Кровь Основателя

- Веселый ты человек. Лицемерный, правда. Но это ничего. - Язык прикуси. Клыками. И с силой. Открытой насмешки звереныш не терпит, незаметно глазу перемещаясь в подпространстве и вколачивая его с силой в стену, вышибая дух скоростью реакции. Фиксируя кисти рук своими ладошками где-то внизу, скалясь демонстративно. Резонируя вспышками чувств, как свихнувшийся костерок, в который плеснули бензина. Так и сгореть недолго. Нападение не взаправду, но чтобы дать понять, на чьей Северус территории находится. К слову, бензином плескаться Снейпу понравилось. Отродясь вот таким не занимался. Вот чтоб ненавистью кого припечатать, в презрении утопить – это было. Даже «Чтоб ты сдохла» в голове Беллатрикс как-то накалякал. А вот чтоб детально какие другие свои желания чуть ли не графично доносить – такого творить никогда и в голову не приходило. Да и поводов - не припоминалось. Она слишком близко. Слишком не ждет ответного удара. Или наоборот, ждет, но не верит, что ей будет больно. И тут же оказывается прижата спиной к стене сама, в назидание. Мол, это я тебя читаю, а не наоборот. Не ты – хозяйка положения. Разумеется, она. Кому он здесь врет? Себе – не выйдет, да и чревато. Напрятался уже, так чуть и не помер слепым и глухим к происходящему вокруг. Так что нет, не себе. Но вот ей – вполне. Пока она не лезет, куда не просили, конечно. Да Саломея, он уверен, больше и не захочет. Уже вот городит вокруг стихийную магию, пытаясь разделить их надвое обратно, все то, что сама и слила вампирскими ритуалами и привязками. Ей слишком невыносимо читать его. Она задыхается, теряется, не может отстраниться, резонирует, тут же заходясь в собственных ответных чувствах. Поразительно. Она ценит его больше, чем он – сам себя. Ей настолько нравится та сомнительная хрень, что она узрела, что Мэй теперь боится не вынырнуть добровольно, остаться навсегда. Вселенная, подумать только. Она углядела ее там, где он сам видел лишь сомнительного качества навыки и не первой свежести воспоминания. А поэтому Поттер никогда не узнает, что мозаика складывается в одну очень и очень простую мысль: все происходит только потому что – она. И все, чего не захочет, будет. Но она и без того справляется, голой самоуверенностью. Запрокидывает голову, в косой усмешке закусывая полные губы, сверкает глазами. Ей оно не надо, как ему, уверяться доподлинно. Она знает уже все, что хотела. И теперь ей интереснее верить. Высокая благодарность Альбусу Дамблдору за взращивание этой гриффиндорской слепой веры. - Может, ты та еще мегера. Но я – гребаный полутруп и совершенно тебя не боюсь. На маленькую львицу напала безосновательная игривость. Спровоцировал Снейп это сам, самому и пожинать. Того, что в самом глубинном, неподвластном разуму слое личности эта ее веселость отзывается во стократ, против воли, этого он тоже не предусмотрел. Влияние проклятой магии, помноженное на искренность самого источника. Вся ее жизнь – голые эмоции, которые ему до скончания лет пропускать через себя. Фраза «Гриффиндорство заразно» обретает новый, пугающий смысл. Самый разумный выход – прибить, где стоит, и бежать подальше. Жаль, что в этом доме разумного не осталось ничего. А Северус и вовсе не тот, кто обладает сиянием чистого разума, мазохистично никогда и не ища легких путей. Привнести ему, таким образом, в хаос сумасхождения нечего. - Вот как? А я и забыл, что с первого раза до тебя не доходит. Еще одна ментальная атака – для собственного успокоения и проверки возможностей. Извлечь с самого дна, вычленить из того мерзкого застарелого осознания влечения к женщине в теле ребенка, которого сам когда-то испугался, бросить туда, в эти бешеные потоки лихого, искрящего счастья, закольцевать. Ждать и недоумевать, каким образом подобные действия могут делать ее счастливой. Ведь, вроде как, форменное насилие над личностью, вопиющее вмешательство. Встройка в ее эмоции чужих. По сути, изнасилование. Ан нет. Должен получить свою мучительную смерть, а получает тягучий поток уже физической неудовлетворенности разбуженной от многолетнего сна ведьмы. И эту ее странную уверенность в том, что она, наконец, догнала ветер. И то, что те, кто догоняют ветер, в итоге пожинают бурю, ее более чем устраивает. Она словно бы сама, тугой дугой выгибаясь вперед, впервые в жизни сфокусировала внимание на том, что она – женщина. Не забыть, только самому бы не забыть, что эта женщина – хищник, охотящийся на теплокровных. Типа него. Невероятно громкий, оглушающий вскрик на ухо является полной неожиданностью и совершенно не ясно, к чему это протяжное «А-а-ах!» относится. Кажется, переусердствовал. И очень, очень сильно увлекся доказательством собственного контроля. Волшебник даже на миг теряется и, отстраняясь, недоуменно всматривается в лицо, обеспокоенно высчитывая паузы между тяжелыми вздохами. - Даже близко ещё нет. Попытка скрыть растерянность от того, насколько впечатлительной оказалась взрослая женщина, венчана успехом. А как иначе, если Поттер патологически рассеянна? Собственное отраженное желание, многократно умноженное и переиначенное до неузнаваемости, вышибает пол из под ног. И он ее целует. Наяву, взахлеб, потому что – можно. - Ты этого хочешь? Ну, а как это – не позадавать идиотские вопросы? Он, загрызи его Пушок, пятнадцать лет профессором отработал. Профессиональная деформация, если хотите. Эта усмешка, такая человеческая, такая живая, бесхитростная, такая… забытая, принадлежала, несомненно, той Поттер. Из её первых школьных воспоминаний. Она почти робкая, эта усмешка. Но невероятно, безоглядно смелая. До раздражающего. Хочет. Ещё как хочет. Он сам в ней последние минут десять это желание культивировал. Почти навязывал. Посмотреть хотел, как оно в ней трансформируется, это его желание. Молодец, посмотрел. Но ведь она же захотела его ни с того, ни с сего, в нем поискать. До непонятной тревожности, зубы сводящей. И теперь этот её огонёк задора не погасить, как и не отрезать иногда слишком длинного языка, выдающего колкости не к месту. Если он – тот самый живой пример, на который в свое время ровнялись, то очень и очень все грустно. Или – совершенно плевать. Тут еще надо определиться, зависит только от нее. И от того, что будет дальше. - Не волнуйся. Я закрою глаза и буду думать об Англии. Может, если он ненароком ей этот язык, как бы случайно, откусит, ничего плохого не случится?.. По венам бежал грех. Совершенно отдельно от почти ленивого, упорядоченного мыслительного процесса. Но, кажется, если судить по совершенно невозможному блеску зеленющих глаз, которые она явно подсвечивала дополнительно, на его мысли и старательный самоконтроль Мэй плевать хотела. Запах. То, как она втягивает воздух вокруг него… Кажется, его сдает запах. Какого Мерлина эмоции стали пахнуть?! С этим вообще надо бороться? И возможно ли?.. С самым отстраненным из всех существующих выражением лица Снейп вдумчиво сообщал прядям её волос, сползшим на лоб: - А ты знала, что успешность результата при создании выжимки из рога Взрывопотама напрямую зависит от силы нажатия и аккуратности? Выражение его лица все ещё было равнодушным. По крайней мере, если ориентироваться на ее легкое недоумение. Иного зеркала, кроме глаз Саломеи, поблизости не было. Чего он пытался добиться в результате, меля такую чепуху, и что именно оттягивал, сам Северус уже понять не мог. Всего вокруг, внутри, было так много, что страшно. И, разумеется, так никогда еще не было. Держать под контролем все чувства одновременно, и свои, и чужие, было невозможно. Но именно сейчас он из последних сил пытался не позволить себе в них утонуть и выторговать у судьбы шанс запомнить хоть что-то из происходящего. Если эти вожжи резко отпустить, все и разом, была велика вероятность того, что он упадет перед этим зубастым наказанием на колени, и там малодушно навсегда и останется. А он мог поспорить, что она испугается. Мэй обязательно решит, что это она что-то со своими ритуалами напутала. Руки там заломит, забегает без толку… И попробуй потом докажи, что это – его собственный жалкий порыв. И вот такой он и есть с детства. Вот надо ему кем-то восхищаться, и хоть убейся. Жить прям без этого не может. В общем, отвратительно. - Учитывая очевидные особенности взрывопотама и большое количество спирта, необходимого для настаивания, чтобы избежать разрушений, движения должны быть очень… мягкими. Касаться надо буквально кончиками пальцев. – Куда-то не туда его повествование занесло. Не то, чтобы неожиданно, но речь изначально должна была быть не о том – Осторожно и, по возможности, быстро. Кажется, леди Блэк начала терять терпение. Хотя, почему это «кажется»? - Ну и?! Либо демонстрируй наглядно, либо уже избавь мои уши от внеплановых лекций! Она очень, ну очень забавно фырчит. Чего-то там требует, звенит нетерпением. Злится. Просто безумно весело, хоть вроде и не по чину веселиться. Да и ситуация не та. И как, созерцая подобное, не настроиться на такой неуместный, хулиганский лад? Поттер плохо на него влияет. В сотни раз хуже, чем любой из ее родителей. Это просто нечто. - В нашем случае мешает твоё белье. Черти в душе лихо плясали танго, разбуженные и отпущенные на волю. И отражались в глазах во всей полноте своей неуемной вечеринки. Но Избранные – они существа непрошибаемые. Смутить их – нереально. - Эванеско!!! Что-то еще мешает? Платье черное. Но – очень тонкое. Ему попросту нельзя таким быть. Это преступление, носить такие вещи. И если она так ходит по улице, он ее прямо сейчас и убьет. - Вроде бы нет. Отвечать надо вдумчиво, медленно, тихо. Руки держать при себе. Не улыбаться ни в коем случае. Целовать снова – тоже чревато, остановить себя не выйдет. И тогда, может, Мерлин милует, и он удержится на этой шаткой дощечке над Бездной, которая наполнена демонами. И все – его. И понимание происходящего плавно получится перевести в исправление. Хотя – вряд ли. Для этого как минимум надо бы отнестись к тому, что где-то через несколько минут у него слетят все предохранители, посерьёзней. Изгнать неуместную благостность и веселость, да и жажду получить уже свое, обещанное. Или – хотя бы испугаться, ужаснуться тому, что она с ним делает, даже не стараясь намеренно. Решить, что оно совсем не надо, раз уж так велик риск не вынырнуть и потерять себя навечно. Стать ее тенью, раствориться в ней навсегда, в этих безусловных, ярких и мощных, чувствах. В буквальном смысле. Ведь к этому все и идет. Тут на кону много больше, чем какая-то там привязка к вампиру. Тут вопрос в том, что вампир этот – завсегда главнее. И он – уже и не он по итогу будет. Вот прямо… сейчас. Потому что для того, чтобы сохранить что-то в себе неизменным, это что-то надо любить. А любит он тут только Саломею. С самим собой у него всегда были большие разногласия. Для того, чтобы не стать ее покорной безликой тенью, надо этого не хотеть. Тут тоже есть проблемы. И выхода не видно. Результат будет жалким. И оно ей явно будет не нужно. И угаснет она, как огонь без пищи. Фатальная какая-то картина намечается. Как водится, в ней опять рисуется виноватым он. Для разнообразия, прочувствовать, насколько кошмарны мнимые перспективы, не получается. Ну… Даже если стать ему кем-то навроде Локхарта, становление будет счастливым донельзя. - Не рефлексируй, будь любезен. Северус Снейп в итоге узнал, что случается, если Саломея Поттер теряет терпение. Гриффиндорцы не приучены размениваться на полумеры, они, чуть что, хватаются за самое сильное оружие из доступных и хлещут наотмашь. У Девочки-Которая-Выжила была магия двенадцати Кланов киндрет. А Декан Слизерина пока что не навострился ни ею пользоваться, ни – блокировать. Да и как об этом думать, если платье и вправду мало что скрывает?.. *** Мастер Зелий узнал много нового, и все оно – было совсем не важным. Уж точно – не сейчас. Например, что она все таки способна вышвырнуть его из своей головы, банально взорвавшись Магией на манер сверхновой. И Мастера Смерти – это не всегда о непосредственно смерти, они еще и суккубов клепают. И очень достоверно вытачивают их внутренний мир. Пользуя иногда навыки своих творений. Лишая воли так, будто воздух напитан афродизиаками. Узнал, что если шлифануть все это силами Даханавар и подшить нитками Фериартос, то можно и вовсе мнить себя мухой, стреноженной острой паутиной. Но – мухой счастливой. Мухой, которой дают мнимую свободу действий. Успокаивать и уговаривать себя эта муха не имела ни сил, не времени. Так что пришлось бегло соврать самому себе, что оно в его интересах, и поспешно сдаться, пока не разложили на маленькие жалкие составляющие, выискивая, что ему опять не так. А он просто не смог бы точно обозначить это чувство. Экстаз, эйфория... с ума сводило абсолютно все. И кожа под пальцами, и тихие стоны, влажные губы, все, абсолютно. А в особенности – понимание, что оно все действительно происходит. С ним. Любовь поцелованной Смертью ощущалась, вот ведь странность, как сама квинтэссенция жизни. И сам он был в эти минуты живым, как никогда раньше. Даже лучше. Словно возрождающийся каждый раз из пепла Феникс. Это попросту невероятно. Несмотря на все, такие тревожные недавние размышления, очень логичные и не сулящие ничего хорошего, каждый нетерпеливый жест был совсем не таков, каким мнился. Думалось, что это будет танец на углях. С показательным итоговым самосожжением. А выходило так, словно с ним поделились крыльями. Никогда вот не имел. Ползал себе, смотрел издалека, как кто-то летает. Иногда даже восхищался. Ему хватало. А, оказывается, бывает и так. А чувствовать, знать, что если бы не он, этого полета и не было бы, и Мэй нечем было бы делиться… Вот это с ума и сводило. Потому что так не бывает. А оно – было. *** Лестница – длинная, пол – жесткий, одежда – лишняя. Более сложными категориями относительно всего, что – не Мэй, мыслить было невозможно. Он ощущал себя гребаным призом. Каким-то трофеем, что ли. Стоит ли говорить, что сие чувство для подобного ему было в новинку до звездочек в глазах? Если начистоту, других возражений, кроме принудительно отправленной в отпуск гордости, не имелось. Сейчас иные звери поднимали свои головы в сердце. Одному из них нравилось принадлежать кому-то, кроме себя самого. Он все это время спал в объятиях вечно недосыпающего, злого на весь свет, Одиночества, и звался жаждой Единения. Живущий во всех людях в той или иной степени, никогда он еще не был доведен никем из упомянутых до такого зверского состояния. Тут Снейп, кажется, перещеголял почти все земное население. Второй плотно соседствовал с Гордостью. И был ее синонимом. Но никак себя до поры не проявлял, задавленный презрительными порывами и будучи бит Самооценкой. Казалось бы, здравой. Но, видимо, оно не совсем так. Потому что Избранная, может, и сумасшедшая, но – не слепая. И эта Избранная в восторге от того, что видит. Даже притом, что ей есть, с чем сравнить. Второй зверь радостно вытанцовывает, польщенный, но параллельно ядом брызжется стоглавая гидра Ревности, оплетая змеиными шеями и вытаскивая на свет Неуверенность и все сопутствующие. И все эти гипертрофированные чудовища, которые всю жизнь осознаются здраво и – по отдельности, но все вместе – Северус Снейп, тонут в чужом дыхании и явной попытке растерзать его губы наживо. …Она его брала. Это можно было охарактеризовать только так. Некое утверждение прав на собственность, эдакий показатель доминанты. Даже на колени она становилась с видом победителя лотереи. Зато КАК становилась... Смотрел бы вечность. Правда, тело, кажется, к таким длительным пыткам приспособлено не было. Поттер, она Поттер и есть. Но если бы его спросили вот прямо сейчас, о чем он всю жизнь мечтал, то, наблюдая бешеным, жадным, неверящим взглядом за ее довольными, сытыми манипуляциями, за наглыми глазами, которые даже для секундного соблюдения приличия отводить владелица и не думала, он бы сказал, что – об этом. Просто не в курсе был. Рано или поздно у любой истории случается конец. И мир неумолимо скручивается в петлю (хотя его еще найти бы, этот мир, где он там за порогом потерялся), а затем – завязывается тугим, болезненным, пульсирующим узлом внизу живота. Он очень запоздало понимает, что этот узел – лишь отголосок чужого, яростного, почти адского «Вот сейчас, но пока – нет». Понимает, что еще минута, даже меньше – и Поттер, это несдержанное существо, кого-нибудь убьет. Выскочит голая на улицу и выдерет сердце из первого попавшегося прохожего. Просто для того, чтобы унять собственное взбесившееся, ошалевшее, горящее тело привычным способом. Войной. А заниматься надо любовью, а не войной. Так еще Альбус шутил. Эта фразочка даже как-то к магглам просочилась. И имела успех. А у него просто теперь нет ни единого шанса раствориться в ней и потерять себя, истаять, как снежинка, навсегда уснувшая на желанной ладони. Потому что с этим надо что-то делать. Срочно. И по нотам канатных струн к нетерпеливой, всякое мышление легко отринувшей, ведьме – глаза в глаза, как раз вовремя, через секунду уже поздно успевать, потому что взрывается солнце – скользит восторженное, чужое удовольствие. Прямиком в ее тело, это самое тело удивленно выгибая. Она понимает, где он, а где – она. - Когда у тебя свой собственный менталист, это великолепно. Она еще и рассуждает. Вслух. А вот не отменил бы Альбус розги, может, повежливей некоторые индивидуумы были бы… Ладно, он запомнит. И как-нибудь даже припомнит. Не сейчас. С другой стороны, только что выяснилась рабочая схема того, как не дать себе свихнуться от радости. Можно следить за ней. Тоже занятие. Все последние годы это делал, почему бы и нет, собственно?.. Он тяжело, слишком тяжело дышит. Это его явно выдает, и ничего с этим не сделать. Все, что тут можно – отчаянно прятать лицо в её волосах, невесомо касаясь губами беззащитного горла. Чтобы через секунду в необъяснимом порыве оставить на мягкой, золотистой, слишком идеальной, коже хищный красный след. Чтобы получить молчаливый тактильный ответ, от которого все его дикие, неприрученные звери довольно урчат и – засыпают, заимев уже себе, наконец, хозяйку. Она не дергается и даже не открывает глаз, продолжая осторожно перебирать чёрные волосы, обнимая плечи, сцепляя бедра в замок. Словно опасаясь выпускать его в мир, полный, на её взгляд, серости и опасности. И впервые Северус был согласен прятаться. Ему вообще сейчас бы, по хорошему, начать разбираться с тем, что, кажется, его разорвет на части еще до утра. Потому что все это – слишком. Непривычно до надрывного. Непонятно, оттого и тревожно. А еще тревожней – неведомым образом потерять. С другой стороны, самая опасная тварь в Британии, маггловской и магической, сейчас умиротворенно дышит ему в волосы. Дышит, хотя, как он понял ранее, когда-то эту практику забросила за ненадобностью, работая легкими только на людях и ради приличия. Впору мнить себя Богом, раз он – причина. Приступ воодушевления принес закономерные плоды. Руки принялись жить своей жизнью, и помутненный рассудок или ослабевшая воля тут были не при чем. Они хаотично сжимали хрупкое тело в тщетной попытке быть ещё ближе, чем оно уже есть. И это казалось вполне рабочим методом признаний, получше всяких там слов. И большим, чем обычная физическая любовь. Это уже что-то на уровне душевных порывов. Когда одно одиночество встречается с другим, таким же. Вот где, где она всю его жизнь шлялась, скажите на милость?.. Их последующие поцелуи были наполнены ее тревогами. Горечью и ядом того времени и реальности, в которых она жила. Он видел эту непроглядную серость послевоенных утрат в её глазах, и, лишь когда она окончательно уверялась, что он рядом, взор её расцвечивался изумрудным торжеством. Уверять приходилось ежесекундно. Северус подозревал, что так и будет теперь каждый раз. Каждый раз, когда она будет переступать порог, с нейтральным и смиренным лицом, ей будет необходимо заново убеждаться, что тёмная портретная рама с выбитым в золоте его именем и годами жизни – мертва. Вот именно поняв это, потрогав и пощупав ее самый главный страх, носящий его имя, впервые для него – в подобном контексте, он в полную силу воспользовался именно новосозданной чужой магией связью, а не – своими прежними навыками. Той связью, которой опасался. Потому что так быстрее. Так – наверняка. Именно так можно убедить гриффиндорца в чем-либо. Вколачивать утверждение напрямую в сердечную мышцу, минуя мозг. А убедить её, возможно, на свою же голову, было необходимо. Убедить, что не все ещё потеряно, и она – все также часть человеческого мира, в котором ей осталось место. И в котором, несмотря ни на что, еще были те, кому она дорога. Делить её не хотелось. Просто до зубовного скрежета и судорог в пальцах, так подозрительно сжимавшихся, будто бы он уже приготовился душить ее многочисленных прежде друзей. Но более всего мужчина сейчас стремился увидеть в ней отголоски той, безголовой, но – чистой девочки, которой она была до своего первого девяносто восьмого. Той, которой ума же вот хватило на всю гриффиндорскую башню заявить, что коль ей взбредет, то за автора пометок в учебнике по Зельям она замуж пойдет, и глазом не моргнув. И он постарался воскресить из глубин её памяти ту девочку. Насколько оно было возможно. Потому что та девочка умела верить в лучшее. До самой Авады в Альбуса Дамблдора. До Визжащей Хижины. До дневников Директора. До наколдованного образа в чаше. А если суммировать, во всем перечисленном по-прежнему замешан он. Вот вроде не сделал ведь ничего. Для него оно и вовсе так и осталось несвершившейся вероятностью. Но все равно – виноват. Ему и исправлять, значит. И у него, к его горю, получилось. Никогда вот не думалось, что он приобретет в глазах кого-либо из львят авторитет. А уж что жалеть об этом будет, так и вовсе мысль за гранью возможного… но вот, поди ж ты. Свершилось. Та самая вероятность событий, равная по вероятности тому, что монета первым же броском встанет на ребро – случилась. И повторялась уже сутки, подтверждая себя каждым новым броском, хотя вроде бы должна бы обнулить, прервав цикл везения. Но минуты и часы неумолимо, пугающе до азартной дрожи (ну, так же не бывает, правда?), складывались в самый прекрасный, по итогу лучший из всех возможных вариантов, вариант. И в этой малой, но – сбывшейся, вероятности Поттер действительно не шутила, когда ранее дала понять, что вверяет ему все, чем является. Гриффиндорцы, они такие. Все или – ничего. Никаких полумер. И если ему хочется, то она побудет Галатеей. Плевое дело, мелочи. Лепи, что хочешь, только будь довольным. Вряд ли от него ждали вот этого. Но доверяли так, как никто и никогда. Настолько, что, не будь он собой, засомневался бы следом за ней в том, не магия ли это Иллюзий. Но – нет. Все наяву. И в этой яви и до того периодически вспыхивавшая нездоровым энтузиазмом, теперь Меченая им горела. Горела жаждой дожить свою человеческую жизнь, которой так рано лишилась. Пусть. Он больше никогда не будет один, так или иначе. Что бы там за действо потом не взбрело ей в голову. Даже на расстоянии, благослови Мерлин магию Даханавр, Мэй всегда будет рядом. То единственное место в душе, пустовавшее и неприкаянное, то, где по всем законам должен был находиться смысл, да все не находился, теперь – занято. Теперь то, что в своем стремлении давать всему имена и определения она сравнила с бурей, имеет законный эпицентр. Он теперь – целый.