Кто верит в Пандору?

Саавик не раз рассказывали, как во время пятилетней миссии Энтерпрайз восьмилетняя Джоанна впервые в жизни зашла в корабельный морг вместе с Нийотой и лейтенантом Цхир и единственная вышла оттуда на собственных ногах и без тени отвращения на лице. Свой тринадцатый день рождения, когда Паша был на миссии, а доктор Маккой дежурил в больнице вторые сутки подряд, она провела, ассистируя кому-то из его коллег в сложной операции, потому что больше свободного персонала в жаркие июньские дни у них не было. Едва дождавшись своих восемнадцати, она поступила в медицинскую академию и в полной мере познала все прелести изучения биологии, включая препарирование лягушек и крыс, и к концу первого курса осталась единственной девушкой в группе. В общем, Джо вполне заслуженно считалась человеком с полным отсутствием комплексов и природной склонностью к медицине (и немножко музыке). Тем не менее, Саавик, и без того с размаху вышибленная из душевного равновесия, была глубоко шокирована ее безучастной реакцией на то, что они увидели в пещерах, до которых добрались с таким трудом. Вдоль шершавых прокопченных чем-то стен в глубине извилистых коридоров рядами стояли стеклянные камеры, а в них, в разных позах и в разной степени обезображенности, лежали давно мертвые люди. Нет, даже не люди. Вулканцы. Джоанна, с годами привыкшая к смерти как к старой, давно надоевшей спутнице, смотрела на них так равнодушно, как если бы была одной из тех, кто помещал несчастных в эти капсулы смерти. Жертвы были разного пола и возраста. На лицах – выражения то покоя, то страшной муки, то отчаяния и боли. Кто-то из них перед смертью бился в стекло в безумной попытке спастись, кто-то забивался в дальний угол и ждал конца с полным достоинства смирением. Живые, они ведь выглядят почти как живые! Саавик помнила, как их убивали. Она это видела своими глазами. С тех пор прошло почти двадцать лет. Двадцать! - Точно не обошлось без какого-то сохраняющего состава, - с исключительно научным интересом заметила Джо, - Даже в значительно более благоприятных условиях трупы уже давно должны были разложиться. Саавик могла бы объяснить ей, о каком составе идет речь, но не стала. В горле стоял комок, мешающий говорить и даже дышать. По мере продвижения к сердцу страшной базы тела в удивительных камерах становились все более искаженными, следы страдания на лицах – все более явственными, а признаки гниения – такими четкими, что ее едва не вывернуло наизнанку. Хотя и без того уже давно хотелось. С тех самых пор, как на губах впервые за много лет ощутился вкус черной слизи и багровой крови stislak. Не становилось легче и от того, что она точно знала, что здесь когда-то происходило, как и почему все эти несчастные были убиты. Она и сама должна была лежать вот в такой же камере, постепенно превращаясь в корм для мух, если бы не счастливая звезда, зажегшаяся где-то в черных безлунных небесах Хэллгарда в ночь ее рождения. Саавик помнила взрослых ромуланцев, живших здесь во дни ее детства. Таких разных, но одинаково опасных. Смертоносных. Ненавистных. В черных плащах – охранники. Дежурили по четверо, не имели никаких тормозов. Когда на них нападала скука, они бросались в пленников обглоданными костями. Иногда, во дни полного бездействия, брали из темниц какую-нибудь женщину, раздевали ее догола и долго насиловали на глазах у всех остальных вулканцев, наслаждаясь ее криками и отпуская злые шутки, от которых даже самые стойкие кривились в болезненных гримасах ненависти. Позже от таких забав рождались новые дети, никогда не видевшие солнца. В белых халатах – ученые. Навещали тюрьмы каждый раз, когда зажигалась большая лампа в коридоре: охранники называли эту лампу «утром», и она была сигналом о том, что сейчас кого-то заберут, чтобы колоть иголками и вызывать боль и судороги. В рваных лохмотьях сомнительного происхождения – пираты. Приходили редко, но всегда приводили с собой целые толпы новых жертв. Однажды Саавик укусила одного пирата, приведшего в ее темницу взрослую вулканку, за что была жестоко избита и с трудом выхожена новоиспеченной соседкой. Женщина научила ее вулканским словам «звезды», «дом», «надежда», рассказала о мирах, в которых нет неволи, пообещала забрать ее с собой. Девушка ясно помнила, как беззаветно верила своей тогда единственной подруге. Как эта вера укрепилась, когда храбрая M’aih – девочка и сама не знала, откуда тогда взяла это слово, значившее «мама» – вскрыла замок своими длинными ногтями и увела ее из этого ужасного места, увлекла за собой прочь, к воздуху и ветру, к свободе, к жизни, к звездам. «Посмотри вверх, котенок, - как живой, вспомнился ее звенящий в непривычно огромном мире голос, - Смотри! Это звезды. Это твои звезды!» Даже спустя годы этот голос звучал для Саавик символом опьяняющей, безумной жажды жизни. Хоть M’aih и не смогла уберечь ее. Ромуланцы поймали заглядевшуюся на небо маленькую беглянку у самого трапа грузового корабля, в котором уже скрылась вулканская женщина. Корабль улетел, унося ее с собой, а девочка осталась на планете – одинокая, но уже не беспомощная, потому что единожды почувствовавший вкус воли никогда не сможет перестать стремиться к ней снова. С этого момента воспоминания были мутными, как отражение в старом, давно никому не нужном зеркале с чердака в айовском доме Кирков. Боль, удары, собственный визг, закладывающий уши. Шприцы с острыми иголками, впившимися глубоко под кожу ее и ее товарищей по несчастью – других детей и взрослых, которым было суждено умереть в тот день. Тупой нож, упавший со стола охранников прямо под руку. И лицо, чье-то полузабытое насмешливое лицо, не вызывавшее ничего, кроме лютой ненависти. Кровь. И дикий крик, до сих пор преследующий ее в страшных снах. Для Саавик все это было реальностью, давившим на плечи кошмаром, за избавление от которого она без сомнений отдала бы все, что имела. Для Джо, очевидно, всего лишь научным экспериментом, как будто не настоящие тела когда-то живших и любивших жизнь вулканцев лежали перед ней, а восковые фигуры из музея анатомии. Однако она ведь врач, а не полувулканская невротичка. Стараясь сдерживать свое негодование, Саавик предложила: - Давай я найду головной компьютер. Отсюда никто ничего не вывозил, вся информация по проекту должна быть здесь. Ведь они за этим и прилетели. Ответ где-то там, в документах Хэллгарда, и если адмирал Ногура действительно хоть как-то в этом замешан, она сломает ему шею голыми руками. Джо с видимым трудом оторвала взгляд от особенно отвратительного трупа и рассеянно кивнула, соглашаясь. - Безусловно, - сказала она отвлеченно, - Это будет очень интересно. Интересно?.. Саавик не стала придираться к выбору слов. Это так по-человечески – говорить, не думая, и вкладывать в свои слова совсем не тот смысл, какой должен бы получиться со словарной точки зрения. Память, поврежденная страхом и болью, давала очень слабые намеки, куда идти в поисках искомого. Логически, компьютеры следовало держать там же, где проводились эксперименты, а это... Она пошла вперед, выбирая повороты едва ли не наугад, полагаясь исключительно на с детства развитую интуицию. Лево, лево, право, прямо, право... Просторное темное помещение открылось перед ними неожиданно, вновь пробудив воспоминание о том, как захватывает дух при входе сюда у всякого, кто с рождения не видел ничего, кроме тесной клетки. - Свет, - без тени сомнения приказала Джо, и под потолком послушно загорелись тусклые, невесть как выжившие за эти двадцать лет лампы. Здесь все было так же, как в старых страшных снах. Саавик огляделась лишь мельком: образ этой залы, едва слышно стрекочущих машин, кожаного кресла спинкой ко входу и странного агрегата в углу был знаком ей до мельчайшего ощущения. Агрегата?.. Она подошла ближе, ведомая смутным и очень нехорошим подозрением. Репликатор. Пищевой репликатор с самым дешевым начальным материалом, способный прокормить хоть целую армию с одной заправки. Она умирала от голода. Обнаженная, если не считать какой-то тряпки, обмотанной вокруг бедер, она напоминала ходячий скелет. Каждое ребро, каждая косточка были такими острыми, что, казалось, можно порезаться. Кости обтянуты тонкой кожей, покрытой толстым слоем пыли. Девочка была невероятно грязной. Темные волосы свисали на плечи грязными слипшимися сосульками. На коленях и локтях блестели запекшиеся ссадины, а между пальцев на руках, казалось, слежалась грязь нескольких веков. Не отрывая глаз от Спока, она кружила рядом, с разных сторон пытаясь приблизиться к трупу. Наконец, подойдя вплотную к убитому мальчику, она одним движением вырвала из его спины нож и ногой перевернула тело. Схватив лежавший под ним рюкзак Спока, она привычными движениями пошарила внутри. Затем, не глядя мертвецу в лицо, она вырвала из его руки нож и, внимательно осмотрев, аккуратно сунула за повязку на бедрах...* - Саавик? - сквозь алое марево холодной ярости донесся странный, словно искаженный голос Джоанны, - Смотри, здесь кто-то есть. Она обернулась, уже почти наверняка зная, кого увидит перед собой, и все-таки это стало для нее ударом. Последним ударом. В кресле, молча усмехаясь чему-то своему с видом существа, которому давно уже незачем жить, сидел очень старый и очень грязный ромуланский мужчина. Его пустые глазницы пересекал неаккуратной толстой линией длинный узловатый шрам. Как тревожно и как торжественно бьется сердце в груди при виде ран, нанесенных некогда собственной рукой! Будь у Саавик верный нож, ныне бережно хранимый Споком как память о былом, она бы немедленно довершила начатое двадцать лет назад, и смерть этого чудовища была бы такой длинной, на какую только хватило бы ее отнюдь не железных нервов. Мышцы уже обезглавленного мальчика продолжали сокращаться...*