей
(2).
Альберт попытался заговорить с ней на английском. Она даже что-то ответила, и вроде даже на том же языке (Висенте не особо хорошо знал английский, языком межнационального общения в Карибском регионе в большинстве случаев всё ещё оставался испанский), но каком-то сильно упрощённом и с некоторыми непонятными словами. Не сговариваясь, они синхронно отступили от неё на шаг.
Девушка же начала колдовать над какой-то странной не то коробочкой, не то деревяшкой, чем привела их в ещё большее недоумение и замешательство.
— Что будем делать? — будничным тоном, словно им на голову каждый день сваливаются непонятные рыжие девушки, спросил Альберт.
— Ты хоть понял, что она сказала?
— Примерно, но ничего важного она не сказала. Она говорит очень странно, раньше я такой речи не слышал даже у уроженцев далёких деревень.
— Нам надо что-то с ней делать.
Висенте попытался взглянуть на неё так, как зачастую смотрел на них месье Блад, когда они хулиганили. Девушка поёжилась.
— Пока она безобидна и не причиняет никому вреда, не нужно её трогать. Альберт, как пока самый главный на этом корабле, поручаю тебе разговорить её. — лучший друг недовольно посмотрел на него.
— Ты сам себе противоречишь. Или мы её не трогаем, или мы её беспокоим.
— Мы должны понять, кто она и как здесь оказалась, но лучше не злить её. Извини, из нас ты лучше всех знаешь английский, потому что я не понял из её речи ни единого слова.
Альберт осторожно подошёл к ней. Требовалось собрать всю волю в кулак и попытаться выудить из неё хоть что-то.
Он ещё раз вежливо поздоровался и чётко, с расстановкой, спросил, как её зовут.
Они понимали друг друга при общении простейшими предложениями. С предложением отойти куда-нибудь в сторону уже возникли проблемы. Она явно не могла понять, что именно ему нужно.
В ответ на протянутую руку она всё же отреагировала адекватно — встала, держась за него. Приглашающий жест она тоже поняла правильно.
Он отвёл её в сторону, пока не решаясь приглашать её спуститься вниз. Девушка была непонятно кем. Её одежда была похожа на мужскую, но скорее была сшита по ней (особенно это было заметно, когда она одёрнула штуку с оленями). В её речи было много непонятных слов, так что диалог шёл очень медленно.
Не с первой попытки они наконец поняли, как друг друга зовут. Кейт утверждала, что она из Москвы и что не понимает, где и когда находится.С первым объяснить было просто — находится она на корабле, который сейчас примерно там-то там-то.
Впрочем, от вопроса «когда» она в итоге отмахнулась, почему-то переключившись на Висенте. Когда он назвал ей его имя, Кейт крепко схватила его за руку. И наступила мягкая темнота.
Когда её догадка по поводу личности смуглого мужчины оказалась верной, Катя схватила Альберта за руку… И не смогла его удержать, так что он всё же приложился головой об палубу.
— Ой, бля… — тоскливо, испуганно и обречённо подвела итог Катя, глядя на спящего (ну, он хотя бы дышал) Альберта. Пожалуй, самым жутким в этой ситуации было то, что теперь она осталась в полной языковой изоляции… Да хрен знает где!
