Кровь Основателя

Сложились крылья – не нужны. И когти – чтоб за жизнь цепляться – Без сожаленья сгрызены. Пропал сюжет для папарацци. Ты с верой к Небесам взываешь, Надеясь втайне на успех. Но постепенно понимаешь: Взаимность – чудо не для всех. Ирина Зенина. 09.02.2023

Октябрь и май разделены на два времени года. Находясь на противоположных спицах календарного колеса, они разнятся меж собой, как день и ночь. Вслед за майским солнцем вступает в права жизнь, выжигающая до кости солнечным светом все нутро. А за октябрем следует лишь холодная смерть, замораживающая само время. Но друг без друга они – бессмысленны. Весна необходима осени во имя надежды на возрождение. Вопреки всему. Осень необходима весне, чтобы не испепелить саму себя в горячке. Северус Снейп был необходим Саломее Поттер, чтобы сосредоточиться на жизни и том, что в ней важно, не рассеявшись ненароком по миру цветастыми обрывками мыслей. Поттер была нужна ему, чтобы... Просто жить. А не быть воспоминанием о себе же. Паутина воспоминаний держала крепко, не позволяя проснуться. Может, оно было бы и хорошо, ведь там, за серебристыми путанными нитками, была комната в доме на площади Гриммо, где не стало Саломеи Поттер, леди Блэк. Но ведь и здесь покоя не было. В этом «здесь» сожаления о собственной жизни затейливо переплетались с образами недругов, подавляющее большинство которых носило фамилию Блэк. Они вообще были похожи, эти Блэки, меж собою. Недобрым широким оскалом и повадками чистокровных борзых, больных бешенством. Как в этот ряд затесалась Саломея, до конца было не ясно. И – очень печально. Потому что она – вписалась. Впрочем, было в ней и что-то свое, неповторимое. К примеру, фатализм. Не сразу заметный глазу, отличный от его собственного, слепой и держащий безумные искры глаз этой ходячей Авады на коротком поводке. Фатализм ее был смиренен и тих, без истерик и нервных припадков. Он был прост и ясен. И мог быть заключен в одно тихое «никогда». Ни этой весной, ни через десять лет. Никогда. И Мэй в это веровала. Каким образом осознание плачевности ситуации придавало ей решимости, Северусу было не понятно. В борьбе с этой верой он тоже, впрочем, проиграл. Как историю, которая напрямую должна была основываться на его собственных решениях и мироощущении, написали абсолютно без него, тоже было ну очень любопытно. Ничего такого непоправимого, кроме языка, что хозяину враг, вменить себе в вину Снейп не мог. И очень обидно было сознавать, что тот образ, что сохранился в ее голове, тот профессор Зельеварения из ее, неслучившегося для него, прошлого, для нее – существовал. И больше того, был решающим фактором в выборе концовки ее такой жуткой Магии. Вот не было его на самом деле. И не будет. А для Мэй – словно всегда был. И не менялся вовсе. Потому что ей предстояло возвращаться именно туда, где Нагайна до зельевара добралась. Где не было девочки, что на самом деле женщина. Где маленькая Саломея Поттер, кажется, ни разу не улыбнулась своему профессору за все эти годы. Потому что ну а вдруг зашибет? Потому что ну а какой повод? В общем, именно туда. В свою временную ветку. Наверное, в этом и было дело. В восприятии мира, которое разительно отличалось от его собственного. Отстраненное, словно бы девушка стояла свои последние несколько лет по другую сторону толстого стекла и смотрела, как живут другие. Не живя сама, остановив свое время и начав на своем повторном первом курсе отсчет ровно с той секунды, где оставила мертвеца, пропитанного ядом, в Визжащей Хижине. Вот с каких это, спрашивается, пор он возомнил, что может ее понять?! Вот что это сейчас было?! Поттер. Везде она. Даже в собственной голове нет покоя… Боль прошила шею. Так, словно бы мысли о маледиктусе вдруг, обретя плоть, смогли добраться до горла того, кто о нем подумал. Проснуться. Ему необходимо проснуться. Не выходило. Сон своей непререкаемой глубиной казался как минимум наведенным Магией, а не следствием обморока. Страх свел судорогой органы чувств, спутал мысли и втек сизым туманом в память. А если он провалился обратно в Зеркала?.. Как бы ни была велика паника, как бы ни было непрошибаемо отсутствие возможности у разума осознать происходящее с телом, находясь в забытьи, Северус все же был менталистом. И все, что на данный момент он смог придумать – это нырнуть в те образы, что до того упрямо отгонял. И закутаться в них, как в многослойный плащ. «- Ты скажешь мне имя этого несчастного или нет, клыкастое ты угробище? - Вот ведь заладил… Это уже какая-то идея фикс. Не-а. - Мне с тобой что, в угадайку играть, как с дошколенком?! Да чем он так провинился перед тобою, этот кретин, что ты и словом перемолвиться с ним не желаешь?! - Человек влюбляется только в том случае, если не влюблен уже. - Ну, начинается. Я даже спорить сейчас не буду. Если ты решила, что сможешь перевести тему, то – не выйдет». Если он там, в Зеркалах… В том рвущем на части изнаночном мире, который описывала когда-то Мэй, его первейшая задача – не потерять себя. И – её. Ту память о ней, что, вплетаясь в саму суть разума, выплескиваясь наружу, меняла и сам мир вокруг, разукрашивая его шальными, совершенно неподходящими и не к месту, но такими яркими, красками. Память малая, недолгая и больше похожая на обещание, которому уже – не сбыться. Никогда. Она, вот упрямая девка, добилась того самого «никогда». Сделала мысль реальным событием, как и положено поступать Фериартос с захватывающей идеей. Только вот – не для себя. Она умерла и вручила эту невозможность ему, как эстафету. Словно бы на роду ему было написано оплакивать женщин, за которых и умереть не жалко. Только вот умирают они. Эйлин. Лилиан. Саломея. А ему остается утешать себя тем, что мертвец жив до тех пор, пока о нем помнят. И, собственно, помнить. «Она постепенно захватывала любое пространство, в котором находилась. Как и положено хищнику, заполняла собой территорию. То лежала на парте и проникновенно декламировала стихи, то распевала песенки, то плела узоры магии и болтала, казалось бы, ни о чем. Он же, негодуя от невозможности ужалить ближнего, как обиженная змея, уползал из аудитории в подвальную Лабораторию. А девчонка лишь скалилась, наблюдая за оскорбленной гордостью в его лице. Но и там, среди реторт и котлов, спасения не было. Потому что наступает день, когда она оккупирует и это помещение. И надо бы вышвырнуть вон, да сил – не находится. А она, наблюдая, как ее профессор, гневно сверкая глазами, глотает Умиротворяющее, с придыханием растекается по столу, внезапно гармонично дополняя собой картину, в которой острые ножи очень идут к тонким девичьим рукам. - Мерлин всеблагой. Ты зелья вместо воды хлещешь. Это мощно. …И, естественно, рано или поздно вампиреныш покушается и на котелки, и на реторты. «Бить вампиров – опасно для здоровья, бить вампиров – опасно для здоровья…» И ябедничать на произвол – некому. Потому что Альбусу – себе дороже, а имени того везучего мудака, который мог бы ей что-то запретить играючи, он не ведает. - Что это? - Кофе. По-мароккански. С пряностями. Чашку залпом и запить холодной водой. Сверху – сразу же следующую чашечку. Будешь? Ему протягивают крохотную, в два глоточка, емкость и смотрят так, будто бы это он тут – гость. - Обязательно не аккуратно. Это из сервиза тети Петунии, он ей дорог, как память. И неизвестно, что на него находит, но он, деловито закатывая манжеты, говорит: - Так. Смотри. Один раз показываю. И призывает несколько флаконов из шкафа прямо в руки. Саломея Поттер некоторое время наблюдает. И за манипуляциями над котелком, и за тем, как сам зельевар зачерпывает получившуюся субстанцию прямо мерной чашкой и вдумчиво пьет. - Ты нахрена насыпал туда малахитовую пыльцу? - Взвесь малахита при тепловой обработке вступает в реакцию с ранее добавленной вытяжкой эфирного масла и даёт ярко выраженное послевкусие хвои. - Что-то знакомое... - Если бы ты училась, а не спасала мир, то знала бы, что кофе – нейтрален по составу и сочетается с большинством базовых отваров, на которых, к слову, формируется целая группа лекарственных зелий. Таким образом, добавляя подобные элементы при варке, можно добиться нужного аромата и послевкусия. - Я так поняла, я тебя вообще не удивила, добавив специи? - Как раз и удивила. Тем, что принялась портить мне котлы. Но сие чудо зельеварения в исполнении кого-то с фамилией Поттер достойно внимания, как минимум. И в качестве отработки за самоуправство… информацию, которой я поделился, ты некоторое время будешь использовать в мою пользу. - Кофе варить, то есть? - Именно. - А с чего бы это мне на отработках за порчу школьного имущества продолжать портить школьное имущество? - Ты все еще в моей Лаборатории. Это – плата за пользование помещением. И она улыбается. И уже по этой улыбке ему в тот вечер стоило бы понять, кому адресуются все ее, такие безусловные и непререкаемые, чувства». Воспоминания кружили хороводы вокруг своего владельца, все сужая кольцо. Постепенно превращаясь в плотную, монолитную стену, которая надежно защищала его от любых посягательств извне. Чужое присутствие, незримое и заинтересованное, давило затылок, тревожа. Впрочем, сквозь серебро памяти глазастая тьма попыток прорваться не предпринимала. Она вообще не приближалась, лишая его всех шансов хотя бы отдаленно почувствовать, что это вообще такое. Попытки проснуться все еще терпели крах. Она хотела, чтобы он жил. Она ставила это себе, как основную цель. Так до нее не делал никто. И это желание, видимо, последнее, он исполнит. Выживет, что бы сейчас такого кошмарного не происходило вне этого цветного мира. Несмотря ни на что. Пройтись еще раз по Зеркалам. Подумаешь, мелочи. Как провалился, так и вынырнет. А какая потом уже разница, жить или – существовать? Сердце бьется – и на том спасибо. Можно ставить галочку. А особого смысла в этом искать не нужно. Мэй так хотела. А значит, так и будет. «Задумчиво созерцая его метания туда-сюда и едкие комментарии по поводу встречи с реальным, а не подменным Краучем, Аластором Грюмом, Саломея, наконец, наставительно выдает, придавая большим зеленым глазам предельно искреннее выражение: - Круцио – это и вправду непростительно. Ты что тут хотел-то? А вот Бомбардой людей в кашу превращать – это героически, это по-нашему, вопросов нет. Авроры – бравые и честные ребята, никогда не используют Непростительные. Только – воображение. И насмешливые огоньки на дне зеленых озер вдруг выжигают всю раздражительность из сердца. И паранойя старого аврора теперь кажется не более, чем досадным эпизодом. Пусть и длиною в целый час». «-…таким образом, бессмысленно. Молчание повисает в сумраке. Тишина прерывается мерными, задумчивыми ударами ногтей по столешнице. Вспыхивают и гаснут свечи. По потолку змеятся первые искры могильной зелени и тут же тонут в темноте. Они опять не сошлись в мнениях по поводу Тома Реддла. - Если есть злодей, значит, есть причина — кто-то ж влил в ребенка когда-то яд. Но об этом мало упоминают, даже больше: вовсе не говорят. Когда засыпает Аврора в башне, ведьма ее гладит по волосам. Мачеха скучает по Белоснежке: пусть и не родная, но все же – дочь. Создает Урсула другое зелье, но не успевает уже помочь, только смотрит, как свой покой русалка обретает, пеною обратясь. Между взрослым Лордом и тем мальчишкой из приюта тоже прямая связь. Как же нам легко в этом лицемерить, как же просто – вовсе не замечать. Говорить, что с самого их рожденья на судьбе плохая лежит печать, слепо игнорировать, что злодеи — люди, чьи мечты были сожжены. Что они когда-то могли быть нами. Что однажды ими быть можем мы*. Он впечатлен. И намного больше, чем какими-то там строчками со сбитым ритмом, нивелируемым растянутым в слогах прочтением, впечатлен тем, что каждое слово в ее исполнении становится особенным и бьет прямо по нервам, вызывая желание рыдать. Будто, как оно и сказано, непоправимое уже случилось. Но черта с два он это признает. - Прелесть какая. И, коль и в этот раз наша потенциальная Темная Леди начинает в качестве аргументов использовать стишата, это значит, что скромный профессор снова оказался в софистике и демагогии получше целой Главы Аврората. Неопределенно пожав плечами, она исчезает. А он – остается во внезапно такой пустой аудитории. Как она умудрилась договориться с домовиками в обход Директора?! …Она часто что-то напевала. Ей просто, казалось бы, необходимо было иногда выплескивать излишки магии. И тогда по стенам змеилась узорами то светлая грусть, то – темная страсть, обретая рисованное воплощение. Будто каждое слово действительно было привязано к эмоции. И это отвлекало от повседневности, это наполняло жизнью помещение. А он упрямо убеждал себя, что позволяет ей такие выкрутасы лишь потому, что иначе вампиреныш может взорваться переизбытком нечеловеческих Чар прямо в Большом Зале. Так что лучше уж здесь. Ложь, от начала и до конца. Ему просто нравилось ловить краем эмпатического фона отголоски таких глубоких, искренних чувств. В этой Магии мертвецов было больше жизни, чем во всех его человеческих годах. И их источником была сама Избранная. Да, кровососы действительно выбрали правильного носителя». «- Основатель все равно бы проиграл. - Откуда такая уверенность? - Он хотел быть богом. Нельзя быть богом. - Почему это? Он действительно не понимал, почему нет, если есть возможность. И даже прервал работу над контрольными в ожидании какого-то хоть чуточку дельного умозаключения. Чтоб не несло оценочное суждение, а было аргументом. Меченая же наставительно покачала головой и ответила так, будто озвучивала всем известную истину: - Любовь противоестественна божественному. А в чем смысл жизни без любви?» «Длинные темные волосы накрывают его бедра. Это видно в кромешной темноте, как ни удивительно, очень отчетливо. Хрупкий силуэт девушки тоже отлично угадывается. Эта фигура дышит хищной, животной страстью, и именно она сейчас льется по воздуху и забивается в нос, затапливая легкие дурманом. Еще немного, и в ход, наверное, пойдут зубы… Кажется, кто-то вскрикивает. Тихо, со странным облегчением, внезапно обрывая звук в середине, чтобы, не дай Мерлин, не спугнуть этого небом ему посланного, жадного в своем желании, зверя. Он не уверен до конца, но возможно, кричит он сам».