Мальчик, в котором жили киты

Он тенью бродил по коридорам, ледяным взглядом обволакивая всех, кто попадется на его пути, держа в руке изящную трость, и едва постукивал ею по холодному полу, словно азбукой Морзе отбивал только ему известный шифр. Он редко удостаивал кого-то взглядом дважды, наверное, считая это слишком щедрым жестом, а может, об этом даже и не задумывался, ибо это было его природой. Холодной и строгой. Резко отличавшейся от других. Его образ не умещался во впопыхах вырванных тетрадных листах, ему был нужен размах, простор, и Дженсен понимал, следил за мистером Коллинзом каждый раз, как только тот появлялся в поле его видимости, чувствуя силу, пронизывающую до самых лопаток, и невольно одергивал себя, словно его поймали за чем-то непристойным. Все казалось неестественным и одновременно притягивало с новой силой, толкало, очертя голову, в новое и неизвестное. – Витаешь в облаках? Джаред. Шумный, полный энергии. Толкнул его локтем, улыбаясь так, словно уголки его губ туго привязаны к ушам. Взгляд, полный счастья и веселья, остановился на растерянном лице Дженсена, мазнул по нахмуренным бровям и чуть напряженным плечам и снова вернулся к лицу. – Эй, ты чего? – Просто задумался, – Дженсен на секунду опустил веки, всего секунду, но и ее было достаточно, чтобы стряхнуть дымку оцепенения, накатывавшую каждый раз, как только поблизости оказывался мистер Коллинз. – В последнее время ты задумываешься чаще, чем обычно. То есть ты всегда задумчивый и замкнутый, но вот в последнее время это увеличилось в разы, – словно скороговорку проговорил Джаред, на последнем слове делая глубокий вдох, потому что воздуха в легких совсем не осталось. Он неуклюже заправил волосы за ухо, думая, что это как-то может исправить беспорядок на голове. – С тобой все хорошо? Дженсен быстро кивнул. – Как всегда, просто погода действует, – он пожал плечами, облокотившись на холодную стену коридора, – учитель еще не пришел, но на пороге уже скопился почти весь класс, хмурившийся от недосыпа и кулаками протиравший сонные глаза. – Никак не могу привыкнуть. – Давно пора бы. – Джаред все же резко отличался от других: лица одноклассников были будто сотканы из тумана и мороси, что холодом оседает за окном, а он был сгустком энергии, светился даже для тех, кто не просил. – Уже скоро снег пойдет, а ты все по солнцу тоскуешь. Он легко задел его плечо своим, выражая поддержку в своей манере, и еще шире улыбнулся, увидев ответную слабую, но все же улыбку на лице Дженсена. – Вы знаете, кто это? – совсем рядом оказался Роб. Очки с толстыми стеклами криво сползли ему на переносицу, запутавшись в непослушных каштановых кудрях, а он, не обращая на них никакого внимания, сосредоточенно смотрел куда-то в сторону, как всегда теребя в руках помятые листы бумаги, исписанные скачущими в хороводе по строчкам буквам. Дженсен проследил за его взглядом, а Джаред за считанные секунды припомнил все, что знал: – Эмили Перкинс. Она с нами участвует в театральной постановке. Милая девушка, но только очень неуклюжая, очень, и просто поверь мне, я это еще мягко сказал. Она никак не мо… – Ты хочешь с ней познакомиться? – перебил Дженсен, посмотрев на Эмили. Она стояла чуть поодаль от девчонок, чьи длинные косы сворачивались в затейливые пучки. На ее нахмуренном лбу залегла едва заметная складочка, и Эмили задумчиво перекатывала в тоненьких пальцах ленточку, стягивавшую редкие пшеничные волосы. Посмотрев на растерянное лицо Роберта, Джаред сбоку загоготал, отвернувшись от девчонок. Все его лицо покрылось красными пятнами, а на щеках от широкой улыбки появились милые ямочки, которым позавидовала бы любая школьница. – Давай, что ты ждешь, – успокоившись, Джаред легко подтолкнул Роберта, но тот, засуетившись, запутался в своих ногах и распластался бы по полу, не ухвати его вовремя Дженсен за локоть. Роб громко задышал от волнения и спешно поправил очки, измазанными в грифеле пальцами проведя по волосам и лицу. – Да, я не против, хотя нет, спешу на урок, – пробормотал Роб, мгновенно засуетившись. Поток слов, что слетел из его губ, едва можно было различить. Эмили, наверное, умела читать мысли, потому что, сделав глубокий вдох, заметный даже издалека, застенчиво повернула голову в их сторону и слабо улыбнулась, мол, – я заметила, что вы на меня смотрите, а дальше что? – Я пойду, да, мне определенно нужно бежать, знаете, черчение, – точно нельзя опаздывать. Джаред издал еще один тихий смешок и едва слышно сказал Дженсену: – Так и думал, что она ему понравится. Тот в ответ лишь ухмыльнулся, а Роберт засуетился, нервно переступил с ноги на ногу, будто решая: все же познакомиться с Эмили, переборов свою застенчивость, или, оправдываясь в суете, сорваться с места, чтобы под звук непрекращавшегося дождя добраться до кабинета на другом этаже и там сокрушаться от своего позора. Он выбрал второе, и Джаред вопросительно посмотрел на Дженсена, пожимавшего плечами. Не объяснять же ему простые истины – что люди в большинстве своем не ценят никого, кроме себя, что они зациклены на своем статичном мире, а остальные – всего лишь фон, неясный шум, огромное море, которое вечерами стучится в деревянные двери их хижин, что их чувство прекрасного состоит в разрушении всего, что попадется под неловкую руку. Все они одинаковые. Дженсен поймал непонимающий взгляд Эмили, но звонок заставил их отвернуться и направить все свои мысли на тему урока. И он, Дженсен, абсолютно такой же – думающий только о себе и отрицающий помощь других. Эта мысль звонким молоточком билась на краю сознания, заставляя снова и снова возвращаться к ней, она набирала обороты к концу учебного дня. Серое небо за окном казалось бесконечной воронкой, затягивавшей всю его сосредоточенность и внимание. Ветер ударялся о стекла с невероятной силой, и те дрожали под его напором и жалобно поскуливали рамами. Дженсен, задумавшись, так и не понял, как оказался на пороге хижины мистера Отиса. Привычка. Он только поднял руку, чтобы постучать по влажному дереву двери, а та уже открылась, и повеяло такой густой настойкой лесных трав, что нервозное ощущение мгновенно пропало, и мышцы расслабились, как только перед ним поставили чересчур большую чашку с напитком. Замерзшие пальцы обхватили посуду, и стало тепло и хорошо. Дженсен только открыл рот, чтобы задать самые волнительные для него вопросы, как Отис заговорил, вдумчиво выбирая слова, словно знал, о чем его спросят. Заговорил о том, что ему сказали за ним присмотреть, передавать просьбы и быть в курсе всего, что происходит на территории пансиона. О том, что не так уж это и просто – скрывать то, что, казалось бы, лежит на самой поверхности. О том, что для человека его возраста присматривать за молодежью – не самое лучшее занятие. О том, что старые кости, покореженные проклятым артритом, напоминают о себе каждую ночь. О том, что… – Полагаю, сэр, мистер Коллинз считает меня совсем беспомощным, раз печется даже о таких мелочах, как тетради. Я хотел попросить воспитательницу прислать их по почте, но обнаружил толстую стопку на своей кровати в самом начале учебного года. Он просил вас их передать? – Тетради? – мистер Отис подслеповато прищурился и сделал глоток из чашки, его рука тряслась, и горячий чай норовил вот-вот выплеснуться из своих «берегов». Ладони его пахли жжеными спичками, и запах приятно щекотал ноздри. – Я за тобой только присматриваю, не более. Может, он попросил сделать это кого-нибудь еще, а может… – Это слишком много для меня одного, – сказал Дженсен, задумчиво обводя пальцем стесанную кромку чашки, – понимаете? Ну, конечно, вы понимаете. Только не говорите, что я не прав. Прошу, дайте сказать. Мистер Отис молча кивнул и подбадривающе улыбнулся испещренными паутинами трещин губами – мол, давай, никто не станет осуждать. – Мне судьба никогда не делала таких щедрых предложений, я не получал на каждый день рождения подарки, донашивал старую одежду, пропахшую сыростью и продырявленную молью в пыльных шкафах. Каждую субботу я драил пол на первом этаже так, чтобы он блестел, потому что это было единственное место в пансионе, куда приходили возможные родители, единственное место, которое влияло на судьбу ребенка, – на секунду Дженсен замолчал, переводя дыхание. Воспоминания и мысли, скопившиеся в голове за это время, сами слетали с языка, а воздуха в легких было слишком мало, чтобы осилить такой стремительный поток. – Я знаю, что такое съесть на ужин ломтик черного хлеба и надеяться, что, промочив ноги из-за прохудившейся обуви, не заболеешь, потому что лекарств совсем мало. Я не привык, чтобы на меня тратили столько денег, сколько мистер Коллинз. Это… это просто неестественно, я не заслужил, и… – Почему ты так считаешь? – Я не сделал ничего такого. Мне даже не всегда удается получить «хорошо» по предмету, я не говорю даже об «отлично». Я не умею говорить по-французски, как это принято в высших кругах, не знаю норм этикета и с какой ноги начинать бостон*. – Поэтому ты здесь, разве нет? Мистер Коллинз сказал, что ты много времени посвящаешь изучению предметов, это показатель. – Мистер Отис поднялся с места, и Дженсен увидел, как тот щурился от неприятных ощущений – от долгих разговоров и сидения на одном месте потянуло поясницу. – Так и сказал? – Так и сказал. Поэтому не думай, что ты здесь случайно. Этот человек много пережил и знает, кто оправдает ожидания, если ему помочь. Мистер Отис дрожащими руками подлил еще чаю, до самых краешков чашки – еще чуть-чуть, и содержимое выплеснется из ее берегов. Плечи Дженсена опустились, в голове стало совсем пусто и от этого еще более некомфортно. Он и не заметил, как за пыльными стеклами мир стал погружаться в фиолетовый цвет неприветливых сумерек, а мистер Отис уже зажег лампу. – Что это значит? – Что жизнь не дает поблажек не только тебе. Мистер Коллинз молод, но уже испытал некоторые тяготы жизни. Он посмотрел ему прямо в глаза, и Дженсен отчетливо услышал, как тот произнес: «Может быть, тебе суждено самому узнать», – своим тихим хриплым голосом, не размыкая губ.

***

Ранним утром мистер Отис тихо постучал в дверь огрубевшими костяшками пальцев и попросил одеться – мистер Коллинз ждал его на веранде. Дженсен сонно натянул форму, умылся ледяной водой, пригладил волосы на правую сторону и нахмурился, когда из этой затеи ничего не вышло. Тихо ступая по лестницам пансиона, он шел в сторону веранды. Мистер Отис настоятельно просил добраться так, чтобы его никто не заметил. Сонный, но одновременно натянутый, как струна на скрипке, Дженсен, все ближе и ближе подходил к месту, и чем ближе он подходил, тем сильнее эта «струна» натягивалась, грозясь порваться от напряжения в любую секунду. На веранде пахло сыростью и мхом, от дождя деревянный пол совсем расшатался и издавал плачущие всхлипы, как только ботинки Дженсена касались дощечек, но это его волновало в последнюю очередь – повернувшись к нему спиной и вдумчиво смотря куда-то вглубь «синего сада», как называл его про себя Дженсен, стоял он. Само воплощение раннего утра, как рассвет, вечно притягивающий блеском в голубых, поистине колдовских глазах. – Вы заставили меня долго ждать. – Извините. – Утро было пропитано холодом, и ноябрьский ветер, присвистывая, просачивался через тонкие щели в досках. Дженсен нервно поежился, оглядывая веранду, словно видел ее впервые, но не сводил взгляда со спины, обтянутой иссиня-черным пиджаком. Ему чертовски хотелось спать. Хотелось вернуться в теплую кровать своей безликой комнаты и никогда не находиться под этим взглядом, потому что все это бессмысленно. Его покровитель откровенно издевался над ним уже четвертый месяц. Мистер Коллинз обернулся и бросил взгляд на Дженсена, чуть прищурив ледяные глаза. – Садитесь, – взгляд Дженсена уперся в стол, на котором лежала толстая книга с непонятным названием, новая тетрадь и перьевая ручка, наполненная свежими чернилами. Стараясь не проявить своего сонного и нервозного состояния, Дженсен послушно сел на предложенное ему место, пальцами мгновенно обхватив приятный корпус ручки. Он приготовился писать, что скажут, хотя и не понимал своего предназначения здесь и испытывал откровенную издерганность, связанную с совершенным незнанием человека напротив. Мистер Коллинз смотрел в окно, но, заметив, что сделал Дженсен, сухо произнес: – Я попросил вас присесть, но не давал никаких распоряжений по поводу письменной работы. Дженсен почувствовал, как щеки подернулись слабым румянцем, грозящим вот-вот изменить свой оттенок на более насыщенный. – Простите, сэр, – он отложил в сторону ручку и нервно протер взмокшие ладони о хлопчатые брюки. – Я сделал это, не подумав. Мистер Коллинз повернулся в его сторону. Его улыбка хорошо соскабливалась бы ножом, сходила слоями, ломкими и тонкими, осыпалась на сырые доски веранды и пачкала кончики ботинок. Дженсен сжал ткань брюк в замерзших – а может, из-за взвинченного состояния похолодевших – пальцах. – Я хорошо знаком с программой, преподаваемой в вашем бывшем учебном заведении, и, признаюсь честно, не испытываю никакого восторга от методик, выбранных учителями, – взгляд мистера Коллинза небрежно коснулся лица Дженсена, уделив особое внимание глазам, неотрывно следивших за ним. – Французскому языку там явно не уделяли должного внимания, несмотря на его востребованность в обществе, поэтому я счел должным восполнить этот пробел самостоятельно, чтобы потом вам было легче воспринимать полученную со всеми в классе информацию. Сухой голос отстраненно вещал о тонкостях предмета, ударяясь о пол такими же сухими словами и фразами, вещал о необходимости изучаемого предмета и сложностях, а Дженсен только и мог, что нервозно елозить на стуле. Он испытывал одновременно и страх и легкое возбуждение перед чем-то новым. – Откройте тетрадь. Дженсен беспрекословно сделал то, что ему сказали. Мистер Коллинз неожиданно оказался слишком близко, отодвинул рядом стоявший стул со слегка потрескавшейся деревянной спинкой и в уголке, на сидушке, порванной тканью, и сел. Его дорогой черный костюм дико контрастировал с фоном веранды, а кисть руки потянулась к ручке. Запах можжевельника был кругом, забиваясь в ноздри и оседая на пиджаке. – Le cahier pour les leçons d'écriture, – вывел он на самой первой строчке. Дженсен ожидал, что его почерк окажется таким же идеальным, как и он сам, но прогадал. Буквы едва заметно скакали на строчке, а хвостики и вовсе выходили неаккуратными. Про себя Дженсен улыбнулся – этот человек все же не так идеален. Мистер Коллинз вывел его из раздумий, прося повторить за ним написанное несколько раз. Как назло в фразе была несчастная «р», выговаривать которую следовало горлом. Стесняясь своего произношения, Дженсен не мог повторить приятный звук, так легко скатывающийся с языка мистера Коллинза. Он неловко прикусил язык, когда мистер Коллинз сказал, что так никуда не годится. В его словах чувствовалась призрачная нота терпения, но внешний вид не внушал ничего близко похожего. – На втором курсе обучения, когда в нее войдет la langue française, вам будет трудно, если вы не научитесь сейчас, – сказал он. Дженсен кивнул, сам не понимая, зачем. – Надеюсь, вы все же приложите усилия. Хотелось возразить: он и сейчас старался, но только крепче сжал губы. Он настороженно относился к мистеру Коллинзу, несмотря на его доброту. Стеснялся его, не хотел привлекать слишком много внимания, хотя последнее явно не удавалось. – Попробуйте еще раз, – настойчиво попросил тот, внимательно и слишком напористо смотря на Дженсена. От этого взгляда еще сильнее хотелось моментально сорваться с места и выйти. Но Дженсен повторил слово, как можно невесомее и осторожнее перекатывая его на кончике языка и стараясь добиться желаемого звука. Не получилось. Не получилось и во второй раз. Третий. Десятый. Пятидесятый. – Сэр, я не думаю, что… Дженсен замолчал, как только, отведя взгляд от чернильных букв, столкнулся взглядом с синими глазами напротив. Слишком холодными, режущими все внутренности, все мысли и эмоции ледяными иглами, по остроте сравнимыми со скальпелем. – Я вас внимательно слушаю, – сказал, а слова повисли в воздухе, инеем оседая на горизонтальных поверхностях. Дженсен упрямо не отводил взгляда и продолжил начатую фразу, хотя и представлял, что последует далее: – Не думаю, что я способен выучить французский. Мой рот не способен выдавать такие звуки и… – Вы сомневаетесь в себе или во мне как в преподавателе? – последовал немедленный ответ. – В себе, – ерзая на стуле, сказал Дженсен. – Вы только начали изучение, а уже такие выводы? – в его голосе сквозила ничем не прикрытая издевка. Встав со стула, жалобно скрипнувшего ножками по полу, он отошел к окну, но на сад не смотрел. Его взгляд не покидал лица Дженсена. – Видимо, мое представление сильно отличается от того, что я прочел в вашем сочинении. Его светлые губы сжались в узкую линию, а взгляд выжигал на лице Дженсена дыру, от чего он мгновенно растерялся. – О молодом человеке, стремящемся вырваться из приюта на свободу. Высмеивающем отвлекающие от дел задания учителей, но, тем не менее, незамедлительно выполняющим каждое из них. Дженсен молчал, а мистер Коллинз не останавливался. – Даже в глубоко неприятном ему месте он выполняет все уроки, хотя большинство ему пока что не по силам. – Его слова звенели в тишине утра чугунными шариками, с грохотом падающими на пол и издающими скребущий звук при столкновении. – Если вы думаете, что это ошибка, то я хотел бы все раз и навсегда прояснить. Здесь не будет учиться человек без ума, но с приличным состоянием. Может, вы сомневаетесь в моем благоразумии? Дженсен молчал, вторя сонной тишине. – Ответьте, – настаивал мистер Коллинз. На его плечах первые серые лучи плели свои невесомые паутины. Он сидел, не в силах двинуться, где-то в центре своей вселенной, оказывающейся на влажных досках скулящей от ветра и дождя веранды. Вокруг него – безобразное молчание и тяжелые темные облака за стеклами. – Нет, сэр, – просвистел он сквозь зубы. Посмотрел в тетрадь на запись: чернила засохли и приобрели еще более густой оттенок. – Я так не считаю. – Тогда извольте не опускать руки, как делали это с самого начала. Я не потерплю такого отношения, вы должны это понять раз и навсегда. Ведите себя как настоящий джентльмен. Холодный взгляд все еще прожигал, но в голосе появились нотки, схожие с просьбой, хотя Дженсен тут же засомневался, что правильно растолковал их. Мистер Коллинз сел. На его лице вновь появилось равнодушное выражение, хотя еще секунду назад Дженсен видел обратное. Но мистер Коллинз на этом не останавливался – он вновь требовал повторить слово. Ждал, внимательно изучая лицо, и за неудачной попыткой требовал повторить вновь. Занятие продлилось до звонка, оповещавшего учеников о начале нового учебного дня. Коротко кивнув на тетрадь и письменные принадлежности, мистер Коллинз сказал о времени следующего занятия. К началу урока Дженсен уже полностью проснулся, и, казалось, что все произошедшее было не иначе как выдумкой, странным сном на грани бреда или помешательства. Джаред со своим неизменным жизнерадостным настроением опять мельтешил перед глазами, подсовывая на скучном уроке диалоги из сценария и периодически заговаривая о Женевьев, Мэтт и Ричард обменивались заговорщецкими и очень говорящими взглядами, не успевая усидеть на месте, а Роб тихо сидел сбоку, шелестя листами и то и дело проклиная ручку, решившую испортить пару строк выплеснувшимися чернилами. Дженсен замечал, что иногда Роб оглядывал коридор, класс, столовую, бегал взглядом по лицам и задумчиво отворачивался, словно неудовлетворенный увиденным. Его очки в толстых стеклах запотевали, и он то и дело протирал их краешком рубашки, изгвазданной на рукавах грифелем. Это было забавно, учитывая, что Эмили каждый раз оказывалась в другом конце здания, тихом и незаметном, как ей казалось, углу и наблюдала за ним, Робертом, прищуривая глаза и теребя жидкие светлые косы.

***

Дженсен приходил на утренние уроки по вторникам и четвергам, понимая, что каждая такая встреча для него становилась чуть менее напряженной. Мистер Коллинз продолжал следить за ним холодным взглядом. «Этот человек много пережил и знает, кто оправдает ожидания, если ему помочь». Мистер Коллинз много пережил, и этот вопрос не давал Дженсену иногда сомкнуть глаз по ночам, словно он одержим. С чем мистер Коллинз столкнулся? Как стал таким? В голове возникали образы, обескураживавшие своей нереалистичностью и дикостью. Возможно, а скорее всего так и было, большинство учащихся пансиона считали его пустым. Но пустые люди на самом деле не такие уж и полые со всеми своими костями, внутренностями и литрами крови, бегущей по венам, которую толчками выплевывают их сердца. Пустые люди на самом деле не такие уж и пустые со всеми своими интересами, увлечениями и страстями, мимикой, разговорами и желаниями. Пустые люди не стали бы помогать, правда? Пустые люди – они не такие уж и пустые. Они неплохо научились притворяться. Женская часть пансиона неожиданно обнаружила в нем мистера Дарси – человека, прячущегося под неприятной всем маской, – по которому сходила с ума Женевьев и еще половина ее подруг. Они хихикали и застенчиво поправляли тонкими ухоженными пальчиками аляпистые заколки в прическах, стоило мистеру Коллинзу только появиться рядом и небрежно бросить в их сторону хотя бы один взгляд, что вызывало у Джареда фырканье. – Это глупо, – сетовал он. – Джейн Остин словно с него списывала своего персонажа, – как-то услышал Дженсен от Женевьев. – Приглядись. Только вот мисс Эмори совсем не Элизабет. Эффектная и пустая. Она громким стуком каблуков шагала по коридорам и забывала прикрыть за сбой дверь. Плыла мимо, приковывая взгляды всех, кто не стеснялся на нее взглянуть. Она улыбалась красными губами, не упускала возможности разглядеть свое отражение в зеркале и поправить оборку на модном платье. Кивала своим пустым мыслям и шла дальше. Самое неприятное, что находил в ней Дженсен, – способность затуманить разум даже, казалось, образованному человеку. Но мистер Коллинз вступал с ней в беседы, сдержанные и немногословные, но беседы. Дженсен иногда наблюдал, как мистер Коллинз галантно подавал ей руку, чтобы сопроводить в кабинет, и лицо мисс Эмори озаряла улыбка, заставившая бы кого угодно упасть к ее ногам, но не мистера Коллинза. Он был исключением. Мисс Эмори готова была выпрыгнуть из кожи, лишь бы задержать его взгляд на себе подольше. Не получалось. – Если вы так и продолжите отвлекаться, наши уроки станут бессмысленными. Холод медленно полз по полу, касаясь босых ног. В библиотеке было холодно, промозгло, неуютно. Утро обещало быть еще более неприятным и скупым на эмоции; Дженсен подавил зевок, грозивший вырваться наружу и еще больше раздражить мистера Коллинза, сидевшего напротив. За стенами уходящая осень заливала свою тоску ледяными дождями, нервно срывала с деревьев оставшиеся листья, заламывала пальцы, а по утрам по привычке курила, превращая терпкий дым в тяжелый, молочно-белый туман. Перед Дженсеном лежала тетрадь, исписанная мелким корявым почерком. Слишком часто между строк вливались аккуратные фразы и слова. Они надменно бросались в глаза, и хотелось разочарованно всплеснуть руками, только взглянув на свои ошибки. – Вы тренировались, как я сказал? Дженсен кивнул. – Конечно, сэр. Мистер Коллинз сидел на стуле, выпрямив спину и сложив руки перед собой на столе. – Тогда для вас не составит большого труда прочитать мне свой отрывок из пьесы. – Je t'en prie, bon Mercutio, retirons-nous; la journée est chaude, – начал Дженсен. В его голове в одночасье стали всплывать образы из своей тетради, исписанной репликами. Он старался говорить мягко и звучно, чтобы жалкий «р» не слишком резал слух. – Уже лучше, – холодно кивнул мистер Коллинз, и Дженсену даже показалось, что вот-вот услышит похвалу, но тот снова настойчиво попросил продолжать. – Вы слишком стараетесь произнести этот звук. Я слышу нарастающее напряжение в вашем голосе, когда вы чувствуете, что буква совсем рядом. – Я стараюсь, сэр, – пожал плечами Дженсен, избегая его взгляда. – Посмотрите на меня и следите, как я это говорю. Дженсен поднял взгляд, мгновенно проваливаясь в обжигающую синеву напротив. – Dans la gendarmerie, quand un gendarme rit, tous les gendarmes rient dans la gendarmerie. Нельзя было придумать фразы, еще более начиненной раздражающей рычащей. Но он спорить не стал. С множеством пауз из-за частых исправлений повторил, как и сказали, осторожно пробуя на языке новые слова, словно боясь обжечься. – Вы меня не слушаете. Дженсен рассеянно моргнул, понимая, что не отводил взгляда от мистера Коллинза напротив и действительно не слушая его. Он сжал руки в кулаки под столом и подавил желание вздохнуть, вместо этого прикусив губу, что не ускользнуло от чужого взгляда. – Сядьте прямо, – настойчиво сказал он, привлекая внимание, задев длинными пальцами манжет пиджака Дженсена и участок кожи. – И повторяйте за мной. Последних слов Дженсен не слышал. Он растворялся. Его рук уже не существовало. Пальцев, запястий, локтей. Он смотрел в колючие глаза напротив и не видел их, они расплылись в вязкой дымке вслед за головой, шеей и туловищем мистера Коллинза. Последними отправились в небытие, и неожиданно заложило уши. Он растворялся в мерзлом утреннем воздухе, его тело становилось продолжением нового дня, становилось продолжением фраз в тетради, шуршащей страницами, если прислушаться особенно внимательно. Растеряться не было времени. Словно размытая от дождя палитра красок художника, появлялась картинка, как если бы он смотрел через толстый слой соленой океанской воды, щиплющей глаза и заливающейся в горло и уши. Дженсен смотрел на блеклые обои, наклеенные поверх тонких стен, смотрел на стол из грубого дерева, смотрел на лицо, обрамленное седыми волосами, выбивающимися из чепчика. Через толщину «воды» неожиданно в нос ударил резкий запах травы, а в голове застучали набатом слова. Жутко было потому, что звучали они знакомо, но значения разобрать было невозможно. Длинным потоком они лились в его сознании, и он с широко открытыми глазами сквозь мутную пелену смотрел перед собой. – С вами все хорошо? Дженсен моргнул, и перед ним снова появился мистер Коллинз. Он обеспокоенно, что очень удивило, смотрел на него, и в глазах совсем рядом не было привычного холода. Они поблекли, словно весь их цвет ушел с наваждением, посетившем Дженсена. Только теперь этот взгляд не пугал, вовсе нет. Казалось, что за прохладой его зрачка он видел обычного человека, без вычурных движений, пронизанных чем-то, что заставляло нервно сглотнуть и опустить глаза, и ощущение не уходило. – Да, сэр, я в полном порядке, – Дженсен в подтверждение кивнул и незаметно ущипнул себя чуть выше кисти руки. Боль пробежала до самого локтя и там же остановилась. – Что я должен повторить? – Вы бледны. – Не беспокойтесь, – его слабо потряхивало от произошедшего. Он незаметно вытер взмокшие ладони о брюки и, выпрямив спину, снова посмотрел на мистера Коллинза. – Могу я продолжить? – Да. В ушах еще был слышен тихий шепот из знакомых, но непонятных слов.