***
Где-то через час Инуяша понял, что погорячился. В который раз. Нет, чушка была действительно не очень тяжелая, но жутко неудобная! Обхватить её целиком не удавалось, а когти только вхолостую скользили по металлу, и в результате весь вес приходился на пальцы, которые уже предательски начали подрагивать. От них напряжение передавалось к запястью и дальше, на полусогнутый локоть. Инуяша зашипел и попробовал изменить положение руки. Стало легче, и, воодушевленный, он продолжил выворачивать кисть вбок… - Вот чегой-то ты творишь, а, ушастый? – голос Тотосай едва не заставил Инуяшу взвиться в воздух, а дед продолжил: - Ой, раненько что-то конец света наступил! Ты, эт, мизинчик-то оттопырь! - Зачем? – недоуменно дернул ушами Инуяша, но приказ выполнил, а старик захихикал: - Вот теперь ты вылитая чаевничающая барышня, токма чепчика не хватает! Я тебе как велел чушку держать, а, ушастый? - Так неудобно, - пробурчал себе под нос Инуяша. - Неудо-о-обно ему! – изумился дед. – Мила-а-ай, удобно, эт когда… - дальше дед точно, сочно и удивительно метафорично объяснил прижимающему уши Облачному псу, что именно ему должно быть удобно делать. Чушка в перечень не входила. - Ладно, дед, - поспешно согласился красный, как рак Инуяша. – Я… больше не буду! - От и славно! - и старик триумфально уковылял обратно.***
- Молоко будешь? – спросил Тотосай и протянул Инуяше кружку. Тот совсем было собрался взять её, но вовремя оценил трясущиеся пальцы правой руки и принял посудину в левую. Дед довольно хихикнул. - Потом в другую руку чушку-то возьмешь, - велел он. Инуяша поперхнулся молоком. - Зачем?! Я правша! – вознегодовал он. - Нытик ты, а не правша! – припечатал дед. – И ноеть, и ноеть! - Я не но… - начал было Инуяша, но дед не дал ему закончить: - Ное-е-е-ешь! И все-то тебе не так! И все-то тебе не по шерсти! Правша он! Пхе! – удивительно похоже сымитировал Тотосай любимый звук Инуяши. – Красотка от папки досталась? – Инуяша кивнул. – А у красотки подружка есть? – Не понимая, откуда дед знает о Тенсейге, Инуяша напрягся. Дед потыкал пальцем в грудь парня: - Пацан, ты думаешь, я уже из ума выжил? Да я больше оружия видел, чем ты блох на себе носил! – старик завелся. – Стал быть, папка с двух рук стрелял? А мамка из Псов была? А сынок у них, значиться, не получился? Пра-а-авша он! – глумливо закончил дед. Инуяша не очень уловил дедову мысль, но спорить на всякий случай не стал, уже уяснив, что это безнадежно. - Лады, ушастый, - успокоился Тотосай. – Давай, подвигайся, что ль. - Как? – непонимающе спросил Инуяша. - Да так, ножками-ножками! Сподобся уж, внучок, - дед с кряхтением сел. Инуяша продолжал стоять столбом. - До чего ж ты неуковыристый, - вздохнул Тотосай. – Ты просто представь, что стрелять собрался, да не стреляй! Чувствуя себя исключительно по-идиотски, Инуяша достал Тесайгу и сделал то, что велел дед. Добравшись до другого края поляны, он остановился и неуверенно спросил: - Что, опять «неплохо»? – на что дед ухмыльнулся: - Да чего уж, пацан, сразу «неплохо»! Просто плохо! Мельтешишь, мечешься, дергаешься, как вошь на гребешке. Давай еще раз, только теперь я тебе говорить буду, где враг! Под мерное покрикивание деда «справа», «слева», «сбоку» и «куды прешь?!» Инуяша проделал путь обратно через поляну и еще более неуверенно буркнул: - Ну? - Еще хуже, - добродушно известил его дед. – Вот какого ты, ушастый, целиться начинаешь после того, как револьвер поднимаешь, а? Стрелок пулю чует, как ты когти свои. Ему целиться не надо, он и так знает, куда попадет. Заранее знает. Думает! - Но… - попробовал было возразить запутавшийся Инуяша, но дед его оборвал: - «Нокать» ты своей кобыле будешь, а меня слушай! Хороший стрелок эт тот, кто думает! А ты думать не лю-ю-юбишь! Ой, не любишь! – заключил Тотосай. Инуяша насупился, ковырнул носком сапога землю и пробормотал: - Чего сразу «не люблю»? Просто… я научился не думать, вот и все. После смерти мамы, сбежав ото всех, он раненым зверьком забился в какую-то нору на склоне оврага. Свернувшийся в клубок, он дрожал, уставившись широко открытыми глазами в темноту, и думал, думал, думал. Почему уехал папа? Почему заболела и умерла мама? Почему изменился Сешемару? Почему его жизнь вдруг стала такой? Почему? Почему? Почему? Мысли впивались темными пиявками, высасывая всякое желание что-то делать, даже просто шевелиться… Сколько это продолжалось, Инуяша не знал, но когда он, измученный, вылез наконец из своего убежища, то обнаружил, что по дну оврага несется бушующий поток грязи. Сил удержаться на скользком склоне у Облачного пса не было, и он сорвался. Сель вдоволь на куражился над мальчишкой, колошматя о камни, срывая одежду, забивая горло глиной, пока, наконец, не выплюнула измочаленное, еле живое тело далеко-далеко за территорией Племени… - Ну, тогда я и понял – хочу жить, надо прекращать думать, - закончил Инуяша и пожал плечами. - Антересно у тебя мозги устроены! – восхитился дед. – Токма все едино, тепереча установка другая: хочешь быть стрелком – начинай думать! И хватит филонить! Работай, ушастый, работай!***
Вечером, после ужина, если у Тотосая было настроение, он начинал рассказывать. Рассказы его были двух типов. Первый касался бесчисленных боев, перестрелок, погонь и побегов, в которых успел за свою жизнь поучаствовать неугомонный дед. Иногда Инуяше начинало казаться, что ни одна вооруженная стычка за последние лет сто не обошлась без Тотосая, но слушать его было интересно. Корявая речь старика словно переносила слушателя то под палящее солнце прерий, то в душные, влажные леса юга, то на суровый север и заставляла чувствовать запах пороха, жар от разогретого от выстрелов оружия, переживать отчаяние проигравших и радость победителей. Несколькими словами Тотосай мог нарисовать картины засад и штыковых атак, отступлений и тайных вылазок… - Гнали нас лягушатники дня три, так что мы уж всерьез готовились богу душу отдать, - Тотосай сосредоточенно снял ножом стружку с деревяшки, которую крутил в руках. – А потом в холмах напоролись на дозорных Они. Там-то я первый раз Псов и увидел… Инуяша вскинул голову. Старик кивнул в ответ на его изумление: - Ага, ушастый, твоих родичей! Стоят, будто призраки, глазищами желтыми зыркают, а в руках мечи! – дед дробно захихикал. – Может, тебе, пацан, и не стоит стрелять-то учиться? Возьмешь себе такую железяку пудовую – вжик-вжик, уноси готовенького! – и думать не надо! А? - Вредный ты, дед, - пробурчал Инуяша. – Думаешь, мечом так просто? Он же на чистокровных ёкаев рассчитан, а я полу… - Полудурок, - охотно согласился дед и продемонстрировал Инуяше то, что вырезал последние пару часов. На ладони у Тотосая сидел щенок. Лопоухий, толстолапый, смешно склонивший большелобую голову в сторону. - Ну, вылитый ты, - довольно заключил дед. – Держи! – предложил он поделку Инуяше, но тот оскорблено надулся: - Пфе! Очень надо! Каким боком это я? - Ну, не хош, как хош, - старик кинул поделку в костер, но до огня она не долетела, перехваченная когтистой рукой. - Больно ты, дед, быстрый, - тихо проворчал Облачный пес, засовывая фигурку за пазуху и косясь на Тотосая. Тот на парня и не смотрел, почесываясь и таращась на луну. - Ну, значит, стал быть, оторвались мы от лягушатников, добрались до городишка одного, а там повстречал я бабенцию одну. Ох, скажу я тебе, и сиськи у неё были, куда там арбузам! Ядра пушечные, не меньше! И вот пошла у нас с ней потеха… Инуяша поерзал. Начинался второй сорт Тотосаевых баек. О бабах. Иногда начинало казаться, что от побережья до побережья не осталось ни одного мало-мальски завалящего борделя, куда Тотосай в свое время не наведался и где не творил непотребства всякие и разнообразные. Прервать старика Облачный пес не решался, боясь расписаться в том, что рассказы эти вгоняют его в краску и ступор, а выспаться после них ему не удается ну никак! Потому что сны снились... кх-х... А вредный дед, рассматривая на следующее утро встрепанного и злого парня, только вредно хихикал и припасал на вечер еще более похабную байку.***
- Девяносто девять, сто! Фу-у-ух! – Инуяша закончил очередной набор совершенно бессмысленный на его взгляд телодвижений, прописанных ему Тотосаем, и быстро огляделся. Вредный дед куда-то ушел, и парень с облегчением вздохнул и растянулся на траве. Потом, еще раз оглянувшись, залез в переметную сумку и достал фигурку щенка. Инуяша ни за чтобы не признался в этом вслух, но она ему нравилась. Даже не столько она, а сама идея, что из куска дерева можно вырезать нечто подобное. Он всегда завидовал тем, у кого хватало умения и терпения создавать что-то, что не было связано с выживанием, а просто красивое. Инуяша провел пальцем по уху статуэтки, чувствуя рельеф резьбы, и дернул ушами, словно сам ощутил щекотку. Можно было, конечно, попросить Тотосая научить. Стрельбе дед согласился ведь учить! Инуяша опять дернул ушами и насупился. Ага, учить! Пока он только фигней мается, а не учит! «Толкай, держи, двигайся, поворачивайся», – вот и вся учеба! А, еще «думай»! Фех! Инуяша потер лоб. Ладно, если задуматься, то придется признаться, что нежелание просить Тотосая научить его резьбе связано не с методами старика, а скорей с тем, что Инуяша… стеснялся. Парень поежился. Стрельба была жизненной необходимостью, а возня с деревяшками - блажью. Поэтому дед имел полное право отказать, а отказ – это неприятно и… смущает. Инуяша чуть слышно зарычал. А такие мысли раздражают!***
- Молоко будешь? – вопрос этот Тотосай задавал каждый раз, и Инуяша кивнул уже автоматически. - Буду, - буркнул он, занятый своими мыслями. Дед протянул ему кружку, а сам устроился по другую сторону от костра и, повертев в руках очередной чурбачок, принялся его строгать. Инуяша замер, пристально вглядываясь в руки деда и нервно дергая ушами. Наконец, он решился и выпалил: - Дед, а… а… анаучименя! - Ась? – оторвался Тотосай от своего занятия. – Чему научить-то? - Ну… ну… - Инуяша оскалился. – Ну, этому! Вот! – тыкнул он когтем в чурбачок, лежащий у деда на коленях. Тотосай опустил глаза. - Чему «этому»? – несколько недоумевающее спросил он, но Инуяша, решив, что дед над ним издевается, зашипел: - Ну, этому, этому! Дед, ты тупой?! - Ах, этому! – протянул Тотосай, разглядывая напряженного, то краснеющего, то бледнеющего парня. – Этому, говоришь, научить тебя? - Ага, - осторожно подтвердил Инуяша. Тотосай закряхтел: - Ох, внучo-о-ок, стар я уже этому учить-то! Но, как говорится, старый конь борозды не портит! Поэтому научу, стал быть. Надо ж кому-то умение свое передать-то! – старик пересел поближе к Облачному псу, не верящему в свою удачу. - Стал быть, - неспешно начал Тотосай, - дело это такое, что надобно сперва место найти подходящее… - Инуяша кивнул, соглашаясь. - Ну, а когда место-то присмотрел, то убедись, что вокруг никого нет, - продолжал дед. - Почему? – недоумевающее спросил Инуяша. - Ну, эт, стал быть, - закряхтел Тотосай. – Знаемо, некоторые и на виду эт делают, да только срамно это! Ты лучше место-то всеж поукромней найди. - А? – Инуяша все больше запутывался. - Потом, стал быть, представляешь себе… эт ты сам решай, ушастый, кого ты там себе представишь, тут я тебе не подсказчик, - Тотосай обнажил в ухмылке три зуба. – Ну, а уж когда представил, сымаешь штаны и… - Штаны зачем снимать?! – в шоке заморгал Инуяша. - А то как же! – пожал плечами Тотосай. – В штанах-то неудобно это делать-то! – и старик сделал характерное движение руками. - Дед!!! – вопль, разорвавший тишину леса, заставил Старого Крока срочно уйти на погружение, а почтенное семейство опоссумов прикинуться мертвыми. Красный, дрожащий Инуяша стоял перед Тотосаем, сжимая кулаки, а тот только ухмылялся. - Ты… Ты…. Ты гад, дед!!! – заорал Инуяша. – Я хотел, чтоб ты меня из дерева научил вырезать, а ты…!!! - Хотел, так бы и сказал, - невозмутимо парировал Тотосай. – Мычать надо меньше, а то в твоих «бе» и «ме» разве что поймешь? Этому его научить, ишь ты! - Дед! – Инуяша крепко зажмурился. Его просто колотило от ярости. - Хочешь попросить – попроси, я, стал быть, не укушу. Нечем, внучок! – Тотосай продемонстрировал почти голые десны. Инуяша плюхнулся на свое место у костра. Ему хотелось одновременно сбежать, убить чертова деда и истерично смеяться, но он только жалобно спросил: - Дед, ты вообще человек? - Ась? – Тотосай поскреб лысину. – А кто ж я, по-твоему? - Не знаю, - Инуяша с силой прижал ладони к лицу, пытаясь успокоиться. – Ты больше на гоблина из отцовских сказок похож. Или тролля. Тотосай захихикал, как показалось Инуяше, польщенно: - Ну ты и скажешь, ушастый! Ладно, - без перехода продолжил он, - вечером покажу тебе, как по-дереву резать, а сейчас будем учиться револьвер из кобуры доставать. А то ты и это через задницу делаешь! – благодушно закончил он.***
- Ну, дорвался до стрельбы-то? И что? – спросил Тотосай. Сегодня они действительно наконец-то начали стрелять, и в честь этого у Инуяши было отличное настроение. Наконец они занимаются действительно полезным делом! - Что «что»? – благодушно спросил он у деда, перезаряжая Тесайгу. Тотосай даже подпрыгнул: - Ушастый, да то что, сам не видишь?! Палишь в белый свет, как в копеечку! - А вот и нет! – обиделся Инуяша. – Я думаю, куда стреляю! Тотосай закатил глаза, что выглядело жутковато. - Тотмо, не надо думать-то, пацан! Пока будешь думать, сто раз твою тыкву ушастую размажут! Инуяша вдруг обозлился по-настоящему. Дед над ним точно издевается! - Ты, ***ть, достал уже! То думай, то не думай! Тотосай замер и уставился на Облачного пса. Тот тоже замер. Смешной вылупатый дедок вдруг перестал казаться забавным. Инуяша почувствовал, как сгущается вокруг старого стрелка атмосфера, а потом старик стремительно шагнул навстречу и, прежде чем Инуяша успел что либо предпринять, вцепился в белое собачье ухо и крутанул его. - Ты кого это, внучок, потаскухой сейчас назвал? – вкрадчиво спросил дед. Инуяша, у которого от неожиданности и боли дыхание перехватило, попробовал было вырваться, но корявые пальцы старика держали ухо как щипцами и Облачному псу пришлось замереть. - Я… не… это имел в виду! – выдавил он, наконец. - А что? – Тотосай усилил хватку, и Инуяша почувствовал, что слезы самопроизвольно начинают течь у него из глаз. - Я… я… я… извиняюсь! – выпалил он, зажмуриваясь. – Дед, ты мне столько долдонил про «думать надо, надо думать», а теперь вдруг «не надо»! Я … запутался! – признаться в этом было не легче, чем извиниться. Тотосай выпустил ухо. Инуяша отпрыгнул, прижимая ладонью пострадавший треугольничек. - Стрелок думает до того, как начинает стрелять, - вздохнул старик. – Потом-то некогда! Это как дышать! Вот ты ушастый, думаешь, как дышишь, а? Ой, чегой это я! – хихикнул дед. – С твоими-то мoзгами развесистыми, если еще и про дыхалку думать начнешь – задохнешься тут же! Инуяша насупился, в тоже время пытаясь понять, как он дышит, и ловя себя на том, что задерживает воздух в груди. Тотосай тоже это понял и захихикал еще более ехидно. - Ой, бяда, бяда с тобой! Сплошное огорчение! – высказал он наконец окончательный вердикт. – Значится так – стрелять тебе пока еще рано-то! Вот так-то, внучек! – и, не обращая внимания на гневное пыхтение за спиной, Тотосай неторопливо удалился.***
Мироку захлопнул за собой входную дверь и встряхнулся, разбрасывая вокруг капли воды: - Бр-р-р! Воистину, скоро посуху, аки по воде ходить будем! - Опять неудача, господин Хоши? – огорченно спросила его Санго, вставая из–за стола, за которым чистила бумеранг. Молодой человек смущенно пожал плечами, словно то, что сезон осенних штормов в этом году начался необыкновенно поздно, было его личной виной. - В такую погоду ни один корабль не выйдет в море. Старожилы не помнят, чтобы зимняя навигация так задерживалась, - сказал Мироку, вешая мокрый насквозь плащ на каминный экран. – Скоро Рождество, а мы застряли тут, - он кисло засмеялся. Идея придерживаться изначального плана и, спустившись вниз по реке, сесть на корабль через Залив принадлежала ему, и теперь Хоши чувствовал себя ответственным, хотя никто его и ни в чем не упрекал. - Ничего не вышло? – в гостиную заглянула Кагоме, отряхивая руки от муки. - Нет, - окончательно приуныл Мироку. – Милые дамы, а может, двинемся по суше? Неизвестно, сколько еще придется ждать, пока распогодится. - Нет, - в один голос сказали Санго и Кагоме и переглянулись, Хайдзия жестом предложила подруге слово. - Думаю, рано или поздно погода наладится, - сказала Кагоме. – Даже если мы пробудем тут еще месяц, все равно с морским путем выгадаем во времени. К тому же, господин Хоши, уж не хотите ли вы бросить свою паству в канун Рождества? – в голосе девушки скользнуло веселье. Мироку смутился: - Это вышло совершенно случайно! – начал оправдываться он. - Только вы, господин Хоши, случайно могли стать приходским священником! – сурово заметила Санго, впрочем, тоже со смешинкой в голосе. Мироку скромно потупил глаза и тяжело вздохнул: - Пути Господни, знаете ли!***
- Кажется, дождь немножко стих! – бодро заметил Мироку после обеда. – Может, выйдем в город, сделаем кое-какие покупки к празднику? - Я за! – согласилась Санго. - Я лучше подожду вас здесь, - отказалась Кагоме. - Хорошо, мы быстро, - сказала Хайдзия, озабоченно поглядывая на подругу в то время, когда сама набрасывала на плечи накидку. - Что вы, погуляйте как следует, - немного вымученно улыбнулась Кагоме.***
- Вам не кажется, господин Хоши, что Кагоме какая-то чересчур спокойная? – спросила Санго у своего спутника. - Кажется, - ответил Мироку, раскланиваясь со знакомыми, которыми общительный молодой человек успел обрасти даже за то относительно короткое время, которое спутники успели провести в городе. – Возможно, она знает больше, чем сказала? Она не обязана была передавать нам свою беседу с Инуяшей дословно. К молодому человеку подбежал малыш-кицуне и дернул его за край плаща: - А правда, что в старой церкви будет праздник и Великий Дух опустится вниз? – с любопытством спросил он. - Э-э-э, правда-правда, - Мироку потрепал ребенка по чересчур смуглой для чистокровного кицуне щеке и тяжело вздохнул. А когда тот побежал обратно к своей чернокожей матери, на руках у которой сидел еще один темненький малыш, щеголяющий такой же огненной гривкой и острыми ушками, тихонько добавил: - Меня все еще несколько беспокоит… эклектичность верований моих прихожан! - Никто вас за язык не тянул, господин «христианский священник»! – ехидно заметила Санго. Мироку скорбно на неё покосился.***
Они приехали в этот город, где самым причудливым образом переплелись множество культур, придавшие ему неповторимый колорит, думая, что он будет лишь краткой остановкой перед новым путешествием через Залив, но из-за непрекращающихся штормов застряли в нём. О том же, как и почему они поселились не в хорошей гостинице в приличном районе, а тут, в ветхом пансионе, почти в трущобах, где многоцветная, многоязычная толпа эмигрантов, бывших чернокожих рабов и самых разнообразных Они весело и дружно плодила немыслимые сочетания полукровок, Мироку имел самое смутное представление. Кажется, все получилось совершенно случайно и то, что представлялось местом ночевки на одну, максимум на две ночи, вот уже несколько недель было их домом. С пасторским местом все вышло тоже случайно. Их хозяйка, до сих пор, похоже, не верящая, что у неё остановились настоящие «чистые» господа, как-то осторожно спросила у Мироку, не согласится ли тот провести службу в местном храме, который стоял пустой и заброшенный после смерти священника. Хоши спросив, к какой именно концессии принадлежал приход, получил потрясающий ответ: - Конечно к христианской, святой отец! Не думайте, что мы тут уж такие нехристи! Мироку долго откашливался в тот раз, подавившись, а потом согласился стать «христианским священником» и окунулся в пеструю смесь верований, которую тут почитали с истинным рвением и чистым сердцем. Кагоме окунулась в хозяйственные заботы, а скучающая Санго то помогала ей, то, подталкиваемая неистребимым охотничьим инстинктом, устремлялась в город на сбор слухов и сплетен.***
Спустя какое-то время размокшая глина и подгнившие доски под ногами сменились брусчаткой, что для Мироку и Санго служило верным признаком более благополучного района, где в воздухе не стояла вонь переполненных каналов, а витал запах рождественской выпечки. Витрины дорогих магазинов, украшенные к празднику, привлекали толпы гуляк, пропуская в свои изобильные недра только избранную публику, принадлежность к которой Мироку и обозначил, небрежно вступив под своды этого храма потребления сквозь двери, которые услужливо распахнул перед ним чернокожий привратник. Санго чуть замешкалась. Когда она была «при исполнении», её мало что могло смутить, но сейчас девушке было немного не по себе, и она безотчетно схватилась за руку своего спутника, от чего тот довольно заулыбался, прейдя в отличное расположение духа. - Взгляните, госпожа Хайдзия, горячий сидр! Не желаете ли глоточек? – спросил молодой человек, галантно подводя девушку к прилавку с напитком. Санго отрицательно помотала головой: - Я не пью! Вы же знаете, господин Хоши, - упрекнула она Мироку, на что тот только улыбнулся: - Разве это выпивка? Это просто баловство. Видите, его наливают даже детям! Санго скептически оглядела нескольких девочек-подростков, которые, весело щебеча, сжимали в изящных пальчиках симпатичные керамические кружки, над которыми поднимался ароматный пар. Пахло от него волшебно, и охотница неуверенно согласилась: - Ну, разве что глоточек!***
- Кажется, всё! – с облегчением выдохнул Мироку, почти погребенный под грудой свертков и пакетов. Покупок оказалось неожиданно много, и у молодого человека решительно не хватало рук, но Санго помочь не предлагала, и он стоически терпел. Пытаясь поудобней перехватить один из свертков, Хоши вдруг замер, а потом, шаловливо улыбнувшись, обернулся к своей спутнице. - Взгляните, госпожа Хайдзия! – он показал вверх, где в мишуре и блестках, украшенный большим бантом, пламенея красными ягодками, висел один из символов Рождества. – Вы же знаете, что полагается делать тем, кто оказался под омелой? – коварно спросил Мироку и, словно иллюстрируя его слова, проходящая мимо молодая парочка быстро поцеловалась и, смущенно зардевшись, бросилась прочь. Санго никак на вопрос не ответила, и Мироку вздохнул: - Я понял! Я пошляк, тварь дрожащая и права не имею надоедать вам… - говоря все это, молодой человек развернулся к Хайдзии и внезапно смолк, испуганно глядя на девушку. А Санго, раскрасневшаяся, со сжатыми кулаками и напряженно сведенными к переносице глазами, икнув, подалась вперед: - Ой, да замолчите вы, наконец! - выдохнула, и под аккомпанемент падающих свертков поцеловала ошеломленного, полностью деморализованного, пребывающего в столбняке Мироку…***
Кагоме посмотрела в окно, провела пальцем вслед текущей по нему капле дождя и грустно улыбнулась. - Привет, вот ты меня и догнала, - прошептала девушка, вспоминая, как точно так же стояла дома, глядя на дождь. Казалось, с этого момента прошла не пара месяцев, а гораздо больше, и теперь время, совершив круг, вернулось к исходной точке. - Нет, - покачала головой Кагоме, - все по-другому! Все действительно было по-другому… На этот раз Хигураши не испытывала такой всепоглощающей тоски, и, хотя причины расставания были гораздо более трагичны, она почему-то была твердо уверена, что они с Инуяшей обязательно скоро увидятся и надо просто подождать. Девушка не могла объяснить, откуда эта вера, и даже порой упрекала себя за излишний оптимизм, но что-то внутри неё наотрез отказывалось паниковать, а просто, свернувшись в грустный комочек, ждало своего часа. «Вот и выходит, что я тебе доверяю, а ты мне нет», - прозвучали в голове Кагоме последние слова Инуяши, и она вздрогнула. Замотала головой и пробормотала: - Конечно, доверяю! – но тут же почувствовала, что заливается краской. У неё было время, чтобы все обдумать, но мысли в голову при этом лезли девушке очень странные. Вот и сейчас она, закусив губу, осторожно притронулась к выбившемуся из прически локону и опять вздрогнула. Кагоме никогда не задумывалась над тем, что чувствует Инуяша в те моменты, когда она расчесывает ему волосы. Кажется, ему это нравилось, но признание в том, что процесс этот у Облачных псов считается очень личным и даже немного интимным, выбило Кагоме из колеи, и теперь она по временам пыталась представить себе, как её волос касаются пальцы Инуяши. Нежно… сначала едва уловимо, а потом уверенней… подхватывая тяжелые пряди… кожу на затылке чуть царапают острые когти, не больно, а так, чтобы послать табун мурашек вниз по позвоночнику… пальцы скользят по шее… Кагоме запрокинула голову и тихо застонала, не в силах расстаться с охватившими её ощущениями. Пусть они были призрачные, но они дарили покой, радость и… удовольствие. Девушка поднесла ладонь к лицу и притронулась к своим губам, которые, казалось, запульсировали под подушечками пальцев. Это касание заставило её конвульсивно дернуться и открыть зажмуренные до того глаза. - Ой-й-й, - тихонько простонала Кагоме, чувствуя, как от смущения начинают полыхать уши, и одновременно ловя себя на том, что все плотней сдвигает бедра… В дверь постучали…