Мальчик, в котором жили киты

Ему казалось, что он тонет под тяжелыми волнами, оставлявшими на губах вязкий привкус смеси из соли и синих водорослей. Забыв вовремя лечь спать и поесть, Дженсен одиноко проводил свободные часы за учебниками и редко сидел за столом с Джаредом и Женевьев в библиотеке, упорно учил конспекты, состоявшие только из сложных слов, которые он вряд ли когда-нибудь употребит в разговоре, поэтому наличие словаря под боком было лучшим решением. В последнем письме он пообещал миссис Кустоде хорошо учиться, и совсем не хотелось ее расстраивать. – Оторвись на несколько минут и давай повторим реплики, – Джаред держал в неуклюжих руках с обгрызенными под корень ногтями толстую стопку листов, полностью исписанных плотным корявым почерком, поджал губы и неуверенно посмотрел на Дженсена, уже отодвигавшего толстый учебник и притягивавшего к себе листы со словами. – Не будь занудой, все знаешь, – не скрыв апатию, протянул Дженсен, но поднялся со своего места, размял шею и руки, посмотрел на темное окно, отражавшее изображение его самого – уставшего и слегка возбужденного от учебы: волосы стояли дыбом оттого, что он слишком часто запускал в них пальцы. И от джентльмена, каким он тщательно пытался выглядеть с утра, чтобы не выделяться, и каким его хотели видеть учителя, ничего не осталось. Время тянулось то быстро, то очень медленно, словно разгонялось, налетало на кочки. И казалось, что оно пытается попадать в ритм дождя, что упорно продолжал танцевать холодными каплями «Венский вальс» на подоконниках и иногда, особенно осмелев, попадал через небольшую форточку на тетради на письменном столе. Но, скорее всего, просто сказывалась учеба, вызывавшая и дискомфорт саспенса, когда не знаешь, чего ожидать, но тревожное ощущение настырно скребет огрубевшими пальцами по коже. – Знаю, но для проверки хочу еще раз убедиться. Джаред с необыкновенной серьезностью относился к постановке. «Ромео и Джульетта» на шатких досках, прогибавшихся под каждым шагом сцены колледжа, в его представлении была чем-то очень серьезным и ответственным, и отчасти это было связано с Женевьев. Каждой выученной строчкой, правильным па в заранее начищенных ботинках и накрахмаленном пиджаке, серьезным разговором – всем тем, о чем она точно никогда не задумывалась, – он старался ее впечатлить, и все эти попытки заканчивались успехом. Она дарила подбадривающие улыбки и иногда не без кокетства, присущего всем девчонкам, позволяла взять себя за руку, отчего Дженсен иногда посмеивался над тем, как краснели уши Джареда или каким неуверенным тот становился в такие минуты, наверняка полные обожания и смятения. – Suis mon conseil: cesse de penser à elle. En rendant la liberté à tes yeux: examine d'autres beautés*, – Дженсен произнес заученную наизусть реплику на французском и сам понял, насколько плохо это прозвучало. Сказал, проглотив неподвластный ему рычащий звук, и нелепо переиначил французские глаголы. Итальянский он знал намного лучше, несмотря на то, что в высшем обществе разговаривали только на французском. В душе он был искренне рад, что его персонаж – Бенволио – далеко не главный герой, его появление в произведении не играло важной роли, да Дженсен ни разу и не пробовал себя в роли актера – в отличие от Джареда, который участвовал в постановках в престижной школе, куда отдали его родители. И, возможно, роль отдали ему только потому, что больше нечего было отдать, но хотелось с ней справиться, вжиться в образ белой вороны со слабым, но все же сопротивлением пытавшейся пресечь вражду. Ему нравилось играть благородного героя, преисполненного чистых мотивов, пока сам он никак не мог себя проявить – кроме учебы, естественно. – Ты устал, – Джаред поджал губы и непроизвольно посмотрел на часы. Половина одиннадцатого, относительно рано. – Я в порядке. Он врал, и Джаред прекрасно это понимал, так как тот даже не утруждал себя взглядом в глаза или добавлением в голос хоть капли уверенности. Сказал лишь: – Не делай из меня идиота. – Не начинай. Они быстро повторили общие сцены, изредка поглядывали на часы, чтобы не потеряться во времени и не нарушить устав колледжа; чего теперь искренне не хотел Дженсен – получить еще один выговор от учителя, и, если крупно не повезет, – от мистера Коллинза, это не казалось чем-то желанным. Утренняя репетиция прошла не так ужасно, как Дженсен представлял. Его коротенькие скомканные реплики не слишком сильно контрастировали с эмоциональными словами Джареда, нарядившегося в платье Ромео, и Дженсен без преувеличения старался. Чем больше неуклюжую Эмили Перкинс просили повторить ее строчку, тем сильнее она коверкала в ней слова, сильно смущалась, и тем больше времени было у Дженсена на мысленное повторение своего монолога и как можно более чистое и естественное его произношение. Он с сожалением посмотрел на Эмили, и в этот же момент та споткнулась о свою фиолетовую юбку, опасно качнулась, и «Ромео», который должен был встретить свою любовь на балу, вынужден был ловить ее. – Это было терпимо, – Дженсен торопился и слишком резко выдергивал пуговицы из дырок плотной рубашки Бенволио. – Я ожидал худшего. Не сдержавшись и закатив глаза, Джаред убрал со лба прилипшие от пота пряди – после окончания репетиции они бежали в комнату, спотыкались на лестнице и задыхались в тугих воротниках, застегивавшихся, как назло, под самое горло, – урок вот-вот должен был начаться, а заявиться на него в театральном костюме было не самой лучшей идей. Лица одноклассников перекосило бы от улыбок. – Если бы мы дошли хотя бы до поцелуя, то я был бы рад, – смущенно пробубнил он, натянув пиджак и поморщившись от того, что в нем слишком жарко. – Тебе бы все равно не разрешили, – трудно было сдержаться от улыбки, – и я сейчас не об учительнице говорю. – Женевьев? – Джаред покраснел и отвернулся к зеркалу. – Испытал бы удачу. Звонок сотрясал стены целую минуту, и, не потрудившись завязать шнурки, Дженсен засунул их кое-как в ботинок, морщась от того, что ступня неудобно терлась о металлические эглеты. Схватил с кровати заранее собранную сумку, убедившись, что Джаред готов и уже вышел в коридор, выскочил за дверь, быстро провернул почерневший ключ в замке, и, услышав короткий характерный щелчок, рванул по коридору, быстро переставляя ноги по холодным ступенькам лестницы. В воздухе снова пахло йодом, солью и мокрой листвой, а значит, дождь, как чересчур заботливый садовник, снова поливал сад. Они успели влететь в класс до учителя, вытряхнули нужные учебники на парты и, одновременно выдохнув, засмеялись, тут же получив с первой парты непонимающий взгляд Женевьев, которая как всегда, невзирая на маленькое количество свободного времени – для переодеваний, причесывания, да и остальных девчоночьих дел, – выглядела элегантно и нежно. Тиканье часов отражалось от стен и звучало на удивление быстро. Заполненное нервами и бесконечными пробуждающими повторами одной и той же реплики утро сыграло в их пользу, и спать совершенно не хотелось. Отвечая задание по литературе, он отчетливо видел перед глазами свою тетрадь и сбился в анализе только в одном месте, да и то только потому, что не сразу разобрал почерк, ведь писал его поздно ночью. На латыни он сразу смог понять смысл сложного предложения, но все равно искренне не осознавал, зачем их учат основам этого языка, ведь он никогда не пригодится. В этот раз даже Джаред не так отчаянно ломал голову над предложенным текстом, получив от мисс Эмори сдержанную, но подбадривавшую улыбку. И, сам удивившись себе, Дженсен понял, что он медленно, но привыкает. Это сложно объяснить, но с первого раза показалось, что народ здесь странный: слишком шумный, слишком много думавший об уроках, тематических кружках. Всего было слишком. От ребят вокруг одновременно не хотелось отставать, но и бежать наравне было дико непривычно. У каждого была семья. Робу мать часто присылала сладкую выпечку в вощеной бумаге, аромат от которой разлетался по коридору, просачивался через стены и дыры между досок в полу, и толстые шерстяные свитера, поддеть которые под форменный пиджак Дженсену казалось невозможным, новые тетради, еще не испачканные чернилами, и длинные письма с просьбами писать как можно чаще. Ричарду писали старшие сестры чуть ли не каждую неделю, от чего он театрально закатывал глаза и называл их слишком чувствительными натурами, но каждому было понятно, что вечером он напишет ответ – искренний, но приукрашенный выдуманными событиями. Мэтт, как и Джаред, писали письма сами, но ответ всегда получали быстро, радостно смотрели на толстые конверты или посылки и в головах прикидывали, что там может быть. Поначалу это раздражало. Нет, не раздражало. Дженсен отчаянно завидовал, потому что ему, чтобы отправить письмо, приходилось бежать к старому смотрителю, который по разрешению мог отправить его миссис Кустоде. Ответ приходил через две-три недели, если не больше, и каждый раз приходилось выслушивать друзей об их родителях. Дженсен понимающе улыбался, старался выглядеть причастным к разговору, но это было не то, чего он хотел. Джейсон и Джули вкладывали свои листочки с вопросами и пожеланиями в конверт миссис Кустоде, и Дженсен порой удивлялся ее терпению – не каждая уважающая себя воспитательница позволит такое ученикам. Но она одновременно была и его опекуншей, старой, доброй и любящей. В ее письмах все чаще мелькали строки с просьбой приехать, подробней рассказать, где он находится и как идет учеба. Дженсен старался отвечать подробно, вырывал из одной специально отложенной тетради листы, но этого было недостаточно. Дженсен вертел в руках неумело поточенный карандаш, заблудившись в своих мыслях. – В конце недели мы едем в соседний город, в театр, – как только прозвенел звонок на урок, сказала учительница. Дженсен так и не смог запомнить ее имени, оно просто не желало ложиться на язык и впечатываться в память. – Ваших родителей уже попросили дать разрешение на поездку. Класс словно наполнился роем пчел. Не понизив голоса, они радовались предстоящей поездке, оглядывались друг на друга, обменивались широкими улыбками. – Потише, пожалуйста, – учительница едва постучала пухлой ладонью по столу, но «рой» замолчал. Она поджала сухие губы и нахмурила седые брови так, что они практически закрыли ее маленькие глаза. – Мистер Эклз, вы не могли бы выйти? Дженсен предсказуемо поджал губы и замер посреди бесконечно внимательных взглядов, уставившихся на него. Неуклюже встал и под тяжелыми заинтересованными взглядами прошел мимо учительницы, краем глаза заметив, как та, прежде чем покинуть класс, оглядела учеников, словно хотела удостовериться, что они останутся в такой же тишине. – Дженсен, – за пределами класса она назвала его по имени, и это было странно. Ее голос был виноватым, пропитанным хрипотцой и духами из роз и ванили, едва заметно щекотавших нос. – Нам не удалось связаться с твоими родителями, так как мы не знаем твоего адреса. Он удивленно поднял брови, уже было открыв рот, чтобы все объяснить, но замер. Замер, потому что объяснять было нечего. Что он скажет? Он даже не знает человека, который оплачивает его обучение. Не знает его имени, лица. Ничего. – Боюсь, ты будешь вынужден остаться здесь. Несправедливо. Словно парализованный, он смотрел на нее, нахмурив брови и невольно сжав кулаки до побелевших костяшек. – Если у меня получится достать разрешение, то я смогу поехать со всеми? – неуверенно спросил он. Покинуть школу, хоть на день оставить ее за своей спиной, посмотреть впервые в жизни настоящее представление с талантливыми актерами в дорогих платьях, увидеть их грациозные манеры и просто пройтись по мощеным камнями улицам совершенно нового места – все это было таким желанным и одновременно далеким. – В этом случае сможешь, – на ее лице застыла маска скептицизма. Все в ней кричало, что вряд ли он получит такую возможность. – Могу я пропустить одно занятие? – заплетавшимся языком произнес он, уже готовый получить отказ. – С какой целью? – Мне надо отправить письмо. Как только учительница слабо кивнула, Дженсен развернулся на каблуках ботинок и побежал по темно освещенному коридору, а потом вниз по лестнице, к центральному входу. Прошагав по мокрой земле и вдохнув тяжелый туман, неестественно окутавший сад, он подбежал к небольшому домику. Отбарабанив по деревянной двери случайно пришедший в голову ритм, Дженсен начал слушать, но до него не донеслось ничего, кроме биения собственного сердца в груди. Это была тихая музыка его ожидания и нервозности. За дверью послышались шаги мистера Отиса, по всей видимости, только зашедшего в дом. На плечах его костюма виднелись темные пятна от дождевых капель, и истлевшие глаза в немом вопросе посмотрели на Дженсена. – Здравствуй? – для него явно было неожиданностью видеть Дженсена именно сейчас. – Здравствуйте. Вы не могли бы передать моему попечителю, что мне как можно быстрее нужно разрешение на посещение театра в конце недели? – слова слетели с языка чересчур быстро. – Мне не разрешают поехать со всей группой. Он нахмурился и отошел в сторону, намеком показав проходить, а не стоять под дождем. – Твоя просьба поставила меня в тупик. Садись, – он махнул рукой на кресло, покрытое протертым темно-бордовым покрывалом, а сам направился на кухню к электрической плитке, где уже вовсю насвистывал заунывный мотив пузатый чайник. Правда, то, что здесь называлось кухней, представляло собой отгороженный закуток возле маленького окна, стены которого были обклеены пожелтевшими обоями. Если бы не нервозность и сомнение, Дженсен бы уже обязательно рассматривал явно новое оборудование – у него в приюте не было плиты, слишком маленькие средства не позволяли. – Насколько мне известно, твой попечитель приедет только к концу недели, – мистер Отис открыл дверцы шкафчика и достал оттуда две чашки, тут же налил в них горячую воду и душистый чай. – Боюсь, у меня не будет возможности передать твою просьбу. – Приедет? Разве вы не ездите специально к нему, чтобы… – Нет, с чего ты это взял? Дженсен непонимающе посмотрел на него, а мистер Отис сел напротив, не побоявшись обжечься, взял в огрубевшие руки чашку и, сделав первый глоток, едва заметно поморщился. – Прости, что ничем не могу тебе помочь, – спустя несколько минут сказал он. На его лице и вправду застыла грустная улыбка. – Меня просили не говорить, и я не хочу подводить человека. – Я не понимаю, к чему такие тайны! – Дженсен не выдержал. Внутри него все рассыпалось на части, как камешек соли, который по неосторожности сильно сжали между пальцами. – Что плохого в том, чтобы я знал имя человека, который мне помогает? – Ты не должен во всем видеть подвох или зло, – серые глаза внимательно изучали лицо Дженсена, полное раздражения и непонимания. – Не обязательно помогать с целью извлечения выгоды, понимаешь? Я знаю, откуда ты, Дженсен, в отличие от многих учителей, и могу понять, почему ты беспокоишься, но не стоит. Просто прими то, что тебе предлагают, а тебе предлагают уже многое. – Вы говорите, что он часто посещает это место? – Странно, что такой человек, как ты, еще не догадался, – мистер Отис смочил сухие губы чаем, наблюдая, как листики заварки тонут на дне морском чайной кружки, и улыбнулся, как улыбаются тем, кто совсем не понимает, что происходит – снисходительно и печально. – Допивай чай и беги на уроки. Что-то мне подсказывает, что ты сбежал без разрешения преподавателей. Дженсен пододвинул к себе чашку, но резко застыл – как ему показалось, на короткое мгновенье, на самом деле тянувшееся с минуту. Сердце и легкие поменялись местами, а в животе натянулась тугая струна, готовая оборваться в любой момент. – Я и так сказал тебе слишком много, – мистер Отис словно не замечал его оцепенения, поднялся на ноги и долил себе чаю в чашку чуть ли не до краев. Его трясущиеся руки необъяснимым образом удерживали посуду на весу, не расплескав при этом содержимое. – И как часто он тут бывает? – Дженсен не хотел заканчивать этот разговор. – Мистер Отис, это очень важно. – Довольно редко, он слишком занятой человек, – старик смотрел на него из-под густых бровей. – Не воображай, что он занят только заботой о тебе. Оцепенение стало проходить, и Дженсен выдохнул. Человек, которого на секунду принял за своего попечителя, никак не мог быть претендентом на эту роль. От этой мысли на секунду стало спокойнее, но это чувство тут же сменилось беспокойством: он до сих пор не знал, кто тот таинственный человек и когда он появится, чтобы дать разрешение. – Когда твоя группа собирается в поездку? – Послезавтра. – Мне жаль, – снова пробормотал старик, – но от меня в этой ситуации ничего не зависит, ты должен это понимать. Джаред был расстроен. Он пытался не подавать виду, говорил, что это не последняя поездка их класса. Они здесь только год, да и тот неполный, и впереди их ждет бесконечное множество поездок, возможно, намного интереснее, чем эта. Но это не вселяло оптимизма. *** – Я расскажу тебе, что там будет, – все же не в силах утаить счастливую улыбку, сказал Джаред утром в день отъезда. Он стоял перед Дженсеном, разгладив рукава пиджака, не специально, но именно в эту минуту сильно раздражавшего своей новизной. – Конечно, Джа. Жду подробностей! В воскресенье в колледже стало заметно тише. Старшие сидели по своим комнатам, скорее всего, отсыпались, и только Эмили Паркинс по неизвестным Дженсену обстоятельствам тоже осталась здесь. Она молчаливой тенью бродила по библиотеке, где сидел Дженсен, не знавший, куда себя деть от скуки, рассматривала корешки книг, но ни одну из них не взяла в руки, а просто касалась пальчиком, словно все содержимое страниц через прикосновение могло волшебным образом залететь ей в голову. Периодически она смотрела на Дженсена, но ничего не говорила – лишь ловила ответные взгляды. Он ушел из библиотеки, когда та наконец-то взяла в руки книгу в ничем не примечательной обложке, и оставалось только ломать голову, почему она выбрала именно ее, тоненькую и серую. Забрел на чердак, где обнаружил Роберта, развалившегося на матрасе, окруженного кипой бумаг, но с ним разговор не клеился. Ощущение полной свободы отбивало свой неровный ритм под кожей. Тусклые сумерки под тяжестью дождя пробирались сквозь щели в рамах и стелились по полу нечеткими тенями. Дженсен подошел к окну своей комнаты и вздрогнул – перед металлическими воротами школы остановилась черная машина, фарами осветившая довольно тусклым молочным светом сад. Та самая, на которой мистер Отис привез его сюда. Дженсен с любопытством вытянул подбородок, но из-за толстой стены дождя было невозможно разглядеть человека, открывшего дверцу и тут же расправившего над своей головой зонт. Дженсен сразу узнал старика Отиса, спешившего к воротам, переваливавшегося при ходьбе с одной ноги на другую так, что его зонт покачивался вместе с ним. Они постояли с минуту, видимо, что-то объясняя друг другу. Дождь барабанил так, что заглушал даже рев мотора машины, баранку руля которой водитель незнакомца вывернул, исчезнув из поля зрения. Мистер Отис махнул рукой в сторону колледжа, подставив ее под капли, которые наверняка заструились по коже, вдоль выступающих синих линий вен, вдоль костей, сухожилий и одряхлевших мышц, намочив край рукава старого твидового пиджака. Резкими отточенными движениями незнакомец пересек сад, сказав мистеру Отису что-то короткое, но убедительное, раз тот не пошел за ним. Из минутной комы Дженсена выдернул усилившийся дождь и едва слышный хлопок двери где-то на первом этаже, куда с непреодолимой силой хотелось сбежать, чтобы краем глаза увидеть лицо человека, напустившего на себя дымку мрачной неизвестности. Он, как заведенная игрушка, не спеша передвигал ноги сначала по полу своей комнаты, затем по ступенькам, ведущим вниз. Кто-то из старшекурсников, проходя мимо него, задел плечом, тут же пробормотав невразумительные слова себе под нос, но это было неважно и никогда не будет важным. В холле было пусто, только на деревянном паркете у самой двери заметны несколько ошметков грязи и дождевые капли, оставленные от зонта. Он без раздумий шел в ту сторону, где хоть изредка, но виднелись намоченные деревянные доски. Наверху были слышны голоса учеников, и внезапно кто-то засмеялся особенно громко, но знакомый голос мистера Отиса прозвучал совсем рядом. Дженсен повернул голову и первое, что увидел в тусклом освещении коридора, – белый, чуть смятый в уголках конверт, который сам же заклеивал в каморке у старика, на всякий случай. Мужчина в черном длинном пальто стоял к нему спиной, он слушал мистера Отиса и медленно кивал, опустив острый подбородок, и Дженсен мгновенно узнал его, а внутри точно покатился вниз оползень из тяжелых камней. В руке того мужчины был зонт, с которого с мерно скатывались капли и уже образовали на полу маленькое грязное озеро. Мистер Коллинз повернулся в его сторону и посмотрел в озадаченные мутные глаза. Увидел, как расширяется его зрачок, и скривил губы в скупой улыбке. Сказал своим излюбленным низким голосом, заплетавшимся в волосах на самой макушке: – Здравствуйте, мистер Эклз.