БЕГЛЕЦ

Мар Услышав звук захлопывающейся двери, я весь сжался внутри. Свернулся на диване калачиком, поджав ноги под себя и положив голову на спинку, я смотрел, как Шмель возвращался из коридора. Он, не останавливаясь, подошел вплотную, встал на колени передо мной, притянул меня к себе руками и уткнулся лицом в живот. Этот жест так поразил, что я расслабился, позволяя поглаживать себя по бокам сильным ладоням. Горячее дыхание моего тигра обжигало кожу даже сквозь футболку. — Тебе не противно? – тихо спросил я, а рука помимо воли зарылась в шелковые рыжие пряди. Он фыркнул, руками забираясь под одежду. — С чего бы? — Ну… ты же видел… — не знаю, как продолжить, и замолкаю. — Забей, Мар, мне не противно. Ты - это ты с твоим прошлым, настоящим и будущим. Я люблю тебя. Он так легко это произносит, а у меня комок к горлу подступает, и реветь хочется. Я хочу ему верить и боюсь. Боюсь, что могу ошибиться, боюсь, что у него это временно и всего лишь увлечение. Я многого боюсь, а душа стремится верить. Я выворачиваюсь из его объятий, наклоняюсь и целую, вложив в прикосновение губ всю свою боль и надежду. Ответное движение языка дарит нежность, утягивает в водоворот желания и страсти. А потом сильные руки подхватили с дивана, Шмель унес меня в нашу спальню, он раздел меня осторожно, не прекращая целовать. Разделся сам, накрыл своим сильным телом, пробудил во мне сумасшедшую страсть и взял нежно и осторожно, заставляя плавиться моё тело, хрипло стонать и просить его… просить о большем. Он измотал меня, позволяя достигать почти пика удовольствия: притормаживал, сжимал мой член у основания, замирал во мне; а кровь в жилах - будто расплавленный металл. Шмель шептал нежности, от которых пылали щеки и шея, хриплым от страсти голосом рассказывал во всех подробностях, что он хочет проделать со мной, и мне не казалось это пошлым или грязным, потому что все происходящее между нами было по желанию и согласию. Я тоже хотел его, хотел отдать все, что имею, без остатка: своё тело, душу и сердце. В какой-то момент для меня не осталось ничего в этом мире, только синие глаза, смотрящие прямо в душу, губы, обжигающие кожу, и сильные руки, сжимающие до боли. Я забыл обо всем, растворяясь. Наутро я проснулся отдохнувшим и успокоившимся, душа перестала метаться в поисках неосуществимого. Встреча с матерью неизбежна, но я теперь не один. Мы вместе с тигром приняли душ, позавтракали в молчании. За нас говорили прикосновения и поцелуи. Шмель не хотел отпускать меня на работу, но я убедил его в обратном. Не собираюсь прятаться по углам и дрожать в попытке избежать неминуемого. Мы договорились, что я отзваниваюсь ему каждые полчаса, если произойдет непредвиденное, я без колебаний звоню Грею. Вся ситуация напоминала дешевый детектив, но в серьезности положения никто из нас не сомневался. Несколько раз с работы меня забирал Сайдо, когда Шмель задерживался у себя в офисе на лесопилке. Индеец привозил меня в клуб, где я коротал время с Диком возле барной стойки или наверху, в кабинете главы. В один из вечеров, когда я устало развалился на диване в апартаментах Сайдо, а сам хозяин перебирал бумаги на столе, Дик снова завел разговор о том, что его бы уж точно не заставили заниматься ничем против его воли. — Не будь так в этом уверен, — я разозлился, перетек из лежачего положения в сидячее и откинул голову на спинку дивана. Дик сидел на самом краю, смотрел теплыми карими глазами, в которых я видел искреннее непонимание. Он старше меня, но почему я чувствую себя опытнее? Наверное, у меня меньше иллюзий насчет жизни, чем у него. Вот и все. — Ты хочешь знать, почему я позволял творить с собой такое? – спросил я громче обычного. Мои раздражение и напряжение последних дней рвались наружу. — Да, хочу, — блондин подобрался и побледнел, но упрямо сжатые губы выдавали решимость. — Хорошо, я расскажу, — и неотрывно смотря в медово-карие глаза друга, я начал вещать: – Наказания бывают разными, Дик. Совсем не обязательно рвать человека на куски, чтобы добиться повиновения. Представь, что тебя, предварительно хорошо избив, скрутили четыре человека, потом вкалывают релаксант, очень сильный, и ты бесполезной кучей тряпья падаешь на пол и не способен пошевелить даже веками, но при этом все чувствуешь и осознаешь. — Мои руки потянулись к лицу блондина, остановившись в миллиметре от губ. – Тебя раздевают, в рот вставляют кляп, фиксирующий язык, чтобы ты не смог кричать или откусить его и покончить с собой. Ремни застегивают на затылке. – Я показываю пальцем, где именно. — Затем все тело связывают гибким и очень прочным шнуром с вплетенными в него нитями серебра и титана. Связывают не просто так, а особым способом, перетягивая группы мышц в определенной последовательности. – Указываю на руки. — Руки фиксируют за спиной, запястьями и локтями вместе, заставляя прогнуться в спине. Потом ноги. И вот когда ты похож на перетянутый кусок мяса, и веревки невыносимо жгут кожу, тебя подвешивают. Глаза Дика расширяются от ужаса, он сидит прямо, руки сцеплены в замок на коленях, и только глаза выдают эмоции. — Да, — подтверждаю я его догадки. – Тело подвешивают к потолку, заставляя выгнуться колесом. Грудная клетка развернута до предела, мышцы живота натянуты, запястья почти касаются лодыжек. Спина изогнута под невероятным углом, дышать очень тяжело. Напоследок тебе завязывают глаза, и тело лишается почти всех внешних раздражителей, так как в камере, где тебя оставляют, совершенно тихо. Тебе остается только висеть и слушать своё хриплое дыхание и стук сердца. – Мой голос садится до низкого шепота. – Спустя полчаса мышцы всего тела начинают ныть и болеть, вскоре, из-за большого напряжения, начинаются судороги. Дикая боль во всем теле не оставит в покое ни один участок. Судороги участятся, погружая тебя в красный туман агонии, но ты будешь в сознании. Разум начнет соскальзывать, ощущение времени пропадает, и минуты превратятся в часы, а часы в дни. Ты будешь лишь тихо поскуливать, раскачиваясь в пустоте, и молить о смерти. Но молитвы никто не услышит. Боль будет нарастать, релаксант рассасываться в крови, чувства обострятся. Захочется кричать, но тебя лишили даже этой возможности, и нечем облегчить страдания. Ненавистный кляп не дает закрыть рот, слюна стекает по подбородку, судороги волнами проходят по телу, заставляя дергаться. – Я прервал свой свистящий шепот и отвел глаза, не в силах смотреть на друга. Но я обещал рассказать до конца. Стискиваю руками колени и смотрю в пол, продолжаю: — Если ты думаешь, что это все, то заблуждаешься. Часа через два тело скручивает паралич в тугой узел. Мышцы каменеют. Боль настолько сильная, что начинаешь терять сознание, но лишь ненадолго, урывками. Для того чтобы привести в чувство, и чтобы веселье продолжалось, тебя обливают ледяной водой, которая кажется раскаленной лавой. Тело начинает бить мелкая дрожь, которую невозможно остановить. Мыслей никаких не остается, только боль качает на волнах. Разум на грани, это почти безумие. Словно стоишь над бесконечной пропастью… хочется сделать шаг… упасть… полететь, вниз… зная, что не имея крыльев, разобьешься! Но ты жаждешь этого! Желаешь разбиться вдребезги на тысячи осколков, чтобы не чувствовать… не быть… раствориться в бездне… Эта грань так близко… но тебе не дают за неё ступить! И ты начинаешь ненавидеть! Всех! Себя в первую очередь! За слабость, за малодушие, за то, что не смог вовремя перерезать себе горло и переступить через инстинкт самосохранения! Я замолчал, часто дыша, сердце в груди билось глухим прибоем. С трудом расцепил руки, провел ладонями по лицу, снимая напряжение, и вздохнул, горько и отчаянно. — Будешь слушать дальше? — А это еще не все? – хрипло переспрашивает бармен. Я вздыхаю и закрываю глаза. — Нет, не все. Пауза. В тишине слышится фоном играющая музыка в клубе, смешиваясь со звуком нашего дыхания. Сайдо так и не пошевелился за это время, примерзнув к столу. — Я слушаю, — обреченно выдыхает блондин. — Когда отпускают на пол и развязывают, снимая веревки, ты не можешь двигаться совсем. Тебя оставляют валяться в камере, вынимают кляп, и уже через несколько минут ты начинаешь орать, когда возвращается чувствительность, и миллионы раскаленных игл пронзают тело. Кричишь долго, срывая связки. Потом сопли, слезы текут, не переставая, и ты превращаешься в хнычущий кусок дерьма, готовый на все, лишь бы подобного не повторилось. Потому что знаешь, второго раза не выдержишь и превратишься в слюнявого идиота. Вот, собственно, и все. Мы молчим долго, никто не решается заговорить. — Ты не сказал важной вещи… — начинает Сайдо. Я открываю глаза и замираю под ртутными гляделками. — Чего не сказал? — Сколько времени ты провисел там? Заметил все-таки, дотошный индеец. Мелькнула мысль не говорить, но раз уж начал… — Трое суток, — выдохнул тихо. Дик вдруг кинулся ко мне, обнял сильно и крепко, согревая моё промерзшее тело своим теплом. — Мар, прости меня, идиота! Я больше ничего не буду спрашивать! Его руки сжимали меня, он бормотал слова извинения прямо в ухо. Я положил подбородок на его плечо, расслабился. Рассказав все это, я вскрыл гнойный нарыв в своей душе, и теперь вся пакость вылилась наружу, но мне полегчало. Думал, друг от меня шарахаться начнет, но никак не обниматься. Глупый Дик. А серебристые прожекторы наталкивали на мысль, что они сами меня спровоцировали на откровенность, и все было спланировано с самого начала, но мне уже наплевать. — Я не сержусь, — обнял я блондина в ответ. – Только Шмелю ничего не говори. Он отстранился, грустно посмотрел и взъерошил мне волосы. — Не скажу, обещаю. Я перевел взгляд на Сайдо. — И ты тоже пообещай, что этот разговор останется только между нами. Индеец долго молчал, решал что-то для себя. Пальцы вцепились в столешницу со страшной силой. — Хорошо, даю слово. Но чисто моё мнение, я думаю, он должен знать. — А я думаю, что нет, — отрезал я. – Позволь мне самому решать такие вещи. — Договорились. Так у нас появилась маленькая тайна от тигра. *** Нервотрепка продолжалась десять дней, мы все ждали чего-то и дождались. Я считал деньги в кассе, стоя за прилавком, на мне был синий фартук поверх одежды, немногочисленные посетители кафе внезапно резко притихли после мелодичного треньканья звонка на двери, возвестившего о новом госте. Я поднял глаза и замер с деньгами в руках, все мысли выветрились за секунду, кровь застыла в жилах, а по позвоночнику пополз холодок, знакомый запах желтых роз ударил в нос. Она плыла ко мне неторопливо, цокая десятисантиметровыми шпильками, покачивая бедрами из стороны в сторону. Одетая в черные облегающие штаны с золотой вышивкой и белую блузку с глубоким разрезом, выставляющим напоказ её роскошную грудь в умопомрачительно дорогом белье. Длинные русые волосы крупными локонами, стоившими немалых мук парикмахеру, стелились по точеным плечам. Красивое породистое лицо с тонкими чертами, большими зелеными глазами и ярко накрашенными красной помадой губами, притягивало взгляды. Пухлые губки кривились высокомерной улыбкой. Хрупкая фигура распространяла вокруг себя чудовищную энергию, обволакивающую все вокруг, как паутиной. Воздух сгустился, сбивая дыхание. Мама. За её спиной около дверей заняли свой пост двое громил в черных очках с бритыми затылками. Её телохранители и по совместительству постельные игрушки. Тор и Веб, я знал их обоих. Один – любитель жестких игр в постели, помешанный на мотоциклах, дорогом виски и кожаных вещах. Мелкие черты лица делали его похожим на хорька, водянистые серые глаза дополняли впечатление. Тор и сейчас щеголял в черных штанах в облипку и жилетке, выставляя напоказ всем желающим литые мускулы рук. Веб был чуть ниже, обожал холодное оружие, особенно ножи, любил драться, точнее избивать, делал он это с упоением, вкладывая всю душу, так сказать. Он был одет скромнее, в джинсу, татуировки покрывали все тело, заканчиваясь в районе подбородка. Я не раз видел парня полураздетым, рисунки на теле - это «привет» от тюремного прошлого, тогда он еще был человеком. Симпатичную мордаху портили пухлые блядские губы, выдавая порочность и склонность к самым низменным инстинктам. Остановившись напротив меня, Патрисия молниеносно размахнулась и влепила мне пощечину, глубоко рассекая щеку наманикюренными когтями. Я только мотнул головой, кровь закапала на купюры в руках, слизнул соленые капли с губ, лицо горело, но раны затягивались. — Здравствуй, сынок, — ласково протянула она медовым голосом. – Так вот где ты пропадал все это время. — Здравствуй, мама, — тихо ответил я, не поднимая глаз. Её сила давила на меня как бетонная плита, хотелось упасть на колени и облобызать её ноги, но я держался. Жар охватил тело, она вынула моего зверя на поверхность очень резко, скручивая тело жгутами боли. Я вцепился руками в стол, чтоб не упасть. Она взяла меня за подбородок изящной ручкой, заставляя поднять глаза. — Твой отпуск закончен, Лем. Собирайся, ты возвращаешься с нами. — Нет, — выдохнул я тихо, но твердо. Её глаза расширились, пальцы впились в подбородок, причиняя боль. — Ты смеешь мне перечить?! Наглый мальчишка! – зашипела она. – Собирайся! — Я никуда не поеду… — произнес я. Её рука переместилась на мою шею, сдавливая, вырывая судорожный хрип. Все посетители поспешно слиняли из кафе. — Эй, дама! Перестаньте творить безобразие! Я вызвала полицию! – Луиза высунулась из подсобки с битой в одной руке и с телефоном в другой. Смелая женщина, испугана, но не сдается. Патрисия отпустила меня, мило улыбнулась, злобно сверкнув глазами. — Ты пожалеешь, что не согласился добровольно! Я умею наказывать непокорных! – И блондинистая стерва покинула кафе вместе с амбалами, наградив меня напоследок уничтожающим взглядом. Вот и поговорили...