***
Уроки и репетиции в театральном кружке слились в одну большую пропасть, засасывающую все время и силы. Яркими вспышками голубых глаз во всем этом кавардаке проносились только утренние занятия - они выбрасывали на камни и заставляли сердце биться чаще, несмотря на утреннюю сонливость, окутавшую все возможное пространство. Дженсен совсем не заметил, когда день выступления настал, когда рычащие строки пьесы не так сильно резали ухо, и совсем не нужно было подглядывать в смятые и затертые до дыр от частого использования листы с репликами. Эмили не так часто путалась в длинной юбке и переставляла слова местами, словно так и было задумано, и Шекспир именно так и написал, а Джаред научился не так часто смотреть на Женевьев при каждом удобном случае. – Как думаешь, сколько раз я запнусь? – рубашка Джареда, вылезала из выглаженных брюк и топорщилась в разные стороны, пока он пытался пригладить волосы. Джаред неловко вертелся перед зеркалом, поворачивался то одним боком, то другим, и с каждым разом его прическа напоминала все больший хаос. В каморке, куда их отправили готовиться к выступлению, было сыро и пахло плесенью, пробравшейся в каждый угол комнаты. Мальчишки, задействованные в постановке, наступали друг другу на ноги, бурча под носы ругательства, за которые наверняка хорошенько получили бы по макушке, и шепотом пересказывали друг другу реплики. В их волосах запутался тусклый свет единственной лампочки на все помещение, он ложился кривыми линиями на взволнованные лица, делая их более взрослыми. – Уверен, что нисколько, – Дженсен завязал шнурки на ботинках, совершенно не подходящих к его костюму, но ничего лучше найти не получилось. – Ты выучил все реплики и вчера весь вечер отвлекал меня. Не переживай. – Я волнуюсь, – Джаред бросил на него нервный взгляд. – И ничего не могу с этим поделать. Жаль, родители не смогли приехать, я их давно не видел. Дженсен задумчиво кивнул. Его стопка писем, бережно хранимая все это время, с каждой новой неделей становилась все толще и толще, и они вот-вот грозили посыпаться с полки и разлететься ковром по полу. Печаль и желание увидеться сквозили в каждом слове, написанном миссис Кустоде; он обещал ей приехать на новогодние каникулы, но понимал, что это зависит не от него. В дверь коротко постучали, глухой звук мгновенно заставил всех замолчать и внимательно уставиться на дверь. – У вас пять минут. Что было потом, Дженсен помнил очень смутно. Вот он стоит в душной каморке, пальцами пробегаясь по пуговицам рубашки и проверяя, правильно ли ее застегнул, а вот уже бежит к кулисам маленькой сценки. Он вышел из тени, и все взгляды приросли к нему. Среди смеющихся и перешептывающихся однокурсников Дженсен выглядел затекшее жиром лицо Дилана, тот тыкал пальцем девчонку с длинными рыжими косами и противно похрюкивал каждый раз, когда она просила его прекратить. Дженсен фыркнул и почти успел вернуться к мыслям, что ждет его в скором будущем, как только кулисы откроются перед зрителями, и все увидят его в действии. Почти представил, какие глупые слова взбредут в голову Дилана, чтобы как можно сильнее оскорбить его, но не успел. В зал зашел мистер Коллинз, его локоть обвила белоснежная рука мисс Эмори, на тонких пальчиках которой блестели дорогие колечки, и звук ее каблуков эхом разлетелся по помещению. Все взгляды устремились на него, с любопытством мазнули по острым скулам, костюму и острому взгляду. Мисс Эмори плыла рядом. Ушной раковины коснулся шепот девчонок – обсуждение шикарного платья, идеально сидевшего на тонкой фигуре, туфель, только вошедших в моду. Было видно, какое удовольствие это ей доставляло, как она, плавно качая бедрами, смотрела из-под опущенных ресниц, и в глазах ее горело «Смотрите, смотрите на меня!» Смотрели все, уголки их губ растягивались от удовольствия, и люди, поймав себя на этом, неохотно отворачивались, напоследок все же остановившись взглядом хоть и на секунду. Мистер Коллинз не улыбался, мисс Эмори не заразила его своими эмоциями. Он шёл рядом с ней, но в то же время мыслями был где-то далеко. Дженсена удивило, что он различил это с такого расстояния, да и сам факт показался ему удивительным. Они сели во втором ряду, практически посередине, и сердце Дженсена отчего-то понеслось галопом, он резко вздохнул от волнения, хорошо скрываемого и уже плотно затопившего грудь, когда последний предупреждающий звонок отразился от стен. И вот началось. Тишина разлилась по помещению тяжелым свинцом, зазвенела в ушах и испарилась, уступив место тихой музыке, нараставшей с каждой минутой, испарилась под топотом каблуков и шарканьем ботинок, испарилась в громких репликах и шуршании ярких костюмов. Незаметно подкрадывался выход. Каждая новая реплика приближала его, а колени, как ни странно, дрожали все меньше и меньше. Вот он, вот его момент. Он сделал глубокий вдох, закрыл глаза, словно все это время ждал, наверное, какого-нибудь знака, пусть неловкого толчка в бок, прямо под ребра острым локтем, громкого голоса за спиной, резкой смены репертуара. Шаг вперед, из своего укромного места в тени, - и вот он на сцене. Взгляд невольно устремился к определенному месту в зале, непреодолимое желание повернуть голову и посмотреть туда накрыло с головой, и Дженсен едва ли успел остановить себя, чтобы не поддаться. На его щеках красным расцветал румянец, и он отвел взгляд в сторону, цепляясь взглядом за вытертые доски сцены. Смотрел куда угодно, только не в его сторону, где, казалось, все пылало синим холодом его глаз, расползалось в разные стороны вибрацией волнения и снова скапливалось в самом центре иссиня-черного пиджака, за ребрами, в ледяном сердце. Дженсен моргнул, и иллюзия, наблюдаемая краешком глаза, исчезла, но легче не стало. Он все ещё был на сцене, все ещё в центре внимания не такой большой, но все же публики. Его роль была не очень велика, но язык требовал особых усилий, и каждый раз, прежде чем сказать заученную фразу, он повторял ее в голове, представляя свою тетрадь, исписанную корявым почерком. Мысль, что мистер Коллинз пришёл, не давала покоя ни на секунду, она крутилась на языке, билась о грудную клетку глухими и частыми ударами, и он чувствовал, как на него смотрели, смотрели и ждали. Дженсен думал, что, как только он уйдёт со сцены, дышать станет легче, но даже короткий перерыв не дал вздохнуть. Ноги были ватными и, прячась закулисам, он уже представлял свой следующий выход, следующую фразу и в какую секунду ему придётся посмотреть в зал, чтобы со всей скорости врезаться в синеву. Джаред чересчур старался, четко говорил каждую реплику, смотря куда-то вдаль, поверх голов зрителей, поверх их заинтересованных лиц с нахмуренными бровями и иногда открывающимися от непонятных эмоций ртами. И Дженсен бы нервно рассмеялся от того, как было видно, что Джаред мечется от желания по привычке поправить волосы – жест, не свойственный Ромео, жест, за который преподаватель постоянно его ругала. Но было совсем не до смеха. На лице мистера Коллинза – штиль. Оно было спокойно и безучастно. Он смотрел на постановку, а не конкретно на него, Дженсена, его взгляд застыл где-то между Джаредом и Женевьев, а может, он просто задумался. Дженсен выхватил этот момент и держал в сознании, пока последние слова не растворятся в толпе, и можно будет сделать новый глоток воздуха. Он с волнением представлял, как встретится с ним на следующее утро, может, тот даже что-нибудь скажет про выступление. Похвалит или выскажет замечания, придравшись к произношению? Отчего-то Дженсен надеялся получить любое высказывание, главное – чтобы оно было. Главное – не получить равнодушного выражения лица. Хотелось быть замеченным. Уход за кулисы. И снова шаг на маленькую сцену. Держа безучастное лицо мистера Коллинза в памяти, Дженсен говорил, и слова давались легко, несмотря на то, что их было и не так-то много, и Джаред, заразившись его непонятным состоянием, сам почувствовал себя на своем месте, расслабился и поддался течению. Суматоха в тени спасала, давала вздохнуть и немного успокоиться. Еще один выход. Мурашки ползли по коже; не удержавшись, Дженсен посмотрел вперед, на второй ряд, туда, где все искрило, и под веками, казалось, застыла вся вода мирового океана. Вокруг – ничего, пустое пространство, поделенное на двоих изломанными линиями, замершими на полу мазками краски от нарисованных декораций. Все затихло, кроме стука его сердца и чужого дыхания. Оглушительно зазвенел звонок – конец. Кулисы мучительно медленно поползли к середине и сомкнулись. Глубокий выдох, и послышалось нарастание аплодисментов. – Это было захватывающе! – на лице Джареда расползалось счастье. – Ты видел, как все смотрели? Видел, как девчонки в конце плакали? Дженсен улыбнулся и кивнул, хотя не помнил ничего из этого, кроме одного конкретного лица. – Безусловно, вроде бы не так уж и плохо. – Плохо? – совсем рядом появилась Женевьев, ее ресницы все еще были мокрыми, а в тонкой ладошке она держала носовой платок. – Это было замечательно. Никогда бы не подумала, что у вас получится. Джаред залился краской, тут же привлекая к себе ее внимание. Хлопок по спине, и Ричард одобрительно качнул головой, стоя рядом и щуря глаза от удовольствия. – Неплохо, совсем неплохо. Хороводы перекосивших лица улыбок, растянувшихся до побелевших от пудры щек, шуршание платьев и хохот, кривой линией скачущий то вверх, то вниз, из-за смешной штуки, такой, как мутация у нескладных парней, – зрители выходили из зала, обсуждая маленькое действо, коими свидетелями они стали несколько минут назад. И Дженсен смеялся, кончики его ушей горели от счастья и чего-то необъяснимого, горело и сердце, после напряженного выступления взметнувшееся куда-то ввысь, далеко-далеко вглубь грудной клетки и топящее тело-печь с большей усидчивостью. И заливалось теплом все вокруг, впитывалось и расползалось во все концы комнаты, просачивалось сквозь щели в полу, пробиралось внутрь обоев, сквозь клей и погнувшиеся гвозди, просачивалось в землю и пускало там корни, казалось бы, выкорчевать которые нужно будет постараться. Возбужденной толпой подростки вывалились из-за сцены, когда зрители почти покинули зал, с хохотом запутавшись в ногах, окаменели, вперив свои взгляды в фигуру у стены. Мистер Коллинз смотрел на них - кучку развеселившихся парней и девчонок с горящими глазами - и думал о чем-то своем, недосягаемом. Внутри него расцветал если не целый мир, то отдельные галактики в своем неоново-синем цвете, в тон пиджаку. Внутри него если не пусто, то заполнено не до конца. Дженсен почувствовал, как вспыхнули его шея и уши, когда взгляд синих глаз замер на нем, как сердце перестало греть, и все тепло, что оно «отдавало», потянуло к себе. Как «корни», напоминавшие о единении с пансионом, потянулись, через череды препятствий сворачивали свои побеги, пока не вернулись и не запутались незаметным клубком где-то в самой глубине аорты, и сердце снова застучало, забилось еще быстрее, но только стучало оно как птица, угодившая в клетку. – Я вас догоню, – как можно равнодушней сказал он, а во рту все пересохло, хотя казалось бы - сколько раз он уже за это время так сталкивался со своим учителем, мистером Коллинзом – и это слово все равно неправильно его описывало. Джаред сообразил раньше всех, коротко кивнул и потащил с любопытством оглядывавшихся ребят к выходу. – Здравствуйте. А во рту – пустыня Сахара, и смотреть на него было больно, взгляд не останавливался на лице, а бежал по одежде, ботинкам, упирался в пол, куда угодно, но только не в глаза. – Надеюсь, я не отрываю вас, – его голос ранил, как рапира. – И вы уделите мне пару минут. Грудь сковало, залило тяжелым свинцом. – Конечно, сэр. Косые лучи солнца, пробившегося из-за тяжелой тучи, не переставшей плакать на эту холодную землю, переплелись тонкими паутинками на выходе, на окнах оставив карты и подробно расписанные маршруты побегов. Дженсен почувствовал, что получит отзыв или комплимент, о коих в равной степени надеялся, и замер. – Я был приятно удивлен, обнаружив, что у вас есть талант. Никогда бы не подумал, что в такую незначительную роль можно вложить столько искренности. – Слова мистера Коллинза отпечатывались в сознании, и их невозможно уже было ничем убрать. – Спасибо, сэр. Это действительно происходило. С ним. – Поэтому, как ваш наставник, я решил поспособствовать его развитию. – Дженсен поднял взгляд и увидел, как мистер Коллинз улыбался, и улыбка его кроила лицо на две части. Идеальные и пронзительные по своим эмоциями. Он стал моложе, юнее. Дженсен бы поклялся, что перед ним на секунду появился совсем молодой юноша. – Завтра, в шесть часов вечера, будьте готовы. Я встречу вас внизу, в холле. Будьте готовы к тому, что к утру мы вряд ли вернемся. Прием, скорее всего, затянется на всю ночь. – Прием? – Да, ваш костюм завтра утром занесет мистер Отис, приведите свой внешний вид в порядок и будьте готовы к назначенному времени. Дженсен по привычке дернул рукой, чтобы пригладить топорщившиеся волосы, но тут же себя остановил. Если мистер Коллинз и заметил этот жест, то виду не подал. На его губах все еще играли отголоски той улыбки, или же Дженсен просто выдал желаемое за действительное, но холод сбавил обороты. Мистер Отис появился как всегда внезапно, стуча в хлипкую дверь огрубевшими костяшками пальцев, и попросил срочного присутствия учителя. Последнее, что слышал Дженсен, прежде чем мистер Коллинз исчез в дверном проеме: «И не пренебрегайте сном, ваши синяки под глазами никому не доставят радости». Несмотря на долю язвительности, Дженсен услышал эхо заботы.***
В этот день, именно с этой минуты, он чувствовал себя новым. Совершенно не тем человеком, что был дождливым вчера, совершенно не тем, кто всего час назад, пока тонкая стрелка переползала невидимую грань загадочных двенадцати часов, стоял перед треснувшим в правом углу зеркалом над умывальником и смотрел на свое отражение. Дженсен не мог понять, что изменилось, но все стало иначе. Холодный пансион затопило чувством, не дающим раскиснуть на пустом месте и держащим крепко в своих объятьях. Он понимал, кто управлял этим чувством, кто всегда, как бы это ни пугало, оказывался рядом и, бросив испытующий взгляд, собирал все мысли во что-то целое. Кто прохладным осенним вечером неслышно шел по коридорам, ненавязчиво проверяя порядок, и кто каждое утро, не опаздывая ни на минуту, ждал его, подготовив чистые листы бумаги и баночку, доверху заполненную чернилами. Образ этого человека стал дарить волнующее спокойствие и чувство защищенности, которое он не испытывал уже очень давно. Холодные искры больше не светились ярким пламенем презрительности в его невероятных глазах. Дженсен не был уверен: только ли ему это кажется или на самом деле что-то изменилось. Раньше назначенного времени он был на месте. Стоя в холле и слушая доносившиеся разговоры с верхних этажей, смотрел в окно на дождливый вечер и невольно дергался от каждого шороха, как сопливая девчонка. Сравнение, пришедшее в голову, удивило, но тут же ее покинуло. Вечер лился сквозь открытые окна в сырой темный коридор, и тени, спавшие на светлых потолках, приходили в движение от тихих шагов и скрипа старого рассохшегося дерева, а Дженсен стоял и терпеливо ждал. Пуговица рубашки слегка давила на горло, и каждый раз, когда он нервно сглатывал, морщился про себя от неприятных ощущений. Новый костюм словно шили на него. Стрелки на новеньких черных брюках были остры, словно лезвие, а на лацканах пиджака не было разводов чернил, которые он каждый раз безуспешно пытался стереть. Когда мистер Коллинз совсем незаметно появился рядом, спокойствие, нараставшее под ребрами с геометрической прогрессией, на короткую секунду изменило курс и устремилось в противоположном направлении, но потом вернулось в привычное русло. Мистер Коллинз был одет в отглаженный костюм с засохшей розой, прикрепленной острой булавкой к нагрудному карману пиджака. Стрелки на его брюках, казалось, способны были порезать пальцы, если к ним прикоснуться, а рубашка была застегнута на все пуговицы. Он был как снятая копия с чьей-то черно-белой фотографии, проецировшаяся на белое полотно. – Добрый вечер, – поздоровался Дженсен и, получив вежливый кивок в ответ и спокойное «добрый», вздохнул глубже. Путешествие обещало быть долгим. Он даже не знал, куда они отправляются. Когда вышли на улицу, небо над их головами затянуло бесконечно-огромным, черным с синим цветом. Оно было как дорогая пастельная бумага, на ощупь, наверное, бархатное, как старое платье миссис Кустоде. Дождь прикасался холодными руками к судорожно сведенным лопаткам - мол, хватит, успокойся, а Дженсен не мог. Все равно мысли в его голове складывались в миниатюрные эйяфьядлайёкюдли* - только подожги и смотри, как разваливается лава. Мистер Отис ждал у машины. В темноте тени его морщин еще глубже врезались в лицо, а глаза блестели. Он открыл дверцу и захлопнул её, когда они сели. Все погрузилось в темноту. Мальчишки из приюта обзавидовались бы, увидев машину, в которой он сидел. С интересом на неумытом лохматом лице рассматривали блестящие двери, втайне мечтая отворить одну из них, сесть за руль, чтобы нажать на пронзительный гудок. Мысль бы эта звонко смеялась у них в головах, и от того на лице появилась бы довольная улыбка. Но Дженсена эта непозволительная роскошь не прельщала ни на секунду. Положив руки на колени и выпрямив спину, он смотрел в окно, на мельтешившие деревья, стоявшие в ночи, и иногда едва заметно вздрагивал, когда в ночи кричала птица, испугавшаяся света фар. – Вам удобно? – Мистер Коллинз сидел напротив него, вычурно по-джентльменски положив одну ногу на другую. – Спасибо, сэр, я очень удобно сижу, – Дженсен посмотрел на него, и по спине пробежал холодок. Набравшись смелости, он спросил: – Позвольте узнать, куда мы направляемся? На лице напротив застыло выражение, не обозначавшее ровным счетом ничего, что могло бы дать представление об эмоциях мистера Коллинза. Дженсен поджал губы, готовясь сожалеть о заданном вопросе, но ответ настиг его совершенно неожиданно: – Мы проведём с вами в пути ещё час. Как ваш попечитель, я решил взять на себя смелость поспособствовать развитию ваших способностей, поэтому наша остановка – театр, – голос звучал ровно, а Дженсен не мог оторвать взгляда от его губ, произносящих эти магические слова. Он был не в силах поверить такой возможности, ведь никогда не бывал на подобного рода мероприятиях, никогда не выходил в свет, если это так можно было назвать. – После чего мы направимся на званый ужин. Этот опыт вам также будет полезен. В голове шумело от эмоций. Волшебство. – Спасибо, сэр, – вышло не так эмоционально, как хотелось бы, но он старался вести себя прилично. Губы невольно ползли к ушам от удовольствия. – Я очень ценю то, что вы для меня делаете. Мистер Коллинз на это только хмыкнул и отвернулся к окну, по которому стекали дождевые капли. Говорить с ним было не о чем, да и Дженсен стеснялся – не хотел бы показаться несмышлёным мальчишкой, каким явно его считали, поэтому предпочёл отмалчиваться всю дорогу, иногда бросая косые взгляды и ловя мимолетные изменения цвета в радужке глаз. Молчание не тяготило, а скорее расслабляло, давало время продумать свои последующие слова и возможные ответы, не лишенные смысла. Когда машина въехала в город, Дженсен уже не мог не смотреть в окно. Он с любопытством ловил каждую деталь, каждый звук, будь то громкий смех женщины, обхватившей галантно поставленную руку кавалера и прятавшейся под зонт, или же протяжный гудок автомобиля. Глаза разбегались во все стороны, цеплялись за подсвеченные вывески уютных кофеен и лавочек. Засмотревшись, Дженсен не заметил, как изменилось лицо мистера Коллинза, все это время наблюдавшего за ним. Он разглядел в нем жажду, но, постеснявшись своих мыслей, тут же отвернулся к окну, покраснев. Машина остановилась напротив театра. Яркие огни софитов подсвечивали его стены и афиши в рамах, Дженсен обязательно бы изучил их все, но мистер Коллинз направился ко входу. – Пойдёмте. Внутри было шумно, и хор голосов пансиона или же колледжа не сравнился бы с этим гомоном низких и высоких щебетаний. Дамы в элегантных платьях и в тон им перчатках до локтей, улыбаясь кривыми яркими губами своим кавалерам, жадно пили шампанское из высоких бокалов, опуская длинные ресницы. Мисс Эмори на их фоне не казалась бы яркой, не сильно выделялась бы из толпы, окажись здесь, но Дженсен был точно уверен – конкуренцию она составила бы многим. Дженсен словил на себе пару заинтересованных взглядов, но все его внимание было приковано к мистеру Коллинзу. – Добрый вечер, – морщинистая рука, украшенная дорогими кольцами на пальцах, обхватила локоть мистера Коллинза, и он хищно улыбнулся в ответ своей, словно этого момента только и ждал. Дженсен невольно остановился рядом, не зная, куда смотреть и что говорить, а мистер Коллинз заговорил своим глубоким низким голосом: – Рад вас видеть, – он растворялся в атмосфере, вливался в нее полностью своей пугающе-волнующей внешностью. Его улыбка заражала, приковывала взгляды, женщина снисходительно улыбнулась и стала расспрашивать о чем-то невероятно далеком для Дженсена, и он стоял, переминаясь с ноги на ногу и оглядываясь по сторонам. Высокие люстры блестели в приглушенном свете, пускали фальшивых солнечных зайчиков во все концы зала, отражаясь в бокалах шампанского. Лица с полотен на стенах смотрели на происходившее с долей скуки и усталости, словно просили выключить музыку и приглушить свет. Смех и громкие разговоры плескались в ушных раковинах, сворачивались кисло-сладким осадком и путались в складках нарядных платьев, ломаных линиях теней, распластанных по светлому полу. – Вы меня не представите? – донесся до него голос дамы, и он со смущением обнаружил на себе остановившийся с интересом взгляд. – Добрый вечер, – Дженсен кивнул и поцеловал её в сморщенную ладонь. Дама улыбнулась и оценивающе окинула его взглядом, тут же смутив Дженсена. – Дженсен Эклз, – холодный голос мистера Коллинза безжалостно рвал атмосферу приёма. – Мой протеже. – Любопытно, – сморщенные губы, накрашенные красной помадой, расплылись в улыбке. – Не думала, что вы в своём возрасте будете заинтересованы в помощи кому-либо, ведь молодежь сейчас волнует только удовлетворение собственных потребностей. Договорить она не успела. – Как, впрочем, и я, – улыбка мистера Коллинза даже сквозь толстый слой лжи и лести выглядела на редкость привлекательно и очень натурально. Дженсен, не отрываясь, следил за его манерой общения, восхищаясь и одергивая себя. – Но никогда не знаешь, что произойдёт в следующую секунду. В груди Дженсена от этих слов стал разгораться ледяной пожар, распространявшийся по нервным окончаниям и венам, бегущий по сосудам и пробирающийся к сердцу всеми возможными путями. Мистер Коллинз и дама не смотрели в его сторону, и он позволил себе на короткую секунду закрыть глаза. Пожар погас, словно его и не было секунду назад. – Дженсен, вы не желаете потанцевать с моей племянницей после спектакля? Уверена, вы хороший танцор. – На этих словах дамы мистер Коллинз заинтересованно посмотрел на него, а он не смог отвести взгляда. Во рту снова пересохло, и в груди защемило. – К сожалению, я плохо вальсирую. В её глазах на секунду потухла заинтересованность, но тут же вспыхнула снова. – В любом случае, ей будет приятна ваша компания. Дженсен сдержанно улыбнулся. – Приму за честь. Шагая по залу с мистером Коллинзом, трудно было не привлекать внимания. Несмотря на то, что Дженсен был немного ниже него, рядом он чувствовал себя совсем коротышкой, и от этого хотелось ещё сильнее уменьшиться в размерах. Лесть и лобызания ссыпались со всех сторон. Было мерзко. Всякое волшебство держится на лоске и блестках, остающихся в волосах после удачного выступления перед публикой. На красивых ассистентках, аплодисментах и пыльном красном занавесе, что опускается по хлопку помощника режиссера. Но Дженсен тут же забыл об этом, когда увидел балкон, с которого им предстояло наблюдать за представлением. Дух захватывало от чувства нереальности происходящего. Мистер Коллинз сел на своё место и посмотрел на него, наверняка, про себя насмехаясь. Но Дженсену было все равно. С балкона было видно абсолютно все – каждый гвоздик в лакированных досках сцены, каждую нитку у кисточек на кулисах. Дамы и джентльмены не спеша занимали свои места, не брезгуя флиртом. – Дама, с которой вы познакомились в самом начале, довольно известна. – Голос мистера Коллинза вернул его к реальности. По спине снова побежали мурашки, и, обернувшись, Дженсен увидел, что мистер Коллинз внимательно его изучает – смотрит, с каким интересом он вытянул тонкую мальчишескую шею и впился ногтями в штанины новеньких брюк. – Вы встретите её на любом мероприятии подобного типа. В его голосе послышалась странная смесь безразличия и отвращения. – Потанцуйте с её племянницей. – Но я совершенно не умею танцевать, – возможно, ему должно было быть стыдно, и выражение лица мистера Коллинза подтвердило его догадку, но Дженсену было все равно. В приюте не учили двигаться под музыку, совершая изящные па. Ловкая работа щёткой или умение быстро залатать штаны ценились куда больше. – Смотрите спектакль, Дженсен. Его имя мягко прокатилось вдоль языка, и Дженсен, сам того не понимая, замер, затих на короткую секунду, и казалось, что даже сердце перестало стучать. Под рёбрами заскребло со страшной силой. Он покосился на мистера Коллинза – в синих глазах скакали огни прожекторов, и оттого они становились еще более живыми. Рука мистера Коллинза лежала на подлокотнике. Они сидели слишком близко, превращались в масштабную карту материков. Между ними был только подлокотник, как полоса Норвежского моря между Британскими островами и Исландией, как полоса прибоя между водой и сухим песком, и запах можжевельника чувствовался даже на кончике языка. От симфонической музыки сердце понеслось еще быстрее, казалось, что оно вот-вот выпрыгнет наружу, поломав все ребра, раскрошив их на мелкие кусочки, и он не в силах был объяснить этот порыв. Хотелось коснуться руки мистера Коллинза. Хотелось высказать ни с того ни сего появившиеся глупые мысли, хотелось окатить его ими из ведра, как холодной водой, да посмотреть, как он будет поднимать плечи защищаясь, как будет щуриться и убирать с глаз намокшие волосы, а потом как разразится гневом в виде вод Северного Ледовитого и смоет его со всех точек на карте мира, будто и не было его, Дженсена, вовсе. Вся эта ситуация казалась глупой и сюрреалистической. Дженсен застрял где-то посредине своего пути, не имея никакого желания ни к чему. Не имея никакого желания вновь и вновь прокручивать в голове происходящее. Его рука дернулась, словно неконтролируемая телом, и Дженсен неосознанно закусил губу. Время потянулось неумолимо медленно.