Мама

Уходя утром на собеседование, мама разбудила меня, пригрозив, что если не встану, то буду остаток лета сидеть дома и в одиночестве красить все стены изнутри и снаружи. Я провалялся в кровати до тех пор, пока не услышал, как хлопнула дверь внизу, после чего мне все-таки пришлось подняться, потому что знал: уснув, я просплю до обеда, тогда точно не успею ничего сделать и следующую часть жизни проведу взаперти. Натягивая футболку, я бросил мимолетный взгляд на дневник Джерарда, лежавший теперь на подоконнике и сушившийся под лучами теплого июньского солнца. Блокнот порядком искупался в унитазе и промок, но благодаря плотной бумаге листы не развалились, а лишь склеились в некоторых местах. Я трепетно разлепил их и прогладил; буквы теперь плыли, и кое-где слова было едва разобрать. Оставить это просто так невозможно — подумать только, прошлые хозяева съехали, не прожив и полгода! К тому же спешили продать дом. Теперь еще Богом забытый дневник обнаружился под моей кроватью, а позже едва не утонул, словно кто-то мешал мне узнать, что здесь случилось. Это пугало и нихрена не было похоже на шутку. Где-то в глубине души я все еще надеялся, что это случайность, но... разве так могло происходить в действительности? Последний раз испытующе посмотрев на дневник, я вышел из комнаты, намереваясь умыться. Зайдя в ванную, на всякий случай заглянул в унитаз. Может, блокнот успел телепортироваться, пока я пересекал коридор? Это скоро станет привычкой. Чистя зубы, сам не замечал, как начинал вспоминать прошлый город, прошлый дом и прошлую школу. Мы жили далеко от центра, почти на самой окраине, в двухкомнатной квартире на первом этаже с чудесными большими окнами, выходившими прямо на общую городскую свалку. Поэтому, проветривая квартиру, не стоило ждать свежего воздуха, а рано утром, в пять часов ровно, ты несомненно проснулся бы из-за проезжающего прямо за стеной огромного мусоровоза. Но это еще как-никак можно было терпеть, свыкнуться, но к моей двинутой школе я не смог привыкнуть за все время обучения. Я учился в исправительной школе с обязательным посещением психолога вовсе не потому, что я ублюдок какой-нибудь (в отличие от моих бывших одноклассников), — просто это единственное образовательное заведение, до которого я мог добраться не больше чем за полтора часа. Так что мусоровоз будил меня как раз вовремя. В классе я учился лучше всех только потому, что преподавалась программа для «особо одаренных», а остальным не очень-то нравились мои успехи. Учителя считали, что к детям с тяжелыми травмами нельзя применять радикальные меры, и после очередного избиения меня одноклассниками ограничивались двадцатиминутной беседой, а иногда и ее опускали. Отчасти я был согласен с директором: не от хорошей жизни там учились. Кто-то попал в плохую компанию и начал выпивать, кто-то беден и пристрастился к воровству, а у кого-то родители-наркоманы, и он пошел по их стопам. Классы были разбиты на части, ученики держались группами, у каждой группы свой предводитель, остальные подражали ему. Днем они в школе, а вечером искали дозу или подготавливали очередной набег на магазин. И раз в неделю разговор с психологом настолько бездарным, что даже я, до восьмого класса (а именно тогда начались эти приемы) считавший себя абсолютно адекватным, начал верить в диагнозы, которые мне ставила эта престарелая, выжившая из ума женщина. При такой рутине хочешь или не хочешь — с ума сойдешь и на стены полезешь. Не трудно догадаться, что друзей у меня в том ужасном месте почти не было. Да, я не один был такой «нормальный», держался рядом с более адекватными учениками — так чувствовал себя безопаснее, — но друзьями их вряд ли мог назвать. В пятом классе я подружился с девочкой по имени Джамия. Она была действительно лучшей из всех моих знакомых, хотя воспоминания о ней совсем стерлись, ведь тогда я был еще ребенком и смутно помнил, что и зачем делал. Но едва мы успели с Джамией подружиться, как ее родители поняли, где учится их дочь, и перевели Джам в другую школу. Я был рад за нее, но в то время для меня другая школа означала другой мир, и я так ни разу и не встретил ее. Вчерашняя картошка была, но вся вышла еще вечером, а холодильник оказался пуст, как мой собственный желудок. Я поднял руки к потолку, спрашивая у Всевышнего, почему эта женщина не предупредила меня об отсутствии еды. Так или иначе, мой живот начал сходить с ума, заставив меня пошарить по карманам висевшей в прихожей куртки и найти двадцать долларов. Я глянул на часы: семь тридцать утра, — должно быть, магазин уже работал. Надев для приличия кеды и штаны, заперев дом, я вышел на улицу и растерялся. Справа домов не было, слева — тоже, прямо напротив — роща; дорога пустая, словно я жил возле трассы. Повертев головой и плюнув, поплелся в сторону города, пиная развязанные шнурки. Солнце утром еще не грело в полную силу, поэтому я даже успел замерзнуть. Тротуара тоже не было, да и машины здесь отсутствовали, поэтому, махнув рукой на безопасность, я брел по проезжей части. Плеер остался дома, и я чувствовал себя тем парнем, который вышел пораньше на прогулку и «наслаждался природой». На самом же деле, я любил сидеть в своей комнате, а мама уже и не пыталась что-то изменить во мне. Однажды она мне сказала, что если бы я был принцессой Диснея, то точно Белоснежкой, потому что у меня бледная кожа и темные волосы. На следующий день она подарила мне пластиковую диадему. Я шел так около тридцати минут, пока не появились первые дома. Их становилось все больше и больше, я шагал уже по нормальной пешеходной дорожке, разглядывая чужое жилье, спрятанное за забором. Нет, я никогда не хотел сплетничать или «рыться в грязном белье», но мне было интересно, как существовали другие, ведь у каждого своя история, свои раны, особенная манера поведения. Как на это можно не обращать внимание? Один красил забор сверху вниз, другой — наоборот, а причина в том, что первому жена изменяла. Все в мире зависело друг от друга. Были люди похожие, но даже если вдруг встречались феноменально одинаковые, то у них были разные шрамы, ведь одну и ту же жизнь два человека прожить не могли. Что ты мог рассказать о дворнике? А о соседе по парте? Ты и понятия не имел, каково это — быть не собой. Поэтому я старался заглядывать людям в глаза или за их забор перед домом. Небольшой магазин деревенского типа встретил меня прекрасно настроенным кондиционером. Настолько прекрасно, что хотелось закутаться в пальто. Продукты, продукты, а мне лень готовить, и, надо же, стойка с комиксами! Я взял на заметку, что стоило сюда заглянуть как-нибудь еще разок. Прихватив тыквенный пирожок и баночку колы, я, едва сдерживая буйствовавший от голода желудок, направился к кассе. Рано утром в магазине не было никого кроме сонного продавца и девушки, покупавшей яблочный сок. Я разглядывал стенд с жвачками, когда девушка, закончив расплачиваться за покупку, улыбнувшись на прощание парню-продавцу, направилась к выходу. Я успел увидеть ее лицо лишь на пару секунд, но этого было достаточно, чтобы без раздумий схватить ее за руку, не давая идти дальше. — Молодой человек! — воскликнула она, отчаянно пытаясь высвободить руку. — Джамия? Джамия Нестор? — Ну, да, — Джам прекратила так дергать рукой, на ее лице застыло удивление. — А я вас знаю? — Я Фрэнк Айеро, мы учились вместе до пятого класса. Джамия подозрительно прищурилась, но лишь на одно мгновение — в следующую секунду с криком: «Фрэнки!» — она бросилась меня обнимать.

***

— Что ты здесь делаешь? — мы сидели на ступеньках магазина: я доедал тыквенный пирожок (тыквы в нем, к слову, было маловато), а Джамия пила сок. — Я переехал только вчера в самый последний дом. — Тот странный дом на окраине? — Именно в него, — я нервно хохотнул, едва не подавившись куском пирога. — А ты? — Живу здесь уже два года. Ты так изменился, — да, наверное, это правда. В начальной школе я был пухлощеким мальчуганом с короткой стрижкой, а сейчас превратился в патлатого фрика. — Ты тоже, — это не ложь — Джамию было трудно узнать. Я пытался незаметно рассмотреть ее лучше. Волосы не доставали и до плеч (Боже, они короче, чем у меня), она стала очень красивой, у нее появилась фигура, в общем, она превратилась в настоящую девушку, так что я даже почувствовал себя слегка неловко. К счастью, она не выше меня, иначе я бы вовсе сгорел от стыда. — Может, заглянешь ко мне в гости? — предложила Джамия, а мое сердце пропустило стук. — Извини, мне нужно разбирать вещи, — захотелось ударить себя и сказать: «Черт!» — Оу, тогда ладно. Мой дом под номером двадцать три, я весь день у себя в комнате. Заходи, как будет удобно, буду рада видеть. Мне нужно идти. Я поднялся одновременно с ней, на прощание Джам еще раз обняла меня. Махнув рукой, она пошла по тротуару, а я выкинул обертку от пирога и поплелся в другую сторону.

***

Мои вещи представляли собой две большие коробки, которые затащить на второй этаж было все равно, что затащить слона, учитывая сломанную ступеньку, из-за которой я теперь боялся лестниц. Импровизированные ручки из скотча больно впивались в ладони, пока я двигал коробки в сторону своей новой комнаты. Что за дерьмо я привез с собой? О, много чего. Нельзя было просто так взять и расстаться с вещью, даже самой пустяковой, ведь она часть твоей истории, с ней связаны воспоминания; это все равно, что расстаться с дорогим человеком. Конечно, мама при переезде заставила меня отказаться от множества вещей, чтобы «не тащить всякое барахло в новый дом». Сама она выкинула все, что напоминало бы ей о «прошлой» жизни. Наверное, мне стоило поступить так же, но это слишком трудно. Дотолкав сначала первую, а следом и вторую коробку до своей комнаты, натерев ладони и пару раз чуть не упав вниз головой с лестницы, выдохнув и смахнув выступивший пот со лба, я распечатал одну из коробок. Здесь была только одежда. Думать нечего: запихал в шкаф, и все. Недолго пялился на дверцу, разглядывая наклейки с супергероями из дешевых жвачек: изображения Росомахи, Человека-паука и зачем-то одна наклейка с Хэллоу Китти. Открыл шкаф и, оглядев полки, прикинул, где и что будет лежать. Несколько джинсов разной степени потертости, целая коллекция футболок, какие-то с принтами моих любимых групп, а какие-то от руки маркером исписанные текстами песен. Две школьные рубашки, брюки, жилетка и галстук, еще шляпа, черная такая, я был просто без ума от нее — если надевал, то становился похожим на гангстера или наркобарона; но она совсем не подходила к джинсам, а в школе запрещали носить головные уборы, так что ее можно было оставить до выпускного. Осеннюю кожанку — на вешалку, рядом — куртку для более сильных холодов. Какие-то шорты, перчатки без пальцев, ремень, бандана (а она что здесь делала?), боксеры с картой США на заднице и целая куча носков всевозможных цветов. Я мог бы сшить их вместе и получить носочный костюм, а потом надеть его на выпускной вместе с моей любимой шляпой. Другая коробка с личными вещами была немного меньше, но куда тяжелее. Одежда не полностью заняла шкаф, так что мои книги свободно влезли на одну из полок. Рядом легли школьные тетради, оставшиеся с прошлого учебного года, маленький игрушечный Санта — этот чувак был со мной всегда, во всех поездках, что-то вроде талисмана, а на Рождество стоял под елкой. Фотоаппарат со штативом и фотоальбом, созданный наподобие экземпляра только для меня. У мамы в нем самые важные фотографии типа «это я на выпускном», «это наша с Фрэнком свадьба», «это Фрэнки исполнилось два года». У меня все по-другому. Каждый раз, когда я бывал в каком-то новом месте, хоть и редко, мне встречались действительно красивые вещи! Я фотографировался с ними, и они хранились у меня дома на полке. Мне необязательно было выходить из комнаты, чтобы снова побывать там, — достаточно просто открыть фотоальбом. Он не заполнен и наполовину. Может, потому что листов много, а может, потому что я редко фотографировался. Но, скорее всего, альбом станет чем-то вроде книги моей жизни. Пустые коробки я отнес обратно на первый этаж, оставив возле двери, и вернулся к себе в комнату. Стрелки часов почти дошагали до двенадцати. Мама еще не пришла домой, а это значит, что сейчас было самое время читать дневник Джерарда! Взяв блокнот с подоконника (к счастью, на этот раз он никуда не пропал), я с разбегу упал на кровать и открыл книжку на том месте, где закончил читать в прошлый раз. Двадцать шестое апреля, среда. Сегодня мне предстоит поход к врачу, и не к психологу, как обычно, а к самому настоящему врачу-травматологу! Дело в том, что ночью я часто встаю попить, но в темноте плохо ориентируюсь, поэтому в старом доме всегда оставлял включенным свет в коридоре и на кухне, так же и здесь, в новом доме, тем более что здесь есть лестница. Сегодня я снова проснулся и хотел уже спуститься на первый этаж, но чертов свет был выключен! Я не помнил, как тут расположены выключатели, поэтому мне пришлось двигаться наощупь. Готов поклясться, что, когда я спускался по лестнице, меня кто-то толкнул! Мама говорит, что я просто был сонный и потерял равновесие. А я не знаю, кому верить: себе или ей. Так или иначе, я пролетел несколько ступенек, а остальные проехал на животе, пока лестница не кончилась, и, похоже, сломал руку. Под недовольное ворчанье Майки мама разрешила мне не идти в школу, а как только она вернется с работы, мы поедем в больницу. Наверное, это все шутки Майки, но он говорит, что лег сегодня спать пораньше и не просыпался. Понятия не имею, кто мог выключить свет. После моего рассказа мама предположила, что дело в проводке, раз никто не трогал выключатели, поэтому в пятницу придет мастер, чтобы разобраться с электричеством. Вообще я надеюсь, что сломал руку. Тогда смогу сидеть дома совсем один, рисовать, читать или просто смотреть телик и не ходить в школу. Да, там никто не знает мое прошлое, все будет по-другому, но у меня все еще есть неприязнь к школе. А если что-то пойдет не так? Мне лучше остаться здесь. Но, если честно, этот дом мне не очень нравится. Он стоит на отшибе, а это значит, что каждое утро придется чапать в школу пешком в компании Майки, потому что кто-то из родителей вряд ли согласится нас подвозить. Не то чтобы мне был неприятен собственный брат, нет, просто я не очень-то люблю куда-то ходить, мне ужасно лень; обычно я сижу на одном месте и не двигаюсь. Я, в отличие от Майки, никогда не любил играть с отцом в бейсбол или футбол, поэтому он прозвал меня амебной улиткой. Майки вернулся из школы и купил для меня коробку жвачек. Наверное, хотел так искупить вину за выключенный свет, но я все еще злюсь, теперь и чувствую себя отвратно, даже наклейки с Росомахой не могут спасти положение. Я нахожусь в этом доме всего пару дней, а он уже кажется мне изолированной тюрьмой. Вокруг на полкилометра не души; так просто пойти в лес и сдохнуть. Надеюсь, с моей рукой все так серьезно, что ее придется ампутировать, и я умру во время операции. ХОХО — Читаешь? Приятно видеть, — от страха я подскочил и свалился с кровати. Мама стояла, оперевшись на дверной косяк, в идеально выглаженной бордовой рубашке и коричневой юбке-карандаш, заканчивающейся чуть выше колена, в туфлях на устойчивом квадратном каблуке, волосы уложены без единого «петуха». Только что вернулась с собеседования, даже переодеться не успела. Моя мама очень тихо ходила, и я уже привык за столько лет, но сейчас действительно не слышал звук открывающейся двери. — Интересно? — поинтересовалась Линда, кивнув на дневник, так и оставшийся лежать на кровати. — Да так, скукотища, — я поспешил подняться с пола и запихнуть блокнот под подушку, чтобы не привлекать к нему больше внимания. — Ты купила краску? — Стоит на первом этаже, — мама сощурилась — похоже, ей показалось странным мое поведение. — Я скоро приду, а ты спускайся. Не забудь надеть рабочую одежду! — она вышла из моей комнаты, а я вздохнул спокойно и потер дважды ушибленную при падениях ногу. Под «рабочей одеждой» мама подразумевала ярко-желтые перчатки и неимоверно огромный фартук, который мне пришлось обмотать вокруг себя два раза. Маме же все оказалось как раз. Мне пришлось ползать на четвереньках и расстилать на полу газеты, пока она доставала валики. — Знаешь, мама, ты не оставила ничего поесть, и мне пришлось идти в магазин! — с легким раздражением произнес я, закончив с макулатурой. — Зато прогулялся, — невозмутимо ответила Линда, вручив мне один из валиков и показав пальцем на емкость с краской. — Вставай на стремянку и крась сверху вниз. — Я просто хочу, чтобы ты приготовила мне что-нибудь, потому что я уже голоден, — эта краска так противно пахла. — Закончим с гостиной, и я что-нибудь сделаю на ужин, — я оглядел комнату: черт, она такая огромная!

***

— Я встретил Джамию в магазине, — через пару часов работы голова закружилась от запаха краски и того, что все время приходилось взбираться под самый потолок. — Ту милую девочку, с которой вы учились? — Ага, именно, она пригласила меня зайти как-нибудь к ней домой. — Ну, вот как будешь свободен от работы, хоть ночуй у нее, а сейчас нужно докрасить стены. В один момент, когда я уже было собрался залезть на стремянку, перед глазами стало темно, и я потерял равновесие, а потом резкий удар по лицу и приглушенный голос...

***

— Прости меня, милый! Я такая глупая, не догадалась открыть форточку! Наверное, у тебя аллергия на краску, нужно будет сходить к врачу... — я словно вынырнул из океана, голос мамы снова стал четким, а окружающие меня предметы перестали двоиться. — Все в порядке, мам, — оказалось, что я лежал на полу, и мне стоило некоторых усилий приподняться на локтях и потереть разбитый об паркет подбородок; я все еще находился в некоторой раскоординации. Окна распахнуты, краска исчезла из поля зрения. Обычно моя мама была очень строгой и безжалостной, но иногда, когда со мной что-то случалось, она становилась нежной и заботливой. — Сегодняшняя покраска точно переносится на неопределенное время. Линда выглядела очень взволнованной и напуганной; ее нижняя губа слегка подрагивала. Она помогла мне подняться, а я старался не упасть в обморок второй раз. — Тебе помочь дойти до своей комнаты? — Нет, мам, серьезно, все нормально. Я сам, — она посмотрела на меня встревоженно и недоверчиво, но все же кивнула. Я медленно побрел вдоль стены, придерживаясь за нее рукой. Мама суетилась на кухне, приговаривая: «Ну и денек сегодня».

***

Я лежал на кровати, пялясь в потолок, поглаживая ссадину на подбородке и пытаясь успокоить голову, которая, к счастью, уже почти перестала кружиться. Теперь мне можно было не красить стены. Ленивая половина меня радовалась, но маме придется делать все в одиночку, поэтому немного стыдно. Не хотелось читать дневник; растяну это, как попкорн во время просмотра фильма. Как только черепная коробка перестала дребезжать, словно кастрюля, по которой хорошенько стукнули поварешкой, я дотянулся до гитары. Нельзя было назвать меня хорошим гитаристом, но и плохим тоже нет, потому что хоть что-то я умел. До переезда я ходил к учителю, мистеру Скайкроу. Препротивнейший тип, но у него было особое отношение к искусству. Невысокий, тощий, в очках, ворчливый и с частыми тиками, дрожащими руками, в вечной темно-синей клетчатой рубашке — такой же древней, как и он сам, — в штанах на подтяжках и идеально вычищенных туфлях. Он никогда не опаздывал и часто придирался, для него была важна каждая мелочь. Домой учитель задавал мне кучу упражнений и всегда безошибочно определял, занимался я или нет. Но когда в его руках оказывался инструмент, он как-то менялся: становился спокойнее, расслаблялся, даже тики и дрожь куда-то исчезали. Несмотря на то, что я немало страдал и не раз хотел бросить, мистер Скайкроу был тем, кто учил меня именно тому, что было мне по-настоящему интересно. К сожалению, мы больше никогда не увидимся, я буду скучать по этому старикану. Хотя кто знал... ведь я точно так же думал о Джамии. Вчера я брал гитару от нечего делать, а сегодня, как дань учителю, решил сыграть пару упражнений и гамм. Я помнил, как покупал эту гитару. Конечно, со мной был мистер Скайкроу и помогал с выбором. Красавицу нельзя было назвать агрессивной, абсолютно нельзя; у нее мягкие и глубокие звуки, если она правильно настроена, и иногда у меня выходило извлечь из нее действительно яркие и грубые тона, которые не звучали как надрывающийся кашель, но очень редко. Когда-то давно я приобрел Красавицу лишь для учебы, но, хоть и был мал, серьезно отнесся к выбору и сейчас не жалел. Помнил, как пробежался глазами по гитарному ряду, как продавец торопливо рассказывал достоинства каждой и как меня приковала к себе карамельного цвета гитара. Я сразу понял: да, это любовь с первого взгляда. Иногда сложно определить пол предмета — как бы это ни звучало, — например, гитары, но для меня Красавица сразу стала женщиной, ведь назвать такой инструмент мужским именем было высшей степенью надругательства! Ты слышал этот голос и как-то на подсознательном уровне понимал, чувствовал; это нельзя передать словами, а нужно было уметь делать. В течение пяти лет Красавица была моим товарищем и учителем. Я нисколько не жалел, но в последнее время стал задумываться о покупке новой гитары. Да, Красавица совсем не изменилась, и ее звуки были все так же мелодичны, но хотелось чего-то более яркого, чтобы лупить по струнам и отрываться, устроить революцию, утонуть в криках, чтобы совсем сорвало крышу. А с Красавицей так нельзя. Даже когда она звучала громко, она звучала ласково. Я любил эту гитару, с ней многое связано, но мне определенно нужен был еще один инструмент. Я играл одну из песен, содержащих сильный бой, стараясь успевать переставлять левую руку и не сбиваться, даже тихонько напевал слова себе под нос, как вдруг, когда я в очередной раз ударил по струнам, которые никогда не подводили в важный момент и казались достаточно крепкими... все шесть струн лопнули и резко отскочили, ударив по правой руке. Мне будто полоснули бритвой по ладони, я вскрикнул от неожиданности и выронил Красавицу, сжимая другой рукой раненую. Полилась кровь. Было слышно, как встревоженная моим криком и прекратившейся игрой мама бежала по лестнице. Такая боль, меня словно оглушили на мгновение. Мама уже стояла рядом на коленях, ее пальцы в крови, потому что она взяла мою руку в свою. Ладонь была разрезана в четырех местах так глубоко, что, похоже, без швов не обойдется. У меня темнело в глазах от шока и вида крови, я не мог понять, как это вышло, тупо пялясь на окровавленные струны, на испачканные гитару и кровать. Мама коротко бросила: «Вызываю такси, едем к врачу» — и убежала на первый этаж за телефоном. А я остался один, зажимая раны, пытаясь остановить кровь, в который раз говоря самому себе: «Это не может происходить в действительности».