Мальчик, в котором жили киты

Его боль расцветала, как почки на деревьях, поражала все тело и прочно обосновывалась на новых территориях, пуская корни. Она разрасталась с каждым словом и тут же затихала, словно извиняясь за содеянное преступление. Секрет знала Женевьев, точнее, она знала, что любовь его была обречена на провал, и человек, к которому та была обращена, принимать ее не собирался, отвергал ее всеми силами, что скопились в его ледяной душе. Женевьев так сильно сжала Дженсена, обхватив за шею, надеясь хоть как-то подбодрить, выстроить вокруг него такую же прочную, как китайская, стену. Дженсен тогда слабо улыбнулся и легонько сжал ее в ответ, горло пересохло от долгого разговора, да и говорить уже больше ничего не хотелось – самое важное было сказано. Для себя Дженсен решил, что обещание сдержит, приложит все усилия, но сдержит – он закончит учебу в колледже и искать встреч с мистером Коллинзом не будет. Не будет высматривать его в толпе, не будет думать о нем, как бы сильно этого ни хотелось. Чувства его не угаснут спустя много лет, он знал это точно, но по окончании учебного заведения найдет мистера Коллинза и потребует ответной клятвы, пусть тот будет хоть в самом центре холодного Северного Ледовитого. Это не играло совершенно никакой роли. Но сейчас имя мистера Коллинза только горечью отдавало на языке и болью стучало в голове. После разговора с Женевьев, сонные и уставшие, они пошли на уроки, зевали, но чувствовали некое удовлетворение. Поддержку. Теперь это был его дом. Холодный, сырой дом, с пошарпанными паркетными досками, старинными обоями на стенах, грустным синим садом, навевающим легкую тоску, когда Дженсен смотрел на него из окна, и друзьями. Улыбающимися широкими улыбками, касающимися практически кончиков ушей, знающих, когда надо поддержать, когда хлопнуть по плечу и косо улыбнуться, мол «ну, что это с тобой сегодня». – Дженсен! – Джаред впопыхах складывал тетради в сумку, так, что те отчаянно мялись, уголки их загибались и превращались в нечто некрасивое, но кричащее о том, что принадлежат самому настоящему обыкновенному мальчишке. Он суетился около своей парты, боясь, что Дженсен не станет его ждать и уйдет, волосы опять растрепались, и Дженсен только строил догадки, как это родители еще не заставили Джареда подстричься. – Подожди меня! Как большой и неуклюжий щенок лабрадора, Джаред добежал до него, напоследок оглянувшись на свое место в классе и проверяя, все ли взял, сам себе кивнул и провел пальцами по челке, лезущей в глаза. Дженсен на это только улыбнулся – ничего не менялось. – Ты наверняка не слышал, – зачастил Джаред. – И я не удивлюсь совсем. – Говори уже. – Джаред сгорал от желания рассказать, как мотылек, пригревшийся у костра, огляделся по сторонам и затараторил, как делали девчонки, к сожалению, слишком часто. – Представляешь, Роберт вчера Эмили рассказал, – на удивленный взгляд Дженсена Джаред только закивал головой, подтверждая сказанное. – Да, да. Я думал, конечно, что скоро он свой страх переборет и сделает первый шаг, но и предположить не мог, что случится это так скоро. Они шли по коридору к следующему кабинету. – У нас же с ней общая пара латыни. Я когда из кабинета выходил, встретил Роба, думал, он меня ждет у дверей, чтобы вместе пойти на обед, но он попросил идти без него, – Джаред светился, как начищенный чайник, словно это он, а не кто другой решился и признался Эмили в чувствах. – Что произошло потом, мне рассказала Женевьев, знаешь же, что девчонки не могут не поделиться друг с другом. Роб написал Эмили длинное письмо и отдал, и пока она, присев на лавку, читала, он ждал, что она скажет. – Смелый поступок, – Дженсен улыбнулся. – Я так понимаю, все хорошо закончилось? Джаред кивнул. – Да, Роберт сказал, что она сияла самой счастливой улыбкой на свете. Роберт отвечал ей точно такой же, когда вечером все они сидели в комнате Мэтта и Ричарда и занимались уроками. Он весь был словно соткан из крупиц счастья, улыбался сам себе, думая, что никто не замечает, иногда отрывался от тетради и долго смотрел в окно, видя там не черные тучи, а что-то невообразимо прекрасное. Дженсен впитывал в себя его счастье, пытаясь заменить свою печаль, и немного завидовал. Женевьев ловила его взгляды, но ничего не говорила. Он не видел мистера Коллинза уже два дня, от того становилось больно, но чувство это с каждой минутой оседало где-то в самой глубине, через много лет грозясь выплеснуться наружу и накрыть с головой, как холодные волны накрывали острые скалы у самого берега. Старик Отис уже третий день подряд наливал ему в чашку самый крепкий чай, какой только можно было представить. От его терпкого вкуса по телу пробегала дрожь, и на коже рук выступали раздражающие мурашки. Старик не замечал, как Дженсен морщился, а тот прекрасно понимал, с чем связана была его растерянность. И пить этот чай казалось маленьким испытанием, с каждым глотком разрушающим внутри. Он не знал, уехал ли мистер Коллинз из пансиона налаживать свои дела перед отъездом, а может этого вовсе и не требовалось. Дженсен не знал. Голова болела с каждым днем все сильней, и он уже несколько ночей не мог сомкнуть глаз. Лежа в кровати, смотрел на тонкие тюлевые шторы, сквозь которые виднелось черное от туч небо. Даже луна не могла прорваться сквозь их толстое покрывало. Эмили выглядела такой же счастливой, как и Роберт, и Дженсен бы не поверил, что это та же самая Эмили, та же самая серая мышка, коей она была в их первую встречу. Она светилась, как начищенный до скрипа чайник, ее тонкие губы, потрескавшиеся в уголках, больше не складывались в грустную гримасу. Она, только видя первую букву написанного ей письма, начинала улыбаться и не заканчивала, словно по инструкции следуя своему маленькому ритуалу, до самого его конца. Аккуратно складывала каждый листочек ровно три раза, чтобы этим милым конвертиком заложить страницу в книге и держа эту книгу в руках, рассеяно проводила кончиками пальцев по этой необычной закладке. Ее пшеничные волосы отливали счастьем. Должно быть, это чувствовали все, а она даже и не пыталась скрыть своего восторга. Роберт рядом с ней только застенчиво улыбался, опуская голову, как ребенок. Своими длинными, вечно измазанными в грифеле пальцами он обхватывал ее тонкие ладони, и Дженсену казалось, что только так и должно быть. Что другого исхода событий быть не должно. Его сердце ныло, страдало, билось то ничтожно медленно, то неслось слишком быстро. Уроки латыни раздражали его. Буквы не хотели перерастать в слова и связные предложения, а он и не хотел их заставлять. Мисс Эмори своими острыми модными каблуками топтала его спокойствие. Только одна мысль, что в любую секунду она могла поговорить с мистером Коллинзом, вызывала новый прилив головной боли и зависти. Боль тихо съедала Дженсена изнутри, грызла все самое потаенное, что он так отчаянно прятал, без возможности восстановления. Грабли мистера Отиса и те были в лучшем состоянии. Это случилось неожиданно. Дженсен увидел его у хижины мистера Отиса и почти было развернулся, чтобы как можно быстрее уйти. Но как только разглядел лицо, не смог двинуться с места. Мистер Коллинз был бледен. Его черный костюм острыми линиями словно резал его образ на части. Старик смотрел на него с ничем не прикрытым беспокойством, протягивал трясущиеся руки, испещренные крупицами времени и что-то шептал рассерженно, зло. Его густые брови сошлись на переносице, Дженсен никогда не видел такого выражения на его лице. Мистер Коллинз только упрямо качал головой. Рядом с мистером Отисом он выглядел мальчишкой, таким же, как и он сам, только слишком бледным. Множество мыслей полезло в Дженсену в голову, и он никак не мог заставить себя уйти, благо ветви сада с только появившимися почками маскировали его от посторонних глаз. Этот разговор не казался спокойным. Мистер Отис смотрел так, словно взгляд его мог метать молнии, и он немедленно воспользовался бы своими возможностями, если бы только не любил человека напротив себя. Дженсен как на замедленных кадрах немого кино наблюдал, как мистер Коллинз раскрыл его местонахождение. Посмотрел в глаза, но на лице его не отобразилось никаких эмоций, точно как и от разговора со стариком. Его скулы стали в разы острее, проведешь пальцем – обрежешься, а под глазами залегли нездоровые синие круги. Дженсену стало не по себе, он отшатнулся и со всех ног побежал в колледж. Мокрая земля жалобно хлюпала под его ботинками, шнурки утопали в ней, а над головой разразился первый раскат грома. Прогрохотал, и дождь хлынул с такой силой, словно там, на небе, кто-то перевернул огромный таз с водой. Дженсену казалось, что несколько минут назад он стал свидетелем того, чего видеть не должен был. Молния разделила небо надвое, и Дженсен вбежал в пансион, закрывая за собой тяжелые двери. Две девчонки, проходившие мимо, запищали от неожиданности, вскидывая руки вверх. Дженсен пробежал мимо них по лестнице на второй этаж. Быстрей, быстрей, к своей комнате. Он хотел переждать грозу и как можно скорее встретиться с мистером Отисом, но планы его были нарушены так же стремительно, как и появились. Плечом он врезался в появившегося из ниоткуда человека и совсем не удивился, что им оказался Дилан. – Извини, – спокойно сказал Дженсен, но кулаки сжались сами собой, по привычке, а не вовсе потому, что он готов был нанести первый удар. Дилан смотрел на него с такой неприкрытой злостью, как рассвирепевший бык в самом разгаре корриды, перед мордой которого только что помахали алой простыней, а тореодор щелкнул его по носу не один раз. Его заплывшее лицо уже так долго перестало занимать мысли Дженсена, что он совсем и забыл, кто этот человек. Но эта эмоция исчезла с лица Дилана в одно мгновение – словно посчитав про себя до десяти, он изменился в лице. Его широкие плечи опустились и он, пробубнив что-то злое и едкое, повернулся к удивившемуся Дженсену спиной и ушел. Это было так на него не похоже, что заставило Дженсена потоптаться в коридоре несколько секунд. Раскат грома был так близко. Лампочки, дающие и без того тусклый свет, моргнули, погрузив коридор в темноту, и снова загорелись. Сидя в комнате, Дженсен слушал, как ветка растущего рядом дерева скреблась по оконной раме, вычерчивая узоры. На душе было неспокойно. Перед глазами стояло лицо мистера Коллинза, бледное и изможденное. Непривычное для такого сильного человека. К мистеру Отису в этот день Дженсен выбраться так и не смог – гром захватил небо на всю ночь, посылая молнии-копья в толстые покрывала туч и оставляя в них огромные дыры-просветы. *** Так и не сомкнув глаз, Дженсен вскочил с кровати, как только стрелка часов остановилась на шести. Наспех засунув босые ноги в холодные ботинки, натянув брюки и рубашку, вышел из своей комнаты и быстрым шагом побрел в предрассветных сумерках к хижине, из трубы которой уже поднимался дым. Увидев его, мистер Отис только сильнее нахмурился, но ничего не сказал, смахнул со стола хлебные крошки, должно быть, оставшиеся от завтрака, и вытащил из шкафчика чистую кружку с маленьким сколом у самого ободка. – Спасибо, – сказал Дженсен, и старик поставил перед ним слишком большую миску с творогом и подтолкнул хлеб. От утреннего мороза по телу пробежали мурашки, несмотря на то, что дрова, объятые огнем, трескались в камине. Ложкой Дженсен гонял творог в тарелке из одного угла в другой, совсем не зная, как начать разговор, а мистер Отис этого вовсе не замечал – из старого сундука под лавкой вытянул облезшие перчатки и что-то отдаленно напоминающее фартук, небрежно кинул это на стул. Его движения сегодня были рваными и совершенно не свойственными его мягкой натуре. – Гроза не дала вам спать? – спросил Дженсен. Мистер Отис на это только рассмеялся, но непохоже было, что фраза его действительно позабавила. В глазах осталась все та же серьезность, которой Дженсен стал свидетелем вчера. – Нет, грозы здесь весной так часто, что я уже давно привык и засыпаю под них, как под колыбельные. – Он сел напротив и подлил чаю в свою чашку. – Тем более когда попадаешь на корабле в шторм, и тебя так и мотает по всей каюте, в то время, как ни в коем случае нельзя отпускать штурвал, а молнии пронзают небо всего в нескольких дюймах от мачты, все остальное кажется пустяком, поверь. Гром кажется таким тихим-тихим. – Вы сегодня выглядите слишком уставшим, – поделился с ним Дженсен. – Простите меня за мою прямолинейность, но я не мог этого не заметить. Он плавно подходил к теме, волнующей его с вечера вчерашнего дня. Как никогда горький чай навязчивым привкусом остался на языке. – И то правда, – мистер Отис усмехнулся и огрубевшими пальцами потер уставшие глаза. – Я надеюсь, ничего серьезного не случилось, и ваши переживания останутся напрасными. – Как же Дженсену хотелось спросить напрямую, а не вилять вокруг, и услышать четкий ответ. Мистер Отис на это только покачал головой и растянул губы в улыбке старого морского волка. Кит на его руке разлился насыщенно-синим, струящимся по выпуклым венам, казалось, смотрел Дженсену в глаза, пока старик не спрятал его под рукавом льняной рубашки. Утро было холодное, туман застилал окна так, что Дженсен видел только кончики листьев деревьев, тянувшихся к теплу дома, дрова трещали в камине под свою личную мелодию. Отис печально разглядывал кольца на деревянном столе, прочерчивая взглядом, как они мягко оборачивались друг за другом, отсчитывая года когда-то росшего дерева. Пар, поднимавшийся из его чашки, мягким клубком сворачивался вокруг лица. Дженсен так и не добился от него нужного ответа. Когда он и Джаред шли на урок, мисс Эмори, напряженно отстукивая каблуками по полу, прошла мимо, сбив парня в очках с толстой оправой так, что тот чуть не упал на пол, но вовремя успел сохранить равновесие. Она напомнила Дженсену Медею, узнавшую об измене, в ее глазах застыла такая боль, что Дженсен просто не смог ее не заметить. – Ты видел? – На лице Джареда – озадаченность. Он потер затылок, наблюдая, как мисс Эмори скрылась в одном из кабинетов. – Злость ей точно не к лицу. – Думаешь, она злится? – спросил Дженсен. Девочки сбоку захихикали, заслоняя рты ладошками. Шум в коридоре нарастал, – видимо, не одни они заметили странное поведение мисс Эмори. – Она показалась мне очень расстроенной. – Может, так и есть, – Джаред пожал плечами, тут же забывая о случившемся, как и все вокруг. Он своими длинными пальцами снова перебирал страницы изжеванной тетради с остатками сладкого чая на полях и сетовал на математику, которая продолжала сопротивляться и не хотела складываться в его уме в четкие формулы и очевидные ответы, до этого лежавшие на поверхности. Дженсен слушал и вовремя кивал головой. Мисс Эмори никогда не казалась ему истеричной особой, способной вспылить на глазах всего пансиона, никогда не казалась той женщиной, у которой глаза застилала бы обида или же злость так, что она вокруг ничего не замечала бы, а именно так и было всего несколько минут назад. Все об этом сразу же забыли, но Дженсен выкинуть из головы не мог. Ночью, стоя у окна и мучаясь от бессонницы, видел, как одинокая фигура старика бродила между веток сада. Как он, погруженный в глубокие думы, останавливался и по несколько минут смотрел на небо, словно искал там ответы. Ночь ластилась к его ногам, и тени окутывали своего ночного сторожа со всех сторон, обнимали холодными руками, а он все смотрел и смотрел наверх, не встречаясь с ними глазами, боясь спугнуть, и даже редкий дождь не останавливал его. Дженсен считал часы и минуты. Мистер Коллинз должен был уехать через три дня. Дженсен боялся произнести его имя вслух, тогда головная боль просто сломала бы его изнутри. Ближе к утру, к восходу пряного солнечного божества, Дженсен лег на остывшие за ночь простыни и закрыл уставшие глаза, точно зная, что сон так его и не накроет с головой. Молочно-белый туман стучался в окно, стремясь обнять уставшее тело, разрисовать его узорами на внутренней стороне рук, поцеловать в холодные щеки, запутаться в волосах, белыми нитями прошивая черноту, что свернулась клубками у ножек постели. Дженсен ждал, когда первый ласковый луч прикоснется своим теплым золотым светом к озябшим пальцам и потянет за собой. Он ждал, когда ночь отпустит его, отвернется недовольно и обидчиво подожмет тонкие бескровные губы. Ждал, когда свет наполнит все вокруг силой и свежестью нового, сладкого, как первые улыбки, утра. Дождь стихал, Дженсен ловил себя на мысли, что всерьез задумывался об истощении туч, которые уже и не казались такими черными. Дождь словно собирал свои старые чемоданы в заплатках, стряхивал с них пыль влажными руками и готовился уйти вслед за мистером Коллинзом, верным товарищем следовать за ним по пятам, хоть на край света, но не отпускать ни на мгновение. Дженсен думал, что дождь останется с ним, как напоминание. Ошибался. *** Бледное лицо мистера Коллинза отливало синим. Дженсен заметил его в библиотеке, спрятался в тени, наблюдая, как тот возвращал миссис Фирс ту самую книгу в коричневом переплете. Словно комнату занесло снегом еще на прошлой неделе, словно на старом паркете образовалась тонкая ледяная корочка, которая хрустела под ногами и напоминала битое стекло. Словно свет, исходящий от снега, отливал на лице мистера Коллинза. Это можно было объяснить только так. Миссис Фирс чернилами перечеркнула старую запись в журнале и улыбнулась, что-то говоря. Как бы Дженсен ни старался, услышать он не мог, да и не особо хотелось. Мистер Коллинз в не свойственной ему манере облокотился на ее высокий стол, Дженсен слышал только его тихий шепот, боролся с желанием подойти, но он обещал. Происходящее казалось ему самым настоящим испытанием. Миссис Фирс в утешительном жесте положила руку на ладонь мистера Коллинза, и Дженсен мог бы поклясться, что увидел в ее глазах испуг, с которым она сразу же совладала, что-то сказала и исчезла среди книг, высокими скалами возвышавшимися за ее ссутуленной от времени спиной. Книгу, которую она держала в руках, он бы узнал из миллиона, – не только потому, что сдал ее вчера, заложив на некоторых страницах тоненькими обрывками бумаги, нет. Эта книга так въелась в его сознание, что он узнал бы ее по первому слову. Когда мистер Коллинз взял ее в руки, его пальцы задрожали, словно держал он не бумагу в переплете, а все тяготы этого мира. Миссис Фирс тоже это заметила и снова стала задавать вопросы. Дженсен издалека видел ее обеспокоенное лицо, оно не могло не пугать. Мистер Коллинз только поблагодарил ее и вышел. Тени острыми линиями легли на его скулы. Внутри все замерзло на мгновение, а потом начало стремительно таять. И Дженсен тонул в этой ледяной воде. Происходящее казалось безумием, но разве мог так сильно измениться человек за несколько дней? Разве мог он потерять все жизненные силы и теперь напоминать привидение. Сердце Дженсена заколотилось. Он вышел из своего убежища, как только мистер Коллинз покинул библиотеку, и отдал миссис Фирс все книги, что до этого держал в руках. В голове пустота, даже боль ушла на второй план. Дженсен поклялся про себя, что в этот раз точно попросит миссис Кустоде прислать ему спасительных трав – стискивать зубы и терпеть уже было невозможно. Он пропустил вечернее занятие в театральном кружке, говоря Джареду, что слишком устал и говорить сил совсем уже нет, не то что учить слова своего героя. Тот покачал головой, но обещал, что обязательно расскажет, как прошла репетиция. Этим же вечером Дженсен постучался в дверь Отиса, в окнах горел свет, но никто не открыл. Он постоял несколько минут, пока не промок так, что на кончике носа одна за другой стали свешиваться холодные капли, а волосы прилипли ко лбу. Ветер шуршал листьями деревьев, и их высокие кроны раскачивались под его сильными руками, скрипя стволами. Неожиданно к входу подъехала машина, осветив фарами дорогу перед собой. Мистер Отис, поднявшись с водительского места, открыл дверь своему пассажиру – мужчине средних лет. Он, поправив очки на толстой переносице, посмотрел на здание взглядом, не предвещавшим ничего хорошего, плотнее прижал черную шляпу к голове и пошел вслед за стариком, стараясь ступать по его следам, чтобы не испортить ботинки. Странно было, что мистер Отис, покинув территорию пансиона, даже не потушил лампы в хижине. Торопился, забыв закрыть дверь. Дженсен догадывался, кто это мог быть и к кому он пришел, догадывался и отчаянно хотел верить, что ошибался. Ноги несли его вперед, казалось, что это ошибка и после долгой бессонницы он наконец попал в такой невероятно глупый сон. Мистер Отис, несмотря на свои годы, различил в темноте его приближающуюся фигуру и отрицательно покачал головой, лишь бы он не следовал за ними и ничего не спрашивал. Все в нем кричало, что он неимоверно сильно устал, и Дженсен остановился в паре шагов, незаметно ущипнул себя за руку. Ничего не изменилось. Мистер Отис и гость ушли, оставив его одного. Дождь пробирался по шее за шиворот, а он просто не мог заставить себя сдвинуться с места. В окне этажом выше зажегся свет. Упал, бросив блеклую тень на подоконник и невысокие кроны деревьев, упал, вслед за сердцем Дженсена, вниз, глубоко-глубоко под землю, касаясь и без того хрупкими стенками сердца раскаленного ядра земли. Дженсен провел дрожащей то ли от холода, то ли от осознания происходящего рукой по волосам и закрыл глаза, зажмурился до цветных пятен под веками, потому что думал, что так избавился бы от всего мешающего в эту самую минуту почувствовать себя самым несчастным человеком в мире. Врач был в кабинете мистера Коллинза ровно до пяти утра. Все это время Дженсен смотрел на часы. Когда его машина исчезла в утреннем тумане, шурша покрышками о камни, на лицо Дженсена упал луч солнца. Первый за все это время.