Мальчик, в котором жили киты

Мистер Коллинз отменил утренние занятия на неделю, словно это как-то могло бы помочь Дженсену избавиться от чувств и забыть ситуацию. В коридоре мистер Коллинз незаметно выловил его из толпы, крепко схватив у основания локтя, и так, чтобы никто не услышал, предупредил, что занятий не будет. У Дженсена внутри все свернулось в тугой морской узел, поэтому он глупо кивнул, пальцами обхватив руку, что держала его. Электричество заискрило и резко оборвалось – мистер Коллинз уходил все дальше и дальше, ярким пятном выделяясь на фоне однокурсников, пропал в холодной темноте в конце коридора, а Дженсен никак не мог осознать чувство, что он все разрушил. Понимал это разумом, не сердцем, по несколько раз в день прокручивал в мыслях недавнее событие и, словно безумец, никак не мог удержать в голове, что на этом его история заканчивается, хотя с самого начала было ясно, что ничего хорошего не выйдет, но разве он мог подумать, что так скоро? С каждым новым днем улыбка Джареда становилась все ярче, расцветала, как и входящая в свои владения весна. И так хотелось ощутить то же самое, насладиться чувством, что твоя первая любовь не отвергла, не оттолкнула, ранив прямо в самое сердце, словно одним взмахом руки вытащила на свет все то, что словами выразить нельзя, а приняла и ответила взаимностью. Трудно было сказать, нарочно мистер Коллинз отменил занятия или действительно был занят, но навязчивое покалывание под ладонями не проходило, хотелось почесать их короткими ногтями, чтобы хоть как-то убрать эту нервозность, вытереть о ткань брюк или смыть холодной водой, но оно возвращалось с удвоенной силой. У старика Отиса вся хижина пропиталась дождем и сушеной травой, и сидеть здесь с ним было как-то по-особенному тоскливо. Старик это наверняка понимал, раз не задавал много вопросов, молча пил свой обжигающий нёбо чай и чинил кривые грабли, деревянная ручка которых до неприличия была изглодана термитами. Иногда, отрываясь от своих тетрадей, криво лежавших на коленях, Дженсен долго смотрел, как тот безнадежно пытался привести инструмент в порядок. И каждый раз Дженсен сравнивал обычную человеческую жизнь с этими самыми граблями – починишь, и все станет лучше. – Ты пей, пей свой чай, – бормотал Отис, чувствуя взгляд Дженсена у себя на дрожащих руках, но на него не смотрел. – Дождь, слышишь, как разбушевался? Простудишься и сляжешь. Его забота трогала. – Мистер Отис, – сказал Дженсен, минут двадцать смотря на задание, не в силах сосредоточиться, – а вы не знаете, куда мистер Коллинз и мисс Эмори отправляются? Старик на это скупо покачал головой, и уголки его губ едва заметно дернулись. – Тебя так и тянет к нему? Дженсен застыл, совершенно не зная, что сказать. Уже было открыл рот, чтобы объясниться, но мистер Отис продолжил: – Ты не первый и не последний. Про него много спрашивают, сам понимаешь. Говоришь, с мисс Эмори едет? Дженсен кивнул, а старик закусил губу, прочнее затягивая ремешок у основания грабель. Синий кит на руке выглянул из-под рукава, и под ребрами Дженсена снова заныло. – А я и не знал, – на его иссохшемся лице мистера Отиса застыла неприязнь. – Скрывает от меня. Дженсен не знал, что на это ответить, и ждал, пока тот продолжит. – Мисс Эмори цену себе знает, – пробормотал, наконец, Отис. Дженсен уставился в тетрадь, не зная, задавать следующий вопрос или нет, но все же спросил: – Она вам не нравится? Мистер Отис усмехнулся. – Не мне ее судить, впрочем, как и не тебе, – прошептал он себе под нос. – Но доверия она не вызывает. Он отложил в сторону грабли и поспешил к эмалированной кастрюле на плите, из которой вот-вот вода грозилась политься через край. Схватив почерневшие перчатки, он поставил ее на соседнюю конфорку и вытер лоб, на котором тут же проступил пот. – Хотя преподаватель она великолепная. Его руки едва заметно тряслись. – А мистер Коллинз хорошо о тебе отзывался. – Дженсен тут же напрягся, его рука с зажатой ручкой остановилась на полпути к странице – качни чуть в сторону, и капля чернил растечется на белоснежном листе уродливой кляксой. – Я знаю, что он редко хвалит, но я вижу, что ты расстроен. Дженсен покачал головой, окуная ручку в чернильницу. – Мистер Коллинз полон тайн и загадок, – откровенно сказал он. – И разгадать им никому не под силу, даже мисс Эмори. Мистер Отис рассмеялся, и его смех, полный хрипотцы, заглушил даже дождь. Дженсен сделал еще один глоток из чашки, на дне которой чаинки танцевали вальс. – Этого у него не отнять, но все равно найдется тот человек, что пробороздит тысячи морей и найдет свою пристань, так? – Мистер Отис кивнул сам себе, большой ложкой помешивая варево в кастрюле. – Не могут люди всю жизнь быть одинокими, каждый рано или поздно найдет свой спасительный маяк. – А может, компас был с дефектом или уже износился и неверно показывает дорогу, бывает и такое, правда? – надежда в голосе Дженсена сквозила водопадом, он сам не верил своим словам. – В твоей голове слишком много мрачных мыслей, пей чай. – Старик посмотрел на него, и в его выцветших глазах застыл океан, греющийся на солнце. – Компас всегда показывает правильное направление, а если и сбивается с курса, то моряк слушает свой личный компас – сердце. * С момента его признания прошло чуть меньше месяца. С момента их последней встречи в коридоре, полной отчаяния Дженсена, – несколько часов, но ощущались, как тысяча лет. Ему казалось, что с каждой минутой тоска по нему развивалась с усиленной прогрессией, все стремясь к максимальной точке, конец которой, должно быть, был где-то за пределами орбиты их синей планеты. Они снова были на прохудившейся сцене зала, снова перед толпой, выразительно читали сонеты и ловили то скучающие, то откровенно восторженные взгляды. Ожидая своей очереди и переминаясь от нервозности с ноги на ногу, Дженсен видел, как Роб сверлил взглядом макушку Эмили, севшей в первых рядах, катастрофически далеких от его любимого последнего, но все равно достаточно близко, чтобы у него была возможность вытянуть шею и с тоской отвернуться, когда кто-то перекроет обзор; видел, как Джаред улыбался Женевьев каждый раз, когда та оборачивалась на него, а та смущенно заправляла за ухо прядь своих ярких волос и опускала глаза; видел, как мистер Отис стоял у самой двери с поволокой в глазах и слушал девчонок, читающих сонеты про любовь, возможно, представляя на их месте свою внучку; видел, как мисс Эмори каждые пять минут поворачивалась к мистеру Коллинзу, сидевшему почти напротив сцены, рукой небрежно касалась манжета его пиджака и растягивала красные губы в хищной улыбке, а он совсем на нее не смотрел и выжигал узоры на лице Дженсена. А Дженсен видел это краем глаза, и так хотелось посмотреть глаза в глаза, вызвать на дуэль и выяснить, кто первым не выдержит и сломается. Со стороны мистера Коллинза это было несправедливо – отталкивать и желать его внимания одновременно, игнорировать в коридоре и прожигать взглядом, когда все смотрят, отвечать на поцелуй, позволять ближе прижаться в танце и бить словами-пощечинами, когда молчать уже невозможно. Дженсен сделал шаг вперед. Его сто сорок седьмой сонет*** ровно и горько слетел с языка. Дженсен не хотел смотреть вперед, как девочки, на стену, в которой в самом центре осталась небольшая трещина, потому что кто-то слишком сильно хотел водрузить туда картину. Повинуясь какому-то необъяснимому порыву, он тонул в двух океанах. Бледно-розовые губы мистера Коллинза приоткрылись, и он произнес строки вместе с Дженсеном. Дженсен отвел взгляд, чтобы не привлекать внимание, и снова посмотрел на мистера Коллинза: тот продолжал повторять за ним, и кровь закипала в жилах. Сидел, смотря на него так расслабленно, но на его лице отражалось все то, что было спрятано, а сейчас вылезло наружу. Дженсен практически выдохнул последнюю строку и сделал шаг назад. Мистер Коллинз не отрывал от него взгляда, сонет задел и все еще волчком вертелся в воздухе, эхом раздавался у него в ушах. Мисс Эмори зашептала ему на ухо. Выступление тянулось мучительно долго, а когда закончилось, Дженсен чуть ли не спрыгнул со сцены у всех на виду – так сильно хотелось подойти к мистеру Коллинзу. Тот остановился в стороне, разговаривая с другими профессорами, мисс Эмори устроилась по правую руку от него и переводила взгляд на говорящих, не вмешиваясь в разговор – то ли не зная, что сказать, то ли просто проявляла учтивость. – Ты так хорошо говорил, – Джаред хлопнул его по плечу, привлекая к себе внимание. – Все даже перестали болтать и слушали. Я знал, что тебя не просто так выбрали для этого выступления, я все-таки не очень-то в этом хорош. Он встал так, что загородил Дженсену весь обзор, улыбался во все тридцать два зуба и не скупился на подбадривающую чепуху. Друзья окружили его со всех сторон. Если бы Дженсен краем глаза не следил за мистером Коллинзом, тут же бы заметил, что Робу мама прислала новый свитер, который издалека можно было принять за форму, а у Мэтта под подвернутыми рукавами виднелись новые синяки, которые тот наверняка заслуженно заработал. – Смотришь на мисс Эмори? – губы Ричарда растянулись в понимающей хитрой улыбке. – Она сегодня по-особенному прекрасна. Дженсен ничего не ответил, да и не знал, нужно ли. Мэтт стал обсуждать с Ричардом, как красиво сидело на ней платье, и как Мэтт обязательно, если бы был старше, пригласил бы ее на свидание, даже не задумываясь отвел в самый дорогой ресторан поблизости и спустил все оставшиеся деньги, лишь бы она только пошла. Но в ее глазах он выглядел сопляком, поэтому оставалось только вздыхать и наблюдать со стороны. Их мечты казались Дженсену забавными, он просто не мог не засмеяться из-за их спора, с кем бы она согласилась пойти. Женевьев так же стояла и улыбалась, оторвавшись от наблюдения за мистером Коллинзом; Дженсен увидел, как Джаред почти незаметно водил пальцем по тыльной стороне ее ладони. Пока ребята отвлеклись, она положила Дженсену руку на плечо и едва слышно сказала: – Ты мне потом обязательно все расскажешь, так и знай. И улыбнулась, словно была уверена, что упираться Дженсен не будет. Мистер Коллинз отвернулся от своих собеседников и смотрел на Дженсена, а тот читал на его лице неприкрытую усталость и раздражение, словно общество было ему неприятно или он попросту устал от этого дня. Позже Дженсен встретил его в коридоре и с радостью осознал, что весь страх, испытываемый в начале года – самая настоящая глупость. В коридоре никого не было, и сердце Дженсена забилось еще быстрее. Мистер Коллинз одиноко стоял у окна, его чернильная фигура так и приковывала взгляд. Дженсен остановился совсем рядом, точно зная, что его заметили, облокотился о подоконник, не решаясь подойти. Раны, оставленные отказом, кровоточили все сильней. Мистер Коллинз не двигался, Дженсен тоже. И с мазохистским наслаждением ему хотелось узнать, что последует дальше. Через приоткрытую форточку доносился запах сырой земли. Дженсен настолько ушел в себя, что гудящая головная боль все ярче стала проявлять себя, и он поморщился. Мистер Коллинз явно за ним наблюдал, раз хмыкнул, решив, что он – причина гримасы. Но Дженсен его уже не видел. Яркая мысль, что тому нельзя никуда уезжать, с такой силой пропечаталась в черепной коробке, что воздух, который был в легких, вылетел наружу, оставив после себя пустыню. Дженсен резко вздохнул и отвернулся, зажимая руками виски. На глазах выступили слезы. Когда он обернулся, мистер Коллинз был рядом. – Вы можете не уезжать? – тихо спросил Дженсен. Боль пульсировала. Раз. Два. Три. У самого виска кружилась в вальсе, топча сознание острыми каблуками. Дженсен старался размеренно дышать, чтобы успокоиться, не скривиться еще раз и не показать физическую слабость, потому что в коридоре было все так же пусто, но привлекать к себе внимание совершенно не хотелось. – Я четко выразил свою позицию в нашем последнем разговоре. Он не уходил, стоял и смотрел на него. Ждал только ему известное. Это бесило и давало надежду, упустить которую Дженсен не смел. Он сглотнул. – Можете хотя бы отложить свой отъезд? – Ваши детские прихоти портят все впечатление о вас, надеюсь, вы это осознаете, – мистер Коллинз отвернулся и пошел по коридору, с каждым шагом удаляясь от растерянного Дженсена. Его поведение было непонятно. – Сэр! – Дженсен быстро его догнал – так хотелось коснуться плеча, но он был не в праве этого делать. – Это никак не связано с моими детскими прихотями, прошу вас, подождите. Мистер Коллинз упрямо продолжал идти, Дженсен видел, как изогнулась его бровь. Они явно шли к дверям его кабинета, и оставалось только надеяться, что мистер Коллинз не захлопнет дверь перед самым его носом. – Удивительно, но ваши действия говорят совершенно об обратном. Он повернул ключ в двери, и послышался характерный звук. Дверь распахнулась, а мистер Коллинз не двигался с места, с ожиданием смотря на Дженсена. Его кабинет – досконально выверенная обитель безупречности, и создавалось ощущение, что даже свет, падающий из окон, ложился точно в те места, куда приказал ее хозяин. Дженсен неловко зашел внутрь, оглядываясь. Здесь совсем ничего не изменилось с прошлого раза. Захотелось провести пальцем по протертым корешкам книг на книжных полках, посмотреть из окна и убедиться, что да, правда, вид отсюда именно такой, как он всегда и представлял, а если высунуться в окно, то можно было увидеть сад, берущий свое начало прямо под самыми окнами, и почувствовать запах травы. Дженсен не двигался. Сложив руки за спиной, он смотрел, как мистер Коллинз сел за стол и, отложив бумаги на край, кивнул ему сесть. Смотрел на него и не говорил ни слова, а Дженсен метался в сомнениях, порывался сказать хоть что-нибудь, но останавливал себя, потому что именно в эту секунду слова были лишними и пустыми, и их смысл утекал, как вода сквозь пальцы. – Вы понимаете, что это неприемлемо? – Ни один мускул на его лице не дронул. И Дженсен не понимал, что тот имел в виду – чувства, которые физически не мог держать в себе, и они набатом били в голове и сердце, как запущенный маятник, или просьбу остаться хотя бы ненадолго. Дженсен провел рукой по волосам. Наверняка теперь они торчали в разные стороны, но от такого простого жеста стало легче. Головная боль все еще шумела, металась, как курица без головы. – Да, сэр, – ответил он. – И я не прошу вас о многом, просто останьтесь, хотя бы до конца учебного года, до мая. В груди разрасталось дурное предчувствие, что мистер Коллинз не должен был уезжать, только не так скоро, и Дженсен считал бы себя самым настоящим глупцом, если бы не попросил его повременить. Виски сдавило, и Дженсен бы сейчас с радостью оказался на кухне миссис Кустоде, выпил бы ее горячего травяного чая, чтобы унять боль, но злой взгляд мистера Коллинза выжигал в нем дыры. – Мое признание не имеет к этому никакого отношения, сэр, будьте уверены, – Дженсен попросил бы его забыть те слова, что наговорил, как наверняка поступил бы порядочный джентльмен, но нет. Он хотел, чтобы мистер Коллинз знал. – Тогда позвольте узнать, чем вызвана ваша просьба, – мистер Коллинз злился, океан его глаз покрывался толстой коркой льда, но Дженсен знал, что ничего не случится. Он протянул руку через стол и накрыл ладонь мистера Коллинза, неловко провел у основания большого пальца. Мистер Коллинз не сводил с него взгляда, не одергивал руку. Лед в океане начал таять. – Я вас прошу. Дженсен сжал его ладонь, своими несуразными пальцами обхватил изящную кисть. Горячая. Он бы держал ее вечно. Мистер Коллинз смотрел на него, и терпение исчерпало себя, развернулось и покинуло комнату. Дженсен вскочил с места и оказался совсем рядом с мистером Коллинзом, тот по инерции развернулся к нему, и перспектива быть отвергнутым в сотый раз Дженсена не испугала – за всеми словами мистера Коллинза прятались настоящие чувства. Океан был полон сомнений, был полон страхов, неуверенности, тоски и печали, что обвивалась гибкими зелеными водорослями вокруг лодыжек и легонько тянула, заставляя пальцы на пару мгновений коснуться зыбкого дна. Океан отдавал ему всю свою любовь, всю свою пропитанную солью преданность, пришвартовывая иногда к его берегам безмолвные махины кораблей вместе с неулыбчивыми моряками, насквозь пропахшими ромом и потом. Упершись ладонями о ручки кресла и склонившись над мистером Коллинзом, Дженсен ждал. Ждал, когда его оттолкнут и попросят остановиться, обозначат рамки приличия, потому что они просто не могли уместиться в его голове, но мистер Коллинз ничего не предпринимал. Его взгляд застыл на губах Дженсена и отчаянно не хотел перемещаться на что-то еще, на лице застыла нечитаемая маска. И Дженсен его поцеловал. В голове снова зашумело. Горячая рука мистера Коллинза легла на его щеку, притягивая ближе, не давая отстраниться ни на сантиметр. – Un garçon très obstiné*, – прошептал он в губы, и по телу Дженсена побежали мурашки. Он отчаянно выдохнул оставшийся в легких воздух и прижался губами сильнее. Он бы растянул губы в улыбке, скошенной чуть набок, рассмеялся, поняв не все слова, но уловив смысл, потому что из уст мистера Коллинза это звучало несуразно. Сам не понимая как, оказался на коленях у мистера Коллинза, чувствовал его сильные руки на щеках, а от переизбытка чувств своими едва мог вцепиться в полы пиджака, слишком сильно сжав их пальцами, словно боясь, что они вот-вот исчезнут. Мистер Коллинз что-то прошептал, Дженсен его совсем не слышал** . – Не уезжайте, – выдохнул он, рука мистера Коллинза зарылась в волосы у основания шеи, оттягивая их чуть назад. Дженсен закрыл глаза. – Прошу. Дженсен чувствовал, как мистер Коллинз изучал его лицо. – Почему? Дженсен открыл глаза. Мистер Коллинз напоминал ожившую скульптуру – щеки были подернуты румянцем, глаза блестели, но лицо оставалось каменным. Он был настоящим, не тем, что видели его окружающие, и Дженсену до боли хотелось узнать, когда он выглядел так в последний раз, потому что казалось, что долгие годы назад. – Вы хотите поехать на корабле? Дженсен даже не знал его названия, да и желания узнать не появлялось, но мысль, что мистер Коллинз поедет на нем, не давала покоя. Бровь мистера Коллинза взлетела вверх. – С чего вы взяли? – его губы от недоверия, застывшего на лице Дженсена, дергались, грозясь разразиться в настоящую усмешку. – А разве нет? – спросил он. – Разве не на корабле вы поплывете вместе с мисс Эмори? – Дело в ней? Дженсен бы фыркнул, но вместо этого только покачал головой под изучающим взглядом. – Нет, конечно, нет. – Ладонь мистера Коллинза исчезла с его щеки, а так хотелось ластиться к его руке, как потерявшийся щенок, тыкаться влажным носом в запястье и преданно заглядывать в глаза. – Будь дело в ней, я бы не смел просить вас отложить поездку, но если корабль… – Вас утешит, что корабль не станет составляющей моего путешествия? Дженсен наклонился и поцеловал его. Дыхание сбилось, позорный всхлип от нехватки кислорода грозился вырваться наружу, и он с трудом сдерживал себя. Его руки поползли выше. Одной, как за спасительный круг, ухватившись за шею, пальцами второй он путался в волосах. Гром за окном так сильно напомнил о своем присутствии, что Дженсен невольно вздрогнул. Мистер Коллинз не отвечал на поцелуй. – Дженсен. – Его руки несильно оттолкнули. Океан завоевывал свои позиции, врывался незваным гостем, и Дженсен понимал, что дать отпор он уже не в силах. Мистер Коллинз отстраненно смотрел на него, нацепив свою привычную маску, просто на короткое время отложенную в сторону. Дженсен опустил руки, чувствуя, как опухли губы. – Обещайте мне, что вы не станете показывать свои чувства, не станете искать со мной встреч, пока не выйдете из этого учебного заведения выпускником. Дженсен отрешенно кивнул. – Наши занятия исчерпали себя, вы догнали сверстников и владеете языком не хуже их. Тем более наши уроки влияют на вас, и я обязан вмешаться. – Сэр, значит ли это… – Ровно через неделю я уеду. В данный момент я уже не уверен, сколько времени займет мое отсутствие, возможно, год, но мое вмешательство необходимо. – Его голос покрывался корочкой льда, и Дженсен поднялся, смотря на мистера Коллинза сверху вниз. Он чувствовал, как от нервозности начинает дергаться уголок верней губы. Год? Под ребрами разрасталась паника, смешанная с недоверием и щедро заправленная многовековой грустью, словно был он не восемнадцатилетним мальчишкой, а самым настоящим стариком, повидавшем все на свете. Словно мистер Отис добродушно отдал ему всю свою боль, скопившуюся в дряхлом сердце и не выдерживающем такой ноши. – Вы говорили, что оставите колледж на месяц! Двигаться сил не было. Раз. Два. Три. Острые каблуки головной боли оттачивают па четко по виску. – Ровно с этого момента наши встречи с вами прекращаются. – Но вы сами этого не желаете, – чуть не закричал он. – Я знаю, что вы чувствуете то же самое, что и я, но упорно от этого отказываетесь! – Вы не знаете, что говорите. Сухой, трескучий голос. Предназначенный только ему, Дженсену. Он всем своим видом показывал, что разговор окончен. Ставил жирную точку в конце каждого слова. – Нет, сэр, я прекрасно знаю, – та же ярость, что и в предыдущий раз, охватила его с головой. – Испытывай вы ко мне отвращение, я бы уже давно вернулся в приют. Но я здесь. И держите меня здесь только вы. Вы подпускаете ближе и отталкиваете, я вас не понимаю. На лице мистера Коллинза застыла непонятная ему смесь эмоций – злость, обида, принятие, тепло. Все это Дженсен так легко увидел, что больше не мог сомневаться в правильности своих действий. – Я сдержу обещание, выполню вашу просьбу. Но если спустя время, отведенное мне для учебы, вы будете чувствовать ко мне то же самое, вы не отвернетесь от меня. Вы вернетесь, чего бы вам это ни стоило, и не отвернетесь от меня. Дженсен был уверен в себе. Его грудная клетка давно бы проломилась от давящей на нее любви, исчерпать которую временем было невозможно. Мистер Коллинз сосредоточенно смотрел, как Дженсен чуть ли не размахивая руками, мерил комнату шагами. Раз, два, поворот, и на его лице застыла еще большая уверенность, что была секунду назад. Раз, два, поворот, и она увеличилась в разы. Раз, два, поворот, и боль напомнила о себе. – Я не могу этого обещать. Дождь бил по стеклам все сильнее и сильнее, и хотелось попросить его остановиться, дать все обдумать в тишине и не тревожить своим танцем уставший разум. – Почему? Дженсен злился, злился от безысходности. – Вы слишком молоды и вспыльчивы, ваши чувства остынут неделю спустя, как только я покину это место. Вы сами не захотите меня видеть через несколько лет. Не стройте призрачных надежд, вы слишком юны, чтобы осознавать полноту картины. – Вы ненамного старше меня и сами понимаете, что говорите несусветную чушь! – взгляд Дженсена метался по всему кабинету. Он не должен был так говорить. – Семь лет не дают вам права утверждать, что я лгу. Мистер Коллинз кивнул, поднимаясь с места. – Вы правы, они дают мне жизненный опыт. Наш разговор окончен. Дженсен не знал, что делать. Мистер Коллинз, не обращая на него никакого внимания, подвинул документы с края стола и, взяв их, отвернулся от него в сторону окна. Дженсен глупо стоял и смотрел на его затылок, не веря во все происходящее, не веря, что это действительно происходит. – Вы ошибаетесь, сэр, – сказал спокойно Дженсен, но мистер Коллинз дернулся, как от пощечины, и острые листы проехались по длинным пальцам резко и точно, разрезая кожу. Дженсен видел, как мистер Коллинз, не повернувшись к нему, изучал длинный порез от бумаги, но он так ничего и не сказал. Чернильный человек в приближающихся сумерках поставил жирную чернильную точку. * Он допоздна просидел в библиотеке на стареньком протертом кресле в самом углу, заложив пальцем как закладкой страницы книги, зачитанной до дыр, про несокрушимого левиафана, обитающего на дне океана, и смотря куда угодно, только не на написанное – буквы растекались в разные стороны, словно качались на волнах. Когда миссис Фирс выгнала его, причитая на его усталый внешний вид, Дженсен направился в комнату. Никто не появлялся неожиданно из-за поворота, чтобы сделать выговор, не провожал до комнаты. К его удивлению, около двери спальни, переминаясь с ноги на ногу, стояла Женевьев. Ее распущенные волосы почти распрямились, но она упорно его ждала, маленькая и тоненькая. Она казалась иллюзией в темноте коридора, где в такое время ей находиться было категорически нельзя. – Ты что тут делаешь? – спросил Дженсен. Она немного печально улыбнулась. – Ты расстроен, расскажи, что случилось, просто расскажи, станет легче. Можно без имен. Это неважно, – сказала она. – Друзья для этого и нужны. И Дженсен рассказал. Вдумчиво, выбирая каждое слово. Женевьев, сбросив туфли и прислонившись головой к стене, сидела на его кровати и внимательно слушала, пока он накручивал километры от окна до двери. Головная боль не проходила, но дышать становилось легче.