Кровь Основателя

Фантомные боли и смутные кошмары о собственной смерти в зубах Нагайны вызывали досаду, и – очень ощутимую. И, хоть они и исправно отгонялись взявшейся воевать с последствиями собственной магии Меченой, оставлять все, как есть, полагаясь лишь на ее возмущенное желание уберечь ближнего своего от волнений, волшебник не собирался. Он ведь взрослый человек, в конце концов. И сам в состоянии разобраться, откуда оно и куда. Что самое обидное, как бы он ни утверждал ранее Саломее, чуть ли не с пеной у рта, что вся эта реальность его никак не коснулась, на деле выходило, что Северус все же прожил ее когда-то, в той или иной степени. И то, что осталось с ним в итоге, на уровне полуснов и ощущений, раздражало. И Мастер Окллюменции теперь, чуть ли не прорастая в кресло посреди гостиной, старательно, упрямо отфильтровывал все, чем его наградила та непрожитая жизнь, и планомерно задвигал найденное за Блоки, вновь выстраивая их в своей голове с нуля. Все те, что в эти несколько дней рассыпались пылью за кажущейся ненадобностью. Теперь они хотя бы будут служить верной цели. И прятать там он будет только действительно ненужное. К примеру, жгучее, не пойми, откуда взявшееся, раздражение от привычки Мэй лохматить волосы. Безнадежное желание обо что-нибудь самоубиться, совершенно точно ему не принадлежащее. Иррациональную панику при виде змей и их изображений. И все прочие сопутствующие. Потому что все это не имело ровным счетом никакого отношения к его прошлому, настоящему и будущему. Этого – не случилось. А если и случилось, то – не с ним. А ему, скромному и честному зельевару, чужого не надо. В целом, начав рыться в исходниках, Снейп нашел много чего. И почти все – нелицеприятное. Обрывочное, смутное, бессмысленное, полунамеками. Совершенно ему сейчас ненужное. Поттер так не считала. Поттер прекрасно понимала, что происходит, но, как водится, видела все иначе. Поттер была за полную осознанность. Поттер паниковала, пугаясь собственного идиотского предположения, что в том ворохе лоскутков чужих рефлексов и ощущений найдется несколько ключевых, которые переменят его отношение к ней. Поттер самоотверженно противоречила сама себе и, кажется, совсем этого не замечала. И что с того, что все это она, для разнообразия, делала молча? Фоновые всплески никто не отменял. С таким же успехом Мэй могла бы развесить по дому транспаранты. А лучше бы вот, чем дурью маяться, подошла бы и спросила: «А надо ли тебе вообще принимать в себя призраки того беспросветного, одинокого существования, если твое вышло, благодаря мне, в разы лучше?» И получила бы закономерный отрицательный ответ. Но, разумеется, своим избранным умом до такого смелого вывода ведьма не дошла. А облегчать ей жизнь и намекать на подобного рода очевидные сентенции Северус не стал. В конце концов, он занят, так ведь?.. Медитировал и игнорировал Снейп долго. Ровно также долго размышлял, стоит ли о некоторых измышлениях самого себя, прожившего другую жизнь, уведомлять Салли. Еще дольше сетовал, что за один раз избавиться от нежданного «подарочка» не выйдет, и все равно придется ждать, пока остаточные фантомы всплывут наружу сами. Ждать ментальный триггер, имея на руках проблему в лице фонтанирующего эмоциями вампира, не слишком с руки… Мастер Зелий, бодрствовавший уже больше двух суток из исключительно исследовательского интереса (ну, его же уверяли, что гемофагам спать и есть не обязательно) принципиально при этом отгородившись от потока сил Саломеи, закономерно уснул ровно там же, где и был – в гостиной. А леди Блэк тем временем, благополучно накрутив саму себя, свинтила из дома. Проветриться. И бродила по Лондону безо всякой цели ровно до того момента, пока ее не накрыло ужасом, притупленным расстоянием. И отчаянная, истерическая паника пригнала её домой. Она в целом была уверена, что Северус благополучно спит в кресле. По крайней мере, её в сон последний час клонило не по-детски. До этой минуты. А теперь, если судить по волнам резонанса, его как минимум резали на кусочки. Или душу по частям вынимали. Тут сложно сказать сходу. …На первый взгляд, ничего страшного не произошло. Чужих на Гриммо не было. Дом был все также тих и сварливо-сонен. Поттер, застывая в дверном проеме и тормозя обеими руками о косяки, нечитаемым взором обозревала мизансцену, понемногу втягивая клыки обратно и давая телу «отбой». Её личная и ни разу не прирученная кобра не спала. Бледный, с застывшим взглядом, он стоял, вцепившись в спинку старого дивана, и настороженно смотрел на пол. Ну… А кто сказал, что будет легко? Половицы подозрительно темнели, переливаясь слишком уж живыми оттенками черного. Видимо, как оно и водится в любой приличной истории, ружье, повешенное на стену, все же – выстрелило. И выгадало именно то время, когда хозяйка покинула дом. Тьма из Зеркал дала о себе знать. Разговор Саломея, понятия не имевшая, что там Снейпу привиделось, начинала вкрадчиво. Почти заискивающе. - Я думала, тебя тут убивают. - Что. Это. За. Дрянь? - Меня тошнило. Ну, после Коридора. - Отлично. Кажется, виноватой опять записали ее. Без права обжалования. Мэй только вот было интересно, будут ли в связи с этим санкции?.. - Да я не то, чтобы думала об этом… Не помнила. Да и… привыкла к подобному. - Я не знаю, что это, но твоя задача сделать так, чтоб этого тут больше не было. - А что случилось-то? Если честно, Поттер не ждала, что ей хоть что-то ответят. Но, вероятно, свою важность в глазах зельевара в который раз неверно оценила и принизила. - Кошмар. Коротко. Ясно. Емко. И очень хочется подробностей. - Кто-то умер? Усмешка мужчины была неприятной. И как-то сама собою давала понять, что вроде как разумное предположение на деле невероятно далеко от истины. - Э-э-ээ… Санкции все же имели место быть. Наверное, если бы Золотая Девочка не исходила на любопытство так невежливо-откровенно, зельевар бы сдержался и просто спустил бы на тормозах ее склонность окружать себя опасной темномагической дрянью. Он ведь и сам, как ни крути, под указанное определение подходил… Но неуместная честность – враг гриффиндорца. Особенно, если гриффиндорец хочет дружить со слизеринцем. - Любуйся. Этот неясно, чем оскорбленный, перепуганный тоже, не пойми чем, садист вывалил на нее все разом. Мрачно созерцая, как она недоумевает и хлопает ресницами. Швырнул ей в лицо отголоски проснувшейся было и – мигом осыпавшейся жухлыми листьями бури. Бури тоскливой и незнакомой, той, что он нарыл, дергая ранее за нитки внутри самого себя. Эта буря, взметнувшись темными удушливыми крылами вокруг образа девушки, не вспомнившей посреди зимы о Согревающих Чарах и нырнувшей в одном белье в озеро за мечом Годрика, тоскливо утихла, не успев даже осознать саму себя, концентрируясь вокруг одного-единственного, лишающего воли и смысла «Девочка должна умереть». Впечатал в ее голову ощущение непривычной легкости мантии, во все времена набитой противоядиями и еще Мерлин знает, чем. Легкости – намеренной, перекликающейся с пустой легкостью сердца. Потому что – решено. Высек на сетчатке глаза страх. Страх умереть и не успеть сравнить, понять окончательно, поставить точку. Показать… Страх, вылившийся в незаконченный, однобокий рассказ, ограниченный лишь историей давно ушедших лет. Потому что хоть один из двоих должен умирать гордо и – с легким сердцем. Не он. И из этого омута кусковой безнадежности, воспринимавшегося владельцем, как смутное, бесившее донельзя, назойливое сновидение, должной четкости которому придать невозможно, да и, что важнее и совершенно точно – не нужно, сразу – падение. В яркий, болезненный, наведенный сон. Сон, наполненный красками и улыбками. Но в восприятии видящего – кошмарный. Потому что понять, как выбраться, невозможно. В этом сне полуденное солнце бьется в окно. Маленькая рыжая, черноглазая девочка тащит за руку ошарашенного мужчину на кухню. Туда, где ее не менее медноволосая мать колдует что-то замечательное у плиты и воркует о том, что к обеду ожидаются гости. И чтобы он не смел в этот раз прятаться в Лаборатории. И все, абсолютно все в этой картине – ласковое, лучезарное, обыденное и безопасное. А смотрящему – жутко. Он не знает, где найти выход. Не может понять, что именно извне, в реальности, смогло проникнуть в него так глубоко, чтобы кошмар обрел совершенно новый, невиданный прежде, облик. И этот сон пугает его более всего на свете, мешая сосредоточиться и успокоиться, подумать головой и найти способ проснуться, отрешиться от слишком реальных ощущений. Потому что в этом сне нет Саломеи Поттер. И он точно это знает… Все это – в одну секунду. Концентратом и залпом, толчком в ее разум. Сам же «страдалец», тем временем уже вернув себе привычную невозмутимость, лишь вопросительно кривил бровь. А затем, не дождавшись реакции – и вовсе гордо удалился, оставив ее осознавать. И, разумеется, выковыривать из стен отголоски Грани, колдовать Зеркала и выпинывать в зеркальную тюрьму иллюзорную тварь принудительно. В общем, заниматься общественно-полезным трудом. Саломее, кстати, она, эта самая дрянь, не мешала. В конце концов, она была ее порождением. Заострять на этом внимание киндрэт, впрочем, не стала. Себе же дороже. Странное, шалое довольство Поттер, наконец, сложившая, что и к чему произошло, тоже прятала изо всех своих немаленьких сил. Справедливо полагая, что Аваду пережить – переживет, но будет неприятно. Да и разочаровывать своими эгоистичными реакциями леди никого не хотела. Ну, что поделать, неожиданностей Декан Слизерина не любил. А такого подлого выподверта вампирской волшбы волшебник явно не ожидал. *** Северус Снейп тем временем цедил кофе пополам с досадой на собственную несдержанность, которой с каждым днем становилось все больше. И ничего с этим процессом было пока что не поделать. Оно произрастало из совокупности множества факторов. И – в геометрической прогрессии. Неумолимое стремление доверять той, кто сейчас так самозабвенно ругалась с половицами, играло во всем этом не последнюю роль. Ведь если не ей, то кому вообще?.. Для зельевара в целом не было никакого труда в том, чтобы одновременно злиться на то, что его устоявшийся мир уже несколько дней, как прокатился к чертям собачьим, и при этом – всеми силами любить причину сего неординарного события. В конце концов, он был Мастером Зелий. А это автоматически предполагало необходимость одновременно мирить в себе логику и воображение, два по сути взаимоисключающих себя качества. Саломея влезла ему под кожу уже давно, и жить без неё ныне не было никакой возможности. Он любил ее любой. И, что бы эта ведьма не вытворила, это уже ни на что, к сожалению, не влияло. Злиться или радоваться – не имеет ровным счетом никакого значения. Важно лишь, чтобы причиной любой из эмоций была Салли. И чем ближе она при этом будет, тем лучше. Она – начало его конца, как деспотичного унылого ублюдка, тонущего в самобичевании. И произошло это много лет назад. Насколько велика и значима эта нараставшая амплитуда, он вполне себе представлял. И вот, получив возможность сравнить, как оно – без нее, убедился. Если начистоту, Северус бы прекрасно прожил бы и без этого дракклова абсолютного знания, только лишь своими собственными доводами. Боггарт. Она совершенно не шутила тогда, называя его своим Боггартом. Но, несмотря ни на что, все еще самоотверженно любила. Странно. И каждый вечер буря кружила вокруг хаотичного пламени. И, подстегиваемое ветром, это пламя разгоралось все ярче и радостней. А неожиданно робкий ветер уносил в темноту искры. И это, безусловно, делало его счастливым. Каким бы нелепым не казалось, если ненароком проговорить вслух.