Тремор

Я все реже вдыхал холодный воздух и старался делать вдохи как можно более малыми, пытаясь сохранить внутреннее тепло. Но такая зацикленность приводила меня к мысли о скором удушье. "Плохо", — подумал я, но потом осекся. — "Или?.. Или не так уж..." "Люди, которые знают слишком много, не должны разгуливать по свету", — такую фразу я прочел в удивительной книге, которую мало кто знает, но тем не менее она была одной из самых любимых и стояла всегда на нижней полке, поближе к кровати и подушке с завсегдатай моей головой на ней. Я редко вставал с постели и уходил куда-то, поэтому моя кожа была даже не белой, но синей: так много вен, переплетаясь между собой, расположились, как реки на карте, по всему моему телу, пуская по себе алую кровь. Бывало, когда мне совсем становилось скучно лежать на кровати и думать, я представлял себе, словно умею связываться с книгами с помощью неслышных никому, кроме меня, голосков. Дурацких довольно голосков, которые издавали сами книги, ужасно неприятные для кого-то не такого, для кого-то чужого, но не для меня; с их помощью я мог найти любую информацию в той или иной книжке, я мог выискивать с легкостью именно то, что мне необходимо или читать таким образом книги, их даже не открывая. Однако последним способом не очень-то и пользовался. Я любил трогать жухлые пожелтелые страницы своими руками, слышать их шелест и старенькое хрумканье. Я всегда был окружен книгами. Всю жизнь провел наедине с ними. Все шестнадцать лет. И как ни странно ни разу об этом не пожалел. Меня все устраивало. Я любил каждую из этих бумажных птиц, как своих дочерей. И, пожалуй, буду любить все отведенное мне время. Случилось однажды: я так долго пролежал в своей кровати, что мне на мгновение показалось, будто бы я прирос своим мозгом к подушке. Как будто тонкие, мерцающие, синие нити выползли из моих ушей и, как стебельки никогда не виданного мною вьюнка, обвились вокруг подушки, прижимая головой к ней с каждым часом все сильнее. А я все размышлял, почему слишком умным людям не место на земле. А когда нашел ответ, был не сильно удивлен. Странное ощущение посетило мой разум, как бывает тогда, когда тебе пытаются объяснить нечто такое, что ты очень хорошо знаешь и сам. Однако прервать распинающегося не можешь. Ко мне зашла мать. И тут же вышла. Затем приоткрыл дверь один человек. Вошел внутрь. Помялся у моей кровати чуток. Но потом все же присел на пол. Этот юноша считал себя моим другом, хотя и был старше меня аж на целых пять лет. О, — я внезапно вспомнил, — мне рассказали об этом когда-то давно мои же книги. Ибо в его сторону я совсем не смотрел, а пялился только лишь в потолок. Быть может, мне всего лишь казалось, но он считал, что я парализованный, что не могу подняться на ноги по этой причине. Но я посмеивался над ним про себя. Я просто не хотел. Юноша разговаривал со мной. Он приходил почти каждый день, садился на краешек кровати, либо на пол и что-то обязательно рассказывал. Говорил о разном: о погоде (да что о ней было говорить! На севере всегда было только огромное покрывало снега и всего-то.), о каких-то левых личностях, вероятно, его знакомых, о том, какой вкусный обед готовит моя мать и совсем изредка что-то о себе самом. Должен признать, слушать о нем мне всегда было куда приятней, чем обо всем остальном. Я как будто читал новую книжку, в которой главным героем был этот самый обычный парень. Настолько обычный, что от этого очень чудной. В общем, одиночеством я не страдал. Наоборот, иногда мне его даже не хватало. — Я так скучал, — его голова покорно склонилась. Я не понимал, о чем он пытается сказать, но вдруг увидел эту ситуацию со стороны: казалось, будто юноша склонил голову перед алтарем с мертвым белым телом. Ах. — Там на улице без тебя так тускло... Я почувствовал неловкость. Столь неприятное смущающее чувство, что мне даже захотелось подорваться с места и убежать в другую комнату. Чтобы все это не смотрелось так чертовски странно. Но я не шевельнулся. — Я все жду, прихожу сюда в надежде, что ты со мной поговоришь, а ты молчишь... Да о чем он? Где очередная история? Где меланхолия в его голосе? Где разговоры о погоде и о других людях со двора? Где?.. Я вздрогнул, и он заметил, робко подняв голову и слегка обеспокоенно посмотрев на меня; его длиннющая челка упала на левый глаз, скрыв вместе с ним и половину лица. Я убрал руку с груди, не сводя взора с серого потолка, и откинул ее в сторону: она тяжело упала на край кровати, и пальцы, сжатые до этого в кулак, раскрыли ладонь, на которой юноша в прошлый раз нарисовал мне глаз. Он был похож на Всевидящее Око. — Ты не стер его, — парень хмыкнул и улыбнулся мне, сжав мою руку в своей большой ладони. — Спасибо. Я вздрогнул во второй раз. Да за что? Почему?.. Почему так, а? — Я скучал, — повторил юноша, — я так скучал... Все, что он говорил, начинало напоминать мне до ужаса бредовую книгу с бредовым сюжетом, бредовыми персонажами, бредовым названием. Без смысла. Ему не составило, ровным счетом, никакого труда, чтобы, потянув меня за руку, стащить с постели, поймать и заключить, как сентиментального пленника, в свои широкие объятия, нарочно прижимая меня ухом к своей груди, заставляя мои синие нити отцепиться от подушки и обвиться вокруг его тела, вокруг его сердца, не дыша. Я заметил. Стало теплее. — Я знаю, почему тому, кто знает слишком много, не место здесь... — тихонько сказал он и, приподняв мою голову за волосы поближе к своему лицу, вглядевшись в мои растерявшиеся серые глаза, поцеловал, настолько невесомо и мягко, что я почти не почувствовал этого, однако видимые лишь мне нитки вцепились в него с еще большей силой. Вдруг и вторая ветка этих светящихся выползла и из моей груди, поднимаясь вверх по его шее к голове, чем сильно меня перепугала: я подумал — она вот-вот проткнет ему глаза. Но веточка лишь мягко легла на щеки юноши, нос, губы, лоб и уши, переходя и к черным волосам. — Такие люди быстро утрачивают интерес к жизни. Они знают слишком много, от этого чувствуют неиссякаемую скуку... У меня возникло смутное чувство дежа вю. Я думал об этом. Я думал также. — Не спеши, — парень отогнал от меня все мысли и ощущения, одной рукой забрался под рубаху, пальцами зачем-то надавливая на выпирающие ребра, другой взял за затылок и с ухмылкой посмотрел на меня, — я знаю, что ты давно догадался об этом, — он коротко рассмеялся, — поэтому гони от себя раздражение, — юноша убрал мои светлые волосы со лба и снова поцеловал меня, но на этот раз полностью ощутимо, нежно, глубоко. — Я не чужой, — он отстранился и увидел, как я покраснел, услышал, как участилось мое дыхание. Я чуть прикрыл очи и полностью расслабился в его руках, наблюдая, как синие сияющие нити выходят из меня и прикрепляются к парню, обвиваясь вокруг всего его тела так крепко, что я ни за что не смогу оторвать их, мне просто-напросто не хватит сил, да и сам я этого не желаю. Не желаю вмешиваться... С того момента, как он пришел, стало темно, повис полумрак, и его волосы почти сливались с окружением. Здесь светили только нити. Только для меня. — Пора... Окно в комнату внезапно распахнулось, и в нее ворвался кусок снежной бури, царившей на улице. Ветреной порыв ударил меня в лицо - удар без предупреждения - хлестнул по щеке и растворился в малой теплоте комнаты. — ...пойти спать, — шепнул юноша мне на ухо, покрывая раскрасневшуюся кожу поцелуями. Я никак не понимал, что случилось. Что в нем переломилось, и что сломалось во мне. Я оставался пьян даже в тот момент, когда ветер ударил меня... Но я точно знал: отпусти он меня - и я замерзну. Высохну. Умру. Жить у меня никогда не получалось. Но я точно всегда этого хотел... Я все цеплялся за каждый ухаб и выступ жизни. И до последнего не мог оторвать глаз от нитей.