Кровь Основателя

Когда я смотрел на нее, мне в равной мере хотелось убить ее и поцеловать. Когда я смотрел на нее, я испытывал неодолимое желание заключить ее в объятия, прижать к себе и задушить. В ней самой, в ее взгляде было что-то коварное, неуловимое, возбуждавшее чувство ненависти. И, быть может, именно поэтому я так безумно любил ее. Ги де Мопассан "Шпилька"

*** Она умудрилась позабыть о Малфое. Вот так вот раз – и легко и непринужденно. А спохватилась только тогда, когда невидимый импульс прошёл снизу вверх по камням и зловеще прошептал в уши: «Гость». Саломея, естественно, велела его не трогать. Но и прятать плоды своего воспаленного сознания от его взора не собиралась. Какая уже разница, что там Люциус увидит? Её все равно скоро тут не будет. А излишки магии, которыми она его скрутит в большой высокомерный бублик, прекрасно впитаются в Зеркала. Да вот только по итогу в дверной проем шагнула черная фигура, менее всего напоминающая щеголеватого лорда Малфоя. Мрачный, темный, хмурый. Она бросила лишь один взгляд в его сторону из под полуприкрытых век, дабы убедиться в реальности личности гостя, и вновь зажмурилась, не имея сил смотреть хоть на миллисекунду дольше. Она и за минуту «до» учуяла, кто ее навестил. Еще в тот момент, когда изнанку век ослепил белый свет, и дементор с видимым облегчением сорвался с места, улепетывая от Патронуса, созданного человеком, чья одежда во все времена была пропитана запахом трав, отваров и химикатов. Жалкий трус. Страж, вы только поглядите на него. Одно название. Тьфу. Она не желала смотреть Северусу Снейпу в глаза. Она прекрасно знала, что если рискнет – утонет. Сгинет в непроглядной тьме бездны. Уже проходили, спасибо, не надо больше такого приключения. Да и что Поттер там нового увидит? Саломея уже давно пересчитала все его ресницы. Украдкой, как воришка. Чёрные. Жёсткие. Длинные. Она знала точное число. Она могла точно указать на память каждую мимическую морщинку на бледной коже. Знала, с какой частотой ложатся усталые тени ему под глаза. Знала, сколько эмоций плещется на дне показательно-равнодушного, холодного взора… - Мэй. Друзья обычно сокращали её имя, как Сэл. И лишь он – «Салли» или «Мэй». Мэй. Нелепо. Глупо. Похоже на насмешку. Она меньше всего походила на весну. Май. Подумать только. И как язык повернулся… - И тебе не хворать. Есть смысл спрашивать, кто именно писал мне от имени Малфоя? - Какая догадливая. Начислить баллы? Нет, ну никаких сил на него не имеется. Да и в целом – тоже. Всё сразу стало так запутано, мутно... Хочется тишины. Штиля. А он – пришёл. И сверкает своими чёрными, невозможными глазами. Это ощущается кожей, не обязательно видеть. Его взгляд прожигает дыры в одежде, выискивает просвет в полотне темных спутанных волос, занавесивших лицо. Что он пытается высмотреть?.. Его язвительность сложно пережить. Даже спустя столько лет. И желание слушать голос тут же вступает в жгущий душу конфликт с жаждой заткнуть ему рот. Потому что кажется, что вот сейчас всего лишь еще одно острое слово – и она рассыплется миллионом осколков. Пусть молчит. И тогда еще минутка – и у нее, Золотой Девочки, появится достаточно смелости, чтобы поднять голову. И еще раз его запомнить. Может, и хорошо, что он пришёл. А, может, это все ей просто грезится с тоски? Может… она и вовсе все придумала? Все это путешествие? Ведь в том и суть иллюзий. В Вере. Когда-то Лигамент так сильно поверил в свою маленькую иллюзорную Саломею, что убить её смогли, лишь как настоящую Киндрет... А если она, ее человеческая тезка, тоже все выдумала? Весь этот мир? Тогда почему она выдумала себе боль? Для достоверности? Почему было не придумать счастливый конец собственной безысходной истории? Ничего не понятно. Начертить бы защитный знак, трясясь в суеверном ужасе... Заклятья и мольбы бесполезны. Он – не тень. Этот незваный гость – единственный, кто может напугать ту, что не боялась и самого Основателя. Сама реальность шла волнами перед глазами. Шок. Наверное, это он. Хотя… чего она вообще ждала от Декана Змей? Змеи выжидают, таятся и – наносят удар. А этот аспид и вовсе бьётся до смерти. Единственный шанс выжить – только если он простит. В целом, если рассуждать отвлеченно, Поттер была недовольна лишь тем, что жива. И, разбуженная от своих сновидений наяву, теперь, будто бы оно было на самом деле, видела всю кровь, что скопилась на её руках. Руки по локоть в алом, потоки – ширятся. А после жизни – лишь тьма. Никакого посмертного покоя. Не для нее. Он – её ад на земле. Зачем, ну зачем он пришёл? За что её мучает? Во имя Лили? Но ведь Мэй дала ему даже её! Она вообще дала ему все, что только могла! С корнем из души выдрала! Так... Зачем? Почему он молчит? Почему не говорит прямо? Злые, какие злые мысли роятся в темноте угнетенного разума. Кто бы помог… Да некому. Не смотреть бы, да… не получается. Взгляд зеленых глаз, так неосторожно утративших защиту хрупкой кожи, обрамленной ресницами, прочно приковался к бледным рукам и судорожно сжатой черной палочке. Устала. Как же она устала. Холодно, жутко холодно, и с каждой недоброй мыслью – все холоднее. Все таки хорошо, что он здесь. Сейчас. Может ли она попросить его остаться до рассвета?.. Так хочется, безумно хочется знать, что в темноту Зеркал ее проводит кто-то любимый и близкий. Что в этот миг она будет не одна. А еще больше хочется, чтобы он пошел следом. Да нельзя. Эх… Только бы не понял, не попросил, не догадался пойти с ней. Он ведь ответственный. С него станется. А она ведь не сможет отказать. Чтобы ни потребовал, воли сказать «нет» Саломея в себе уже не наскребет. Как будто ей снова нет восемнадцати, как будто она бессильна решать сама и все, что получается – лишь плакать и огрызаться раненной псиной. Ребра опалило изнутри. Пожар, тоскливый и безысходный, нарастал. Ноты как незнакомых, так и давно известных мелодий струились вверх по трахее, перекрывая ток воздуха, застревая тошнотной массой с привкусом железа в горле. Магия Фериартос, спустя годы ощутив желаемое на расстоянии вытянутой руки, окончательно взбунтовалась, кипятя кровь греховной жаждой. И тут же, смытая волной гнева Нахтцеретт, закружилась плотным узлом внизу живота, посылая тоскливые импульсы в бедра. Но более – не рискуя настаивать. Нахтцеретт завсегда были настойчивей. Скулы мигом ожгло кислотой. Она прикрыла глаза и до скрежета сжала зубы, лишь бы не выпустить из себя это нечто. Оно навредит ему. Оно этого хочет. Сделать эту сказку страшным кошмаром, что ночью прячется по шкафам в спальнях маленьких девочек. Скинуть Принца с высокой Башни за то, что он не в силах спасти заточенную там Принцессу. За то, что её уже спасти невозможно. За то, что она – уже давно не принцесса вовсе, а Злая Колдунья. И ей пришла пора умирать, даже не пожив толком. И так реальны были образы этого осязаемого кошмара, что сводило пальцы. И до жути хотелось вцепиться в бледную глотку, претворяя те самые образы в реальность. Но, как только она поднимала глаза выше пуговиц сюртука, и взор застревал на горле с яростно бьющейся синей жилкой, то готовое к прыжку тело тут же бессильно обмякало. Она не могла! Не могла, глядя на него, помня, словно то было вчера, как раздирали его клыки Нагаины, обрастить аргументами «за» это свое кровожадное желание. Обливейт во имя «Высшего Блага» - это еще куда ни шло. И тогда голоса действительно смогли её убедить, что так лучше. Что так – правильней, и он попросту помешает закончить все успешно. Но гибель Слизеринского Декана от своих рук Саломея оправдать ну никак не могла. И та самая магия, о которой так проникновенно говорил Дамблдор, магия превыше людей и нелюдей, любовь всеобъемлющая, что всего сильнее, в этот момент исправно работала, крепко храня Северуса Снейпа от беды. И голоса трусливо глохли. А все те мысли, что Поттер варила в своей голове, меркли, перекрываясь реальностью, падая в чёрные глаза и там замирая навечно, запечатанным в обсидиане словом «вечность». И под этим пристальным, требовательным, ищущим взглядом Саломея снова, словно оборотень в полнолуние, болезненно перевоплощалась. В ту девочку, ничего не ведающую, потерянную, живую и отрицательно не знающую, что ей делать с этим майским рассветом девяносто восьмого. Май. На ее памяти май приносил к порогу только беды и смерть. Может… может, как раз поэтому он так упрямо величал ее «Мэй»? Что же. Это предположение, по крайней мере, звучало логично. Хоть и – обидно. Беда. А она таковой сейчас и была, что уж греха таить. Именно так себя и чувствовала. Хрупкой бабочкой, насильно выдернутой из уютного кокона за несколько чертовых часов до нужного срока. И это было плохо. Ей нельзя, никак нельзя слушать заполошные удары глупого, живого сердца. Худшая, драккл ее дери, Избранной, ошибка – ТА ночь. Вольная фантазия пробежалась диссонансом струн по воспоминаниям, и губы снова опалило вкусом чужой кожи, словно наяву. Благодарение Мерлину, что краснеть она разучилась давно. И на щеках фривольность больного сознания никак не отразилась. О, Саломея Поттер знавала других мужчин, с фантазией и во вполне себе библейском смысле, когда речь шла о «познании». Но ни один из них, даже самый многообещающий, не шел в сравнение. Тусклые тени на грани сознания настолько были неясны, настолько бессмысленны, что этой самой возможности сравнить ведьма банально не имела. И порою даже сомневалась в реальности своих случайных, пропитанных лживыми улыбками, прежних связей. А что? Они вполне себе могли принадлежать Основателю. Он вон, сколько по разным шкуркам дремал, прежде, чем обосновался в ней... Да и, в конце концов, из всех сотен тысяч ей нужна была всего одна, крепкая и нерушимая, но совершенно невозможная, связь. А если серьезно и чуть ближе к реальному раскладу вещей – то наточить чёртов нож и вырезать сердце наживо – вот что ей было надо. Вот уж что действительно смогло бы ей помочь. Но это не точно. Ох, как бы она хотела, на самом деле хотела бы его увести за собой! Если бы он согласился, если бы только попросил… Кровавая струйка потекла по подбородку, паника сей же миг липкой дрожью поцеловала затылок, и в голове образовалась звенящая пустота, бухающая вглубь тела. Контроль выскользнул из судорожных пальцев целой вселенной на порванной ниточке. Прежде, чем Меченая смогла это остановить, еще одна тугая плеть краски Фериартос плеснула на общее законченное полотно Плетения, окончательно закрепляясь там магией Даханавр. О Мерлин, нет. Только не это… Саломея, глухо рыча, запрокинула голову назад, ничуть не заботясь о том, как выглядит со стороны. Ей было страшно. Нужно было всего лишь её желание, чтобы забрать тех, кто пожелает встать с ней в Круг и взяться за рукоять. И это правило Выжившая несколько лет грамотно обходила. А теперь… оплошала. Непослушные губы холодели и застывали, как искореженная резина. Теперь от послевоенного мира серых теней, в котором ей положено было оказаться в конце, зельевара отделяло лишь собственное желание и неведение о своих возможностях. Потому что, если прервать Плетение Обряда сейчас, чтобы устранить лишнее – то останется лишь начинать сначала. А ещё раз прожить эту жизнь она не сможет. Нет, только не снова эти выматывающие обещанием несбыточного школьные годы. Ни за что она не справится с этим еще раз. Поттер только что дала согласие, она пожелала... Не визуализировать Полный Пиздец в характерный образ прямо посреди все сильней светящегося Знаками Круга стоило немалых сил. Развидеть, развидеть... Может, если бы не было Тома Реддла и Альбуса Дамблдора, если бы Судьба не закружила так фатально в начале двадцатого века эту историю, может, в каком-то совсем ином мире они двое, полные противоположности, вместе – один целый, нормальный, счастливый человек. Но – не здесь. И не допустить этого «здесь» или «там» - ее, Мэй, первостепенная задача. Потому что в этом «здесь» она его сожрёт. Или в предстоящем «там» уже Снейп изыщет возможность упокоить чудовище в её лице, непринужденно раздавив в ладони сердце кровавой ведьмы, пародии на дочь его любимой женщины. Или же и вовсе все кончится фатально – чудовище порвёт свою цепь, единственную, но – самую крепкую в мире. Безжалостно превратит единственный смысл своего существования в иссохший остов человека, еще одну изломанную куклу Постапокалисиса. А после – не станет и чудовища. Срезать бы лишнее с сердца, вырвать, снять лицо, попрощаться с плотью, оставшись лишь гневным духом... За мгновение пожрав самое себя попросту за то, что по этой земле ходят люди, которые с ней лично знакомы. И, возможно… Кинув косой взгляд на черные глухие стекла, мерцавшие отражениями искореженных дорог, ведьма задумчиво склонила голову набок, словно бы теряя интерес к посетителю и погружаясь в собственные рассуждения вновь. Возможно, у нее будет такой шанс. *** Кровь. Этот запах было ни с чем не перепутать. Железистый, затхлый, опасный, он был замечен Северусом слишком поздно и вогнал в форменный панический ступор, заставляя жадно выискивать на теле прятавшей глаза девушки повреждения. Откуда? Он не понимал. Как ни крути, клыков и характерного голода безумная девка ещё не имела, а потому сейчас охотиться и хвастаться физическими отклонениями от человеческой нормы не могла. Как не могла и протащить кого-то в свою, достаточно просторную, но все же – запертую наглухо, камеру. Как ни крути, пропажу Надзирателей бы заметили, а сидельцы, по уверениям Малфоя, на письма пока что отвечали все до единого. Хотя, в свете увиденного ранее в коридорах, эта информация становилась все более спорной. Присмотревшись к полумраку, в который Золотце куталась, словно в одеяло, мужчина обмер и потерял разом все мысли, с какими пришёл. Руки девушки, ее тонкие, изящные запястья, были перемотаны тряпками. Кусками оторванной рубашки. А чуть выше, на предплечьях, демонстративно красовались багряные шрамы, следы зубов. Вполне человеческих. Вампиреныш настолько отчаянно скучала по привычной уже с десяток лет форме, что грызла сама себя, ни капли не волнуясь о хрупкости этого тела. Мигом взбесившись и осознав, что, как оно и водится обычно, на самое дорогое ему покушается не абы кто, а самолично это же самое дорогое, на тяжелым вздохом брошенный ему навстречу вопрос о письмах Снейп ответил излишне резко. Тяжелая тишина на некоторое время удушливым холодом воцарилась в камере. До тех самых пор, покуда маленькая безумная ведьма не собралась с духом и не столкнулась с ним взглядом. Воздух выбили из легких. Слишком яркие ядовитые глаза, будто в них капнули смертельную дозу фталевого ангидрида для цветности. И этим же превратили их в отраву. От прозрачной Авады до мутного темно-зеленого. Впрочем… Северус уже давно не удивляется. Это не то слово, не то чувство, с которым можно сохранять трезвость ума, находясь рядом с Саломеей Поттер. Да он на трезвость уже и не претендует. Он околдован. Как и положено при встрече с ведьмой. И даже безо всякой помощи хваленой ауры Высших Тварей, которую она, судя по всему, изо всех сил концентрировала в себе, стараясь не выплеснуть на посетителя, околдовался. Сам. Молодец какой. …Под тонкой девичьей кожей зелеными переливами вен текла магия Некромантов, призрачно намекая о причинах, почему Избранная еще жива. Ей, судя по виду, было равноположенно на то, как болезненно-жадно ее изучают. Даже не смутилась, вы только подумайте. Хотя – явно заметила. Пожалуй, да, Меченой снова все равно. А вот Северусу все равно не было. Ни в каком месте. Почему-то в ту же минуту, как по подбородку девушки стекла тонкая струйка крови, а из ее беззащитного горла толкнулся наружу досадливый рык, которому явно был причиной он, в груди больно стало так, будто кусали его. Наживо и без Обезболивающего. И чем дольше Северус смотрел на весь ее плачевный облик, тем больнее становилось. Слова, все, что были, испарились, ртутным едким осадком оставаясь где-то на языке. Поэтому зельевар молчал. И просто смотрел на нее, нечёсаную и взъерошенную. То удивленную, то сердитую, то отчаянную. В драной одежде. И понимал, что пропадает. Тонет в холодных зеленых глазах, в которых плещется тщательно сдерживаемое, чужое, древнее безумие. Снова, как в замкнутой временной петле, ощущая себя недостойным девушки, которую видит перед собой. Словно бы вновь становясь тем неуверенным в собственных силах подростком в старой школьной мантии, каким и был когда-то давно. Волшебник был готов сейчас фатально ошибиться, срываясь в отчаянный вопль, и кричать, что она ему нужна. Что он ее – любит. И не важно, кто она есть. Но проговорил Снейп, тем не менее, совсем иное, совладав, наконец, с голосом. Решившись. Или пан – или пропал, сейчас – или никогда, все – или ничего. Только – спокойней. Ради Мерлина, не провоцировать. - Прошло несколько лет. И чего ты этим Обливейтом, скажи на милость, добилась? Еще несколько секунд после вопроса длилось злое шипение сквозь зубы, переходящее в свист, прогоняя мурашки вдоль позвоночника слушателя. Ее запрокинутая голова и сжатые в кулаки ладони молчаливой картиной мучения вызывали жажду трансфигурировать себе веревку и повеситься, лишь бы не быть всему этому причиной. И вдруг посреди всего этого, сводящего с ума следом за обитательницей камеры – кристально-ясные, вполне разумные, насмешливые большие глазенки. Словно бы и не было последних пяти лет. И они не в Азкабане, а вновь в Подземельях Хогвартса, ведут разговоры ни о чем. - Прошло несколько лет, да. И я и не пыталась добиться ровным счетом ничего, кроме этого. А знаешь, почему? А потому что. Осознав, что Саломея, наконец, отошла от неожиданности и твердо вознамерилась паясничать, волшебник зло оскалился, пусть и без прежней экспрессии, но – вполне правдоподобно. - Идиотка. - Точняк. – Почти радостно согласилась Саломея, недобро щурясь. – Совсем, как мой отец. Слушай, ты такой вежливый, что пошёл-ка ты нахер. Сочтя краткий диалог непонятно почему законченным, девушка вновь подозрительно-алчно уставилась в зеркало, чья поверхность все это время ходила почти незаметными и такими пугающими для неодушевленной стекляшки волнами. *** О, как же сильно сейчас Саломея хотела его ненавидеть! Совсем так, как раньше, в своем далеком детстве! Пламенно, искренне, со всей силой обиды маленького сердечка! И на расстоянии у нее почти получалось, что уж душой кривить. Ох уж это сакральное «почти»... А теперь тот самый профессор, с завидным постоянством когда-то опускавший маленькую волшебницу с небес на землю, пришел сюда, и силы воли для ненависти у взрослой Поттер не осталось. Словно проколотый воздушный шарик, из которого шумно испаряется надуманный гнев, она сидела и лишь устало сутулилась. Из последних сил пытаясь не разрыдаться, не утратить ощущение себя во времени и не соскользнуть в блаженный обморочный мрак. Упрямый, яко бетайлас, ядовитый, как василиск, упорный, словно сто адовых гончих Пекла. Иногда Снейпа действительно было, за что ненавидеть. Искренне, безумно, сильно. И она старалась. Ненавидела за то, что любила. За то, что стала ещё более ненормальной, чем была. За это его болезненное "Всегда", противоречившее, казалось, самой Магии и всяким там предназначением, но – упрямо существующее. А конкретно сейчас – за то, что отказывался быть покорной пешкой и лез нарожон. Прям на зуб напрашивался. Притом, что показательно, позволял себе это лишь с ней, до этого воле и авторитету более слабых, но в разы более убедительных хозяев покоряясь. Ненавидела за то, что, заплутав в чужой памяти, выпала из реальности и проглядела момент, где её жёстко наебали. За то, что вместо Люциуса Малфоя на пороге стоял Северус Снейп и безо всякого удивления взирал на ее магию, отраженную в зловещих стеклах. За то, что заставил переживать о Малфое в принципе. Заставил сомневаться в собственной силе. За тотальную зависимость и маниакальную, тупую привязанность не пойми, чем это заслужившего человека. За упорство и въедливость. За то, что Обливейт не сработал. Причины? Она их помнила. Когда-то. Сейчас – забыла. Но они точно были. А она – забыла. Гадство, как оно есть, а не ситуация. А он, кажется, решил играть в плохой театр, и эту постановку, что еще печальней, она не знала. Что же. Поттер подыграет. Пока не придумает, что с этим непрошенным гостем делать и как отсюда безболезненно выкинуть. Но, несмотря ни на что, глупое сердце, тем не менее, радостно рвалось на два противоречия: досадливый страх и горчащую радость. Пришел. Помнил. Мэй была счастлива. И – боялась.