Мальчик, в котором жили киты

Дженсен словно и не был дома целый месяц, все мысли о нем улетучились, когда холодная капля повисла на кончике носа, совсем не думая падать. Крепкие объятия миссис Кустоде, похлопывание Джейсона по плечу и тонкие руки Джули, обхватившие его шею – все это растворилось в утренней туманной дымке на пороге колледжа. Мистер Отис что-то кричал, прикрывая седую голову и захлопывая дверцу автомобиля, а Дженсен смотрел на синий сад и не понимал, какое чувство раненой птицей вырывалось наружу из его груди, острым клювом прорывая себе дорогу через ребра, лишь бы попасть туда, в самое правое окно на втором этаже. Стены колледжа загудели от наполнявшего коридоры шума, впитывали в себя новости последних дней и становились свидетелями обсуждений. Шум этот плескался в ушной раковине и невольно заражал своим возбуждением. Джаред не замолкал, размахивая руками, рассказывал о подарках, своем огромном псе и младшей сестре. В такие моменты Женевьев смотрела на него таким нечитаемым взглядом, что Дженсену, впрочем, как и всем, становилось неловко. В глазах Роба тоска по дому разворачивалась настоящим штормом, грозящим вот-вот разлиться за края темно-карих радужек, но он упорно все держал в себе, выплескивая эмоции на бумагу и отправляя ее матери в конце каждой недели, аккуратно запечатывая в самый чистый конверт, который только мог найти. Ричард угощал его конфетами, которые подарили ему родители, словно невзначай поддерживая, и в такие моменты Дженсен чувствовал, что эти двое чувствуют друг друга лучше, чем кто-либо другой. Мистер Коллинз, уехав в тот самый вечер, как появился в приюте Дженсена, больше не давал о себе знать до самого его возвращения в колледж. – Не забудьте о занятии завтра, – сказал он ему в коридоре. Слова, рубленые острым ножом, заставили сердце биться быстрей, разгонять кровь с каждой пройденной по нервным окончаниям секундой, чтобы потом резко остановиться под ребрами, замереть и снова понестись сломя голову. Его взгляд так сильно обжег в тот день, что Дженсен не мог дождаться утра. Ломал пальцы, слушая истории друзей, и от нервозности тер ладонями выглаженные брюки. Женевьев иногда бросала в его сторону взгляды – то ли догадывалась, что он периодически не слушает их, и ее это раздражало, то ли наоборот все понимала, поэтому не делала ни единой попытки вернуть его в разговор. Дженсен был ей благодарен. Его щеки грозили покрыться красными пятнами от волнения, когда утром, ворочаясь в кровати от бессонницы, он смотрел, как от стен комнаты отступает ночь, как она медленной поступью срывает свои черные одеяния и растворяется в сумраке утра. По окну ударял дождь, слишком громко для такого времени суток, и только сильнее заставлял нервничать. Дженсен встал раньше положенного, меряя маленькую комнату большими шагами, оделся, не с первого раза правильно застегнув рубашку, приготовленную еще с вечера, натянул брюки и открыл окно. Дождь тут же отправился на захват новых территорий, намочив подоконник и руки Дженсена. Он тихо закрыл за собой дверь, поудобней поправив в руке тетради и учебник по французскому, и оглядел коридор, тонущий в одиночестве и молчании. – Вы рано. Трескучий голос пробирался под кожу, и весь воздух, что скопился в легких, вышел наружу. Дженсен едва не растянул губы в улыбке, что так рвалась, но вовремя одернул себя. Мистер Коллинз смотрел на него нечитаемым взглядом, и понять, что же творилось у него в голове, мог только он сам. – Доброе утро, – выдавил из себя Дженсен. Он даже удивился, услышав, как спокойно прозвучал его голос, как он мягко осел в воздухе, не нарушая заунывного ритма дождя. Положил учебники на стол, не сводя взгляда с учителя, и, пока тот не кивнул, не осмелился сесть. Внутри него все ликовало от восторга и страха; мистер Коллинз как назло выглядел слишком спокойным. Его скулы слишком остро смотрелись на фоне лица, и Дженсен представлял, как провел бы по ним кончиками пальцев, едва заметно, чтобы ни в коем случае не нарушить эту красоту, над которой так долго трудился художник. Кончиком носа коснулся бы щеки, вдыхая запах можжевельника, который теперь ассоциировался только с мистером Коллинзом и дарил чувство защищенности и безопасности, и слушал его голос – тягучий, низкий, синими искрами потрескивающий на самых кончиках пальцев. – Надеюсь, вы не забыли французского? Вырванный из своих мыслей, Дженсен отрицательно покачал головой. – Нет, сэр, я занимался. Мистер Коллинз на это только хмыкнул, едва заметно растянув губы в подобии улыбки, даже не посмотрев на него, открыл учебник на нужной странице и, ткнув пальцем в упражнение в самом верху, велел Дженсену читать вслух, попутно вставляя пропущенные слова. Он слушал, только изредка вставляя короткие замечания, поправляя произношение. Дженсен чувствовал, как чужой взгляд скользил по его рукам, обхватившим стертую от времени обложку, плавно стекал на манжеты пиджака, переходя на плечи и лицо, где задерживался слишком долго, отчего Дженсен начинал еще больше нервничать. Он хотел посмотреть на мистера Коллинза в ответ, но каждый раз, когда набирался смелости, передумывал. Это казалось слишком вызывающим и дерзким, граничащим с вседозволенностью и распущенностью. В такие моменты его голос становился все тише и тише, и приходилось прочищать горло. Дождь, казалось, начинал бить по тонким стеклам веранды с еще большей силой, словно приказывал не сбиваться и продолжать. Дженсен вздохнул, когда мистер Коллинз подвинулся ближе. В голове тут же красочным калейдоскопом закружились мысли, и желание посмотреть в его сторону заискрилось на подкорке сознания с еще большей силой. Мистер Коллинз не отрываясь смотрел на него, и рука его была так близко, что, дернись Дженсен чуть в сторону, то обязательно столкнулся бы с ней своей. – Отложите книгу, Дженсен. – Не послушать его команды было просто невозможно. – Я достаточно убедился, что вы находили время повторить материал. Мистер Коллинз не хвалил его напрямую, но в его словах прятался именно этот смысл, и Дженсен слукавил бы, если бы сказал, что это не льстило. – Будем надеяться, что об уроках танца вы не забыли. Он посмотрел на свои часы, и между его бровей залегла глубокая складка, по которой обязательно захотелось провести пальцами, подвинул стол чуть вбок и повернулся к застывшему Дженсену. Его сильные руки уверенно притянули его за талию, и все встало на свои места, едва слабая вибрация под кожей, что настырно скреблась утром, едва стихнув, как только он увидел мистера Коллинза, совсем исчезла. Дженсен коротко выдохнул. Если мистер Коллинз это и заметил, то никак не прокомментировал, доведенными до безупречности движениями он в танце без музыки вел его по кругу веранды. Дженсен закрыл глаза, растекся в его руках тихим морем, а в душе его кричали чайки. Он, забывшись, носом провел по шее мистера Коллинза и испугался своего поступка, только совершив его. Тот крепче сжал руку Дженсена, и было ли это немым согласием или чем-то совершенно противоположным, Дженсен не знал. Он чувствовал, как напротив билось сердце, ускоряло свой бег и словно тормозило, запах можжевельника был везде, и Дженсен просто не мог им надышаться. Его голос раскроил утро надвое: – Вы должны знать, в апреле я буду вынужден уехать. С того времени наши занятия прекратятся. Дженсен слегка отодвинулся и посмотрел ему в глаза, но ни один мускул на лице мистера Коллинза не дрогнул, он смотрел перед собой. – Сэр, как долго вы… – Я не думаю, что это ваше дело, Дженсен, – сказал он. – Я и так не должен был вам это сообщать. Дженсен застыл, все его мышцы напряглись разом, и он отвел взгляд, внимательно изучая пол под своими ботинками. – Извините, сэр. Тот ничего не сказал, но его рука снова крепче сжалась, большим пальцем он провел по костяшке руки Дженсена. Едва заметно, невесомо, и так больно от этого движения стало в сердце. Дженсен резко выдохнул – вены вспыхнули синими реками на руках, сердце и легкие поменялись местами. В голове опять зашумело, и запах можжевельника оттеснил запах океана, терпкий, соленый – именно так Дженсен представлял запах ракушек, что много лет пролежали на самом дне, и видели их только пугающие рыбы-фонари – герои приключенческих романов. Под ногти будто загнали тысячу раскаленных иголок и медленно прокручивали каждую по очереди, вгоняя еще глубже. Неужели бывает так больно? Неужели человеческий организм может это выдержать? – Я искренне надеюсь, что вы не совершите глупостей. Дженсен кивнул. – Я постараюсь, сэр, но не все зависит только от меня. Тот на это только хмыкнул. Молчание снова притягивало океан. Дождь за окном так сильно разошелся, что начинало пугать. Дженсену казалось, что все происходившее в тот момент – сон, ведь не могло случиться так, чтобы мистер Коллинз притянул его ближе, крепко держа в объятиях. Дженсен чувствовал, как его дыхание касается скулы – щекотно и так интимно. Чудовищно сильно захотелось посмотреть ему в глаза, просто увидеть эмоции, что залегли на дне синей радужки. Но он не смел шелохнуться. Он бы растянул этот момент до бесконечности, плавал в нем, пока бы полностью не растворился, если бы такое было возможно. Дженсен чувствовал губы мистера Коллинза у самого своего уха, сотнями тысяч по телу бежали искры, казалось, что он засверкает, как фейерверк. Стены затрещали от утреннего звонка, загудели, грозясь рассыпаться на части штукатуркой, лишь бы не разрушать этот момент, а может, Дженсену это только казалось. Мистер Коллинз отстранился, посмотрел на него, и как бы Дженсену хотелось верить, что он увидел в его глазах – правда. Каблуки мисс Эмори рубили остатки покоя, резали тишину. Первое, что увидел Дженсен, когда она зашла на веранду – ярко-алые губы на напудренном лице. Он бы соврал, если бы сказал, что это было некрасиво. Она сияла как солнце, поднимающееся из-за кромки леса, такая же красивая и режущая глаз. Даже простое темно-синее платье, струящееся по узким бедрам, не делало ее бледнее. Мистер Коллинз сдержанно кивнул ей и поцеловал изящную ладонь, которую она непременно ему протянула, хищно и в то же время невинно улыбаясь. – Вы еще не устали тратить свое время на дополнительные занятия? – она едва посмотрела на замершего Дженсена. Мистер Коллинз был рядом, неудивительно, что больше ничего вокруг ее не волновало. – Неужели в такую погоду мерзкую вы находите в себе силы рано вставать по утрам? – Возможно, вы не заметили, – на лице мистера Коллинза появилась улыбка, и она снова напоминала ломаную линию, уродующую лицо, – но такая погода здесь составляет девяносто пять процентов времени в году, занятия с учениками уже входят в привычку. Он посмотрел на Дженсена, и тот понял его с полуслова, подошел к столу, чтобы собрать тетради и письменные принадлежности. – Ваша преданность делу меня впечатляет, – из ее голоса сквозила лесть. Надо быть глупцом, чтобы это не понять. Дженсен сжал губы и отправился к выходу. – До свидания, – сказал он. Мисс Эмори даже не обернулась в его сторону. Она, едва Дженсен попрощался, подошла ближе к мистеру Коллинзу, и сказала: – Надеюсь, там, куда мы поедем, будет солнечно. Дженсен невольно обернулся, прекрасно понимая, как выглядел. Злость затопила глаза, растеклась по телу, и так сильно захотелось хлопнуть дверью. Мисс Эмори смотрела на мистера Коллинза так неприкрыто и неприлично. Понимая, что так поступать нельзя, Дженсен застыл в коридоре, за прикрытой дверью. Коридоры еще не заполнились учениками, был слышен скрип половиц, прогибающихся под ногами, спущенными с кровати, ветер, врывающийся в открытые окна и шелест листов. Дженсен замер, прилип к холодной стене, жадно прислушиваясь к тому, что происходило на веранде. – Признаюсь честно, – голос мисс Эмори становился все слаще и слаще, – я никогда еще так не мечтала вырваться отсюда. Эти грязь и слякоть мне порядком надоели, и этот невозможный ветер наконец-то хотя бы на месяц исчезнет из моей жизни. Она продолжала мечтать о предстоящей поездке, а Дженсен ее больше не слышал. Месяц. Мистер Коллинз скоро уедет на целый месяц с ней. Осознание этого медленно поедало на завтрак теплое человеческое тело, которое все еще функционировало, боролось за жизнь, но так слабо. Эта роковая женщина продолжает разглагольствовать о своем счастье. Ноги сами понесли Дженсена подальше от веранды. В голове шумело то ли от неожиданности, то ли от обиды. Где-то на периферии шум становится все громче. Кто-то позвал его, вскинув руку вверх и отчаянно ей махая. Дженсен заметил это краем глаза, но не остановился. В воздухе пахло влажной землей, прелой листвой и духами пробегавших мимо девчонок в синих юбках. За месяц могло случиться что угодно, и не видеть мистера Коллинза так долго Дженсен просто физически не мог. Он сообщил об отъезде это в первый же день после каникул, и это так сильно выводило из себя. Дженсен сжал кулаки и глубоко вздохнул. Все это время мисс Эмори будет с ним. Дженсен рывком открыл дверь в свою комнату, небрежно бросив тетради на незаправленную кровать, заходил взад-вперед, словно это как-то могло выбросить лишние мысли из головы. – Нет, нет, нет. Он бы сейчас вернул все назад и сказал мистеру Коллинзу слова, что утром застряли в горле. * Остаток дня Дженсен провел в состоянии нервозности – невпопад отвечал на уроке, а на латыни ему стало так тошно, что все время он смотрел в тетрадь, стараясь записывать все, что говорила мисс Эмори. Из-под ресниц он видел все то же темно-синее платье, обтягивающее длинные ноги. Она медленно ходила от одного конца класса в другой, сложив руки на груди и иногда бросая ленивые взгляды в тетради, словно делая одолжение. За все занятие Дженсен видел только ее ноги, посмотрел бы выше – не сдержался. Он с искренним наслаждением представлял, как просто встал бы, собрал свои вещи, оставив ее растеряться хотя бы на пару мгновений. Все это было настолько по-детски, но так хотелось именно этого! Сконцентрироваться удалось только вечером; пробегая взглядом строчки новой пьесы, Дженсен так глубоко в нее погрузился, что все мысли ушли на второй план. Слова, пропитанные горечью и безысходностью, сами вырывались изо рта и оседали на пол, просачиваясь сквозь ветхие трещины древесины. Джаред, подперев коленом подбородок, устроился рядом, на полу. Мать заставила его отрезать волосы покороче, и теперь от влаги те забавно топорщились в разные стороны, чуть подкручиваясь на концах. Он то и дело мял в руках лист со своими репликами, складывал его пополам, распрямлял, а потом пытался сделать какую-нибудь фигурку, чтобы снова разгладить лист на коленке. – Я думаю, надо ей сказать? – он перебил Дженсена и посмотрел ему прямо в глаза. – Сказать что? – переспросил он, но тут же понял. – Если честно, я думал, она уже обо всем знает, разве нет? Джаред откинул голову назад, так, что она удобно умостилась на кровати, хотя Дженсену казалось, что после такого положения заболит шея. – Нет, конечно, – он прикрыл глаза и вздохнул. – Почему так сложно признаться? В одно мгновение вскочил на ноги, разводя руки в стороны и так по-совиному уставившись на Дженсена, что тот просто не смог сдержать улыбку. – В этом же нет ничего особенного, я прав? Конечно, прав. Но теперь знаешь, Дженсен, я понял, почему Роб не может познакомиться с Эмили. Она смотрит на тебя, и ты пропадаешь, – Джаред запустил пальцы в волосы. – У меня все время ощущение, что в тот самый момент, как я смотрю ей в глаза, кто-то ударяет меня подушкой по голове и все слова, мысли, предложения, которые я так долго выстраивал в своей голове, пропадают. Она, должно быть, думает, что я странный. – Тише, ничего она не думает, – Дженсен хлопнул его по плечу, когда Джаред снова сел рядом. Его щеки залил румянец. – А если и думает, то считает тебя очаровательным. Ты же знаешь, девчонки всегда на такое внимание обращают. Джаред отстраненно кивнул. – А может, ей написать? – А ты уверен, что сможешь это сделать красиво и без ошибок? – Попрошу Роба, – в глазах Джареда загорелся огонек. – Точно, он же профессионал в написании романтических писем. Его последнее письмо Эмили было хорошим. Джаред вскочил на ноги, суматошно огляделся, словно приготовился пересечь комнату в два шага и прямиком понестись к Роберту, его взгляд заметался в поисках бумаги и чернил. – Последнее письмо Эмили? – переспросил Дженсен, и Джаред замер, сбитый столку. – Он пишет ей письма? – Пишет, да, – тот кивнул, – но не отправляет. Неужели ты не заметил, что он за обедом, окружившись листами и чернилами, что-то шепчет под нос и пишет? – Нет, – Дженсен пожал плечами. – Почему он их не отправляет? Она бы оценила, наверное. Девчонки такое любят, разве нет? – Не знаю, – искренне ответил Джаред. – Их очень часто не поймешь вообще. Женевьев то дает сказать комплимент или коснуться ладони, то отмахивается и морщится, словно ей это неприятно. – Может, ты все же напишешь письмо от себя? Если это сделает Роб, она заметит и может обидеться, – Дженсен аккуратно выдернул из тетради по французскому листы, на которых было слишком много пятен от чернил – мистер Коллинз не оценит. Джаред отстукивал пальцами рваный ритм по деревянной столешнице, тер колени холодными руками и смотрел, чуть прищурив усталые глаза. – Наверное, ты прав, но из меня никудышный писатель, а уж тем более и поэт. Просто не представляю, как можно заставить слова лечь в рифму. Он развел руки в стороны, и Дженсену это напомнило кадр немого кино. Захотелось одновременно улыбнуться и сочувствующе похлопать по плечу. – Просто напиши, что чувствуешь. Чужие муки любви казались Дженсену несерьезными. Хотел бы он так свободно говорить о чувствах, хотел бы посвятить поэму Его скулам, вереницей слов описать руки, а глаза – сплошными эпитетами, эпитетами, эпитетами. Посадить Его рядом, взять за руку, сосредоточиться на энергии, что пульсировала у него в полноводных венах-реках. Поддаться ее ритму, и вперед, пока чернила не польются через тонкие края, пока он покачивался в такт соприкосновениям стержня с бумагой, пока деревья за окном скреблись бы пальцами-веточками по стеклам, пока мог бы строить связи в предложениях. Хотел бы слушать и слушать его объяснения, его трескучий голос, что дарил ощущение надежности и заботы, хотел бы завернуться им словно в плед и никогда не расставаться. Хотел бы произнеси вслух только что написанное, глаза в глаза, хотел бы получить в ответ полуулыбку и растопить холодный океан, но Дженсен знал, что это слишком сложно. Он перечеркнул еще одно предложение домашнего задания и начал сначала. Джаред сел рядом, по-турецки скрестив свои длинные ноги и почесав затылок, заскрипел ручкой по бумаге, иногда прикусывая губу, словно это могло помочь. Видеть мистера Коллинза на следующее утро было не больно. Словно все чувства, что рвались выбраться наружу вчера, ночью осуществили свой хитроумный план, оставив за собой только пустоту. Дженсену казалось, что эта пустота сквозила из его глаз, кричала в лицо, а мистер Коллинз все это видел, с вызовом смотрел на него, не отрывая взгляда, искал в его лице что-то подтверждающее его догадки. А, может, Дженсену это просто казалось. Он устал. Выполнял задания, внимательно следя за объяснениями, отвечал на вопросы, но он совсем ничего не чувствовал, словно вся энергия по щелчку пальцев растворилась в туманной дымке морозного утра. – С вами все в порядке? Вопрос мистера Коллинза в конце урока был неожиданным. Он стоял к Дженсену в пол-оборота, небрежно краем глаза следя за его сборами. – Спасибо, сэр, но я в полном порядке, – голос его прозвучал немного отстраненно, это не скрылось от внимания мистера Коллинза, и он посмотрел ему в глаза, топя в океане своих. – Извините, что заставил беспокоиться. В радужке напротив разгорался синий огонь. Его рука потянулась к плечу Дженсена, то ли притягивая ближе, то ли наоборот отталкивая, чтобы заглянуть в лицо и удостовериться в правдивости, а он вздрогнул. Вздрогнул, как воробей, когда на его маленькую голову упала слишком большая и холодная капля. Учебники остались позабытыми на столе. Мистер Коллинз понимающе посмотрел на него, но руку не убрал. Дженсену начиналось казаться, что он сейчас рассыплется на части, закрыл глаза и чуть не подавился воздухом, когда низкий бархатный голос зашептал ему на ухо, окутав со всех сторон: – Вы же понимаете, что бесстыдно лжете мне? Дженсен чувствовал, как кожа его лица касается острых скул, и от мысли этой грудь снова затопило горячим свинцом. – Да, сэр, я это прекрасно понимаю, – он с вызовом заглянул ему в глаза. – Но мое поведение не должно волновать вас. Его щеки коснулась ладонь, горячая и слегка шершавая. Он почувствовал даже, как длинные пальцы едва заметно провели вверх-вниз, словно сдерживали более открытый жест. – Вы ошибаетесь. Хотелось спросить, в чем именно, сбросить руку или наоборот прижать ее ближе, чтобы всеми атомами почувствовать тепло. В груди томилась лава, готовая вырваться наружу с каждой минутой и поглотить под собой все живое. – Напротив, сэр. Он подался вперед и прикоснулся к губам напротив, как заблудившийся путник к спасительному источнику посреди пустыни. Пустота в груди исчезла окончательно, словно ее и не было больше. Горькие сухие губы – все, что было нужно. Но сильная рука оттолкнула назад, и Дженсен подавился воздухом. Больно. Он со злостью посмотрел на мистера Коллинза, а тот даже бровью не повел. Смотрел, как на раненого зверя, все так же держа руку на его груди. – Я думал, тот наш разговор был вам понятен. Хотелось взвыть, стукнуть кулаком по столу или топнуть ногой, как маленький ребенок, чтобы его выслушали и дали желаемое. Дженсен почти развернулся на пятках, но мистер Коллинз жестко схватил его за кисть, не позволив уйти, и притянул к себе. – Отпустите, – вырвалось у Дженсена. Он чувствовал себя глупым мальчишкой, хотел смыть это ощущение с себя как можно быстрей и не показываться на глаза, но его крепко держали. Он не понимал, чего мистер Коллинз добивался. Слова сами соскочили с его языка. – Я устал от вас, сильно устал от чувств к вам. Отпустите меня, пожалуйста. Мистер Коллинз нахмурился и посмотрел на него рассеяно, по сравнению с его привычным видом эта эмоция казалась ошибкой. – Вы не понимаете, что говорите, – его голос оставался таким же, как и всегда, и это заставляло нервы Дженсена загореться от злости еще сильней. – Успокойтесь. – Я прекрасно осознаю, что говорю, – слова как яд слетали с кончика его языка. – Ваша забота мне льстит, но не стоит. Я говорю вам, что у меня есть чувства, слышите? Он не кричал, нет, настойчиво чеканил каждое слово, борясь с желанием перейти на злой шепот. Ткнул пальцем свободной руки в грудную клетку, и взгляд мистера Коллинза тут же прикипел к этому жесту. – Не говорите мне, что я не понимаю, о чем говорю. – тише сказал он. – Я не стал бы так унижаться перед вами, если бы смог подавить свои чувства. Я пытался бороться, но, как видите, это не помогло. Его взволнованный голос, подкрепленный злостью, давал больше сил. Дженсен не мог остановиться говорить. – Не стану скрывать, почти с самой первой нашей встречи я чувствовал немой восторг по отношению к вам, он разрастался с каждым днем, с каждым разом, что я сталкивался с вами. Рука мистера Коллинза разжалась, и Дженсен соврал бы, если бы сказал, что ему от этого стало лучше. Стало только больней. – У меня есть чувства к вам, и я ничего не могу с этим поделать. Небо над колледжем затянуто тяжелыми тучами, похожими на куски ваты, разбухшей в стакане с серой краской. Где-то вдалеке прогремел гром, словно кто-то уронил кастрюлю, и молнии пронзили небо короткими вспышками. Вот так, он перечеркнул все, что появилось у него в жизни. Не смотрел на лицо мистера Коллинза, не желая знать, какие эмоции там застыли, но чувствовал, что это самый настоящий конец. Ревность ослепила его, он поддался и потерял все. Дженсен посмотрел на мистера Коллинза. Облокотившись на край стола и закрыв глаза, тот молчал. Утреннее небо придавало его лицу синий оттенок, подчеркивая контраст с иссиня-черными волосами и почти невидимым контуром губ. Он напоминал одну из скульптур Лоренцо Бернини, к нему хотелось прикоснуться. Дженсен гнал эти мысли, острая боль вспышками, как одинокий маяк, ищущий своего корабля, сигналила каждой клеточкой тела. Он не жалел. – Сэр. – Мистер Коллинз никак не отреагировал на его слова. – Сэр, извините мою грубость. Я не должен был это говорить. Два океана окатили его ледяной водой с головой. Под его тяжелым взглядом Дженсен непослушными пальцами взял учебники, сломанной башней лежащие на столе, в ушах зашумело, и он снова посмотрел на мистера Коллинза. Все, что он видел – злость, понимание и желание. Дженсену это хватало. Обида за предстоящую поездку с мисс Эмори уже не олицетворяла предательство, коим до этого Дженсен ее считал. Он знал, что мыслями мистер Коллинз будет не с ней. Мистер Коллинз ничего не сказал, когда Дженсен остановился на пороге. Звонок нарушил их тишину, слишком вероломно стряхнув осадок, оставшийся от разговора. Идя к классу на следующий урок, протискиваясь между такими же студентами, Дженсен поймал себя на мысли, что ему стало намного легче. Джаред сровнялся с ним на полпути, счастливо улыбаясь и легко толкнув его плечом. Дженсен понял его без слов. – Написал? Тот счастливо кивнул. – Написал. Дженсен улыбнулся, а на губах все еще чувствовался привкус морской соли и можжевельника.