Таежная сказка

После бани оба валялись на топчане, обнаженные и довольные, прижавшись разгоряченными боками друг к другу. Вол обжималовок хозяина просто не понимал. Зачем патрону этот жалкий недоделанный кобель, коль на белом свете есть сладкие сочные сучки? Только этим летом парочка клеилась к Ивану, но он обеим отказал. Причины и привычки человеческие псу были недоступны для понимания. Посему Вол таращился на мужскую пару с явным осуждением, зыркая из-под кустистых бровей на радостно болтающего и обнимающего за талию Мишку Ивана. — Надо у Степана для тебя одеждой разжиться. Твою я постирал конечно, но кроме энцефалитки, порванных трусов и свитера у тебя ничего нет. Да еще рыбацкая куртка и двое сапог-бродней с теплыми шерстяными носками — не тот набор, с которым зимуют в тайге. А моя тебе слишком большая, хотя, пока походишь по дому, выделю тебе пару футболок и свитеров, не выпадешь, только смотреться они на тебе будут как на пугале. — Я не против. — Мишка нежился в таких родных, горячих руках своего нового возлюбленного, и ему было действительно все равно, где быть и как зимовать, лишь бы с Иваном. — У Степана народу еще больше останавливается, чем у меня: и строители иногда бывают на постое, и электрики. У него подворье на широкую ногу поставлено. Есть электроэнергия, провели от местной линии, насос, водопровод — цивилизация одним словом. Отсюда и одежды забытой скапливается всяких размеров. Подберем, до весны дотянешь, а потом на «Кречете» отправим тебя на большую землю домой. Мишка от таких слов замер, в животе скрутилось все больным узлом, в душе как будто насрали. За кого его Иван держит и кем считает? Что он каждому смазливому мужику будет минет делать? Жить с ним, быт делить целую зиму, а потом упорхнет в теплые края в цивилизацию. — Я не поеду на большую землю, — выдал он поперхнувшемуся Ивану и требовательно посмотрел глаза. — Не дури, Миша! Хочешь со мной в этой дыре дальше жить? Сможешь отказаться от привычных вещей, работы, ведь тебе нравится быть биологом? А биологи... они романтики, без своей любимой работы хиреют. — Я могу и здесь моллюсков изучать. Оборудование эти черти мое выкинули. Спишусь с другом Витькой, он мне вышлет нужные книжки, отпишу руководителю, перейду на заочную аспирантуру. Если, конечно, ты не против, что гей, который неравнодушен к тебе, поселился у тебя под боком, — заявили упрямо. — Я только за, мне с тобой хорошо. И дело не в твоем поле или сексуальном пристрастии. — Иван притянул упрямые губы к себе и, вжав за талию Мишку в свое горячее тело, чувственно поцеловал. — Я схожу с ума по тебе, твоему телу, стройным ногам, тонким рукам, глазам, округлой заднице. Хоть ты и парень, я возбуждаюсь, я желаю тебя. — Когда ты это понял-то? — обалдел от такого признания бывшего натурала Мишка. — Впервые задумался, когда серьезно решал вызывать военных по твою израненную тушку или самому выхаживать. Ведь я мог и не справиться с твоими ранами, тогда бы тебя увезли на вертушке в военный госпиталь. Так вот, как представил, что кто-то другой, а не я, будет касаться тебя там, в твоей нежной заднице, и просто рука не поднялась выстрелить сигнальными ракетами. Прости, рискнул твоей жизнью из-за своего сраного эгоизма. — Хорошо, что не вызвал, — улыбнулся Мишка и сам потянулся за жарким поцелуем. — А как к нашим отношениям отнесется Степан? — А что Степан? Вот скажи — твой Витька, он что, не знает, что тебе нравятся парни? — Знает. — И? — Он нормально воспринял это, хотя не понял, на кой я влюбился в такого кретина, как… — Мишка осекся, резко побледнел, задрожал. — Так он тебя там, на косе? — сжал челюсти злобно Иван. — Он что, не знал, что ты в него влюблен? — Был влюблен на втором курсе, даже сдуру сказал ему. А он оказался еще тем придурком, помешанным на бабах, — поправил Мишка Ивана. — Что, всем разболтал, что ты гей? — кивнул понимающе Иван. — Нет, нашему курсу ничего эта скотина не сказала. Так, подъебывал периодически, говоря, что если я себе все отрежу — он подумает. — Я ему сам все оторву между ногами! А чего к тебе на косе пристал? Да, как я понял, еще и не один? — Иван сжал руки в кулаки, но тут же расслабил, чувствуя, как сверху легли небольшие ладони Мишки. — Так баб на «Кречете» не было, вот они и решили… Мне сделать приятное… Раз я педик. — Сами они педики. Если сунутся сюда — убью обоих! — рыкнули под боком и притянули по-собственнически к себе худого Мишку. — Не стоит из-за них в тюрьму попадать, — покачал головой Мишка и зарылся на горячей груди Ивана. — Тогда зубы вкатаю в глотку и яйца оторву с хуями! — Но точно не убьешь? — уточнил Михаил скептически. — Хотя вряд ли они сюда к тебе сунутся. Зачем им? Они здесь ничего не забыли. — Им лучше, и правда, сюда не соваться, на мою территорию. У меня болот много, притоплю — ни одна душа не сыщет. Ни охотник, ни егерь, ни тем более милиция с военными. Это моя земля и здесь я хозяин. — Мишку чмокнули еще раз и, поднявшись с постели, заявили: — Сегодня у нас уха королевская из тайменя. И тушеная зайчатина с рассыпчатой картошкой. Надо тебя с бульона на нормальную еду переводить. Ложку с вилкой уже удержишь. И Иван, натягивая на ходу портки с футболкой, стал накрывать на стол. В избе было жарко натоплено, а деревянные половицы приятно холодили жаркие после бани ноги. Сидя за столом и придерживая за торс Мишку, Иван вдруг вздрогнул. — Что-то не так? — повернулся к нему Мишка, старательно пытаясь донести ложку и не расплескать уху, выходило через раз, но он очень старался. — Выстрелы вроде. — Иван чмокнул Михаила в кудрявую макушку и выскользнул из-за стола, отмечая, что его рубашка на Михаиле смотрится как на девице платье. Поясок подвяжи и вообще юбка-юбкой. Он схватил нарезное ружье, что висело на стене, и выпрыгнул в одних портках и футболке на улицу, сопровождаемый Волом. Прислушались оба, пес стриг нервно ушами, смотря на северо-запад. — Степан, что ли? Неужто ко мне старик выбрался? На него не похоже. Обычно я к нему бегаю. Может, Мишку ищут? Как думаешь, Вол? Вол взглянул на влюбленного в несуразного человеческого кобелька хозяина, как бы говоря — ебнулся ты, патрон, всей головой, что стал «этим» с мужиком заниматься, и чихнул в сочетании с практически человеческим хмыком. — А это что-то новенькое! Не поймешь никак, что я нашел в Мишке? Да я сам, псина ты такая, не пойму — что. Иван присел на корточки, трепля пса за ухо и слыша довольное урчание. Вол такое безобразие позволял только Ивану и только наедине. Так сказать, без посторонних глаз, выдерживая на людях свой волчий нрав и характер дикого недоступного зверя. — Привыкай. Теперь он — моя вторая половинка. Понял? Чертяга! И ты, хвостатый, будешь его защищать не хуже меня, Мишка — моя самка. У-у-у-у! Какой ты строгий у меня и правильный. Думаешь, если не сучка, то не самка? А вот у людей по-разному бывает, хоть и редко. Да, он мой кобель и он моя самка-сучка. Так что терпи, псина. Снова раздались выстрелы, правда глухо и больше эхом. Вол напрягся, узнавая ружье. — Далеко. — Иван облизнул палец. — Ветер в нашу сторону, по льду и воде отразилось, кабы в другую, и не услышали бы вовсе. Степанова работа. И что он у меня потерял, неужто Мишкиного подранка-медведя гоняет? Надо к нему идти. — Иван снова прислушался к эху выстрелов, покачал головой. — Уходит обратно по дуге от нас, к себе на зимовище. Значит, самому по рыхлому снегу топать к нему придется. А Мишка все еще слаб, вот черт! А по такой рыхлоте туда да обратно суток пять пилить придется. Но уже через трое суток после морозца, который завернул под тридцатник, Иван в сопровождении Вола топал на охотничьих лыжах в сторону Степана. Мишке он наготовил на все пять суток: часть поставил на горячую печку, часть унес в сенки, чтобы не испортилось, натаскал с улицы дров, чтобы хватило, пока он ходит в гости на соседнее зимовье. И наказал ни в коем случае двери не открывать, заперев изнутри на засов, ибо нападение медведя-шатуна пока было, увы, реальностью. — Ты его убьешь? — Мишка уже ползал резво по дому, щеголяя в длинной для него рубашке Ивана, и, подвязав ее на талии веревочкой, превратил в настоящее, как и мечтал егерь, платьишко. — Придется, иначе он нападет на нас или Степана. Шатуны часто становятся людоедами. Или на военную часть может упилить, хотя до нее о-го-го расстояние. А он ранен. Ножки из-под «платьишка» торчали хоть и худенькие, но прямые, ровные и очень сексуальные, разжигая у Ивана естественный интерес задрать рубашку и изучить все, что под ней. Попа у Мишки практически зажила, тампоны Иван уже туда не вставлял несколько дней, и это еще больше заводило заинтересованного мужчину, а как там поживает сморщенная дырочка светло-коричневого цвета с ярко-розовым оттенком? А не сделать ли ей визит? Но после бани Иван форсировать события не стал, прекрасно понимая как врач-психолог, что страх после того, как Михаила изнасиловали, все еще висел перед темно-серыми глазищами. И главное кто? Его первая неудачная любовь! А это далеко не сахар. Хотя и понимал, что Мишка его хочет и не просто хочет, а усиленно течет только от Ванькиного серо-синего взгляда. — Это любовь! — крикнул Иван, задавая усиленный темп мощным ногам и пожирая километры спаянного морозом рыхлого снега. — Любовь, ее за ногу! Чем быстрее дойду до Степана, тем быстрее поверну обратно домой. А там-м-м-м… Стройные ножки, тонкая талия и сладкая дырочка между белыми полукружьями ягодиц. Моя дырочка! Моя девочка с темно-серыми, практически черными глазами. Черноокая красотка! А какой у нее красивый член, нежные яички, обрамленные завитками темных волос. Вот ведь, никогда не думал, что буду восхищаться чужим мужским членом. Практически стихи про него слагать! Сравнивать его… М-м-м-м? С чем же сравнить Мишкин пенис? Ну, женские половые губы принято сравнивать с розами даже у гинекологов. У Лариски была «Дамасская», темно-бордовая с длинными срамными губками, выступающими, манящими… А мужской член? — Иван задумался надолго, а потом резко рассмеялся, чем напугал непонимающего Вола. В последнее время его хозяин явно витал в радужных облаках, не спускаясь на грешную землю. — Нет, ну все, у меня точно крыша улетела. Сравнить член парня с орхидеей! И даже на трезвую голову без водки. Совсем огомосятился! И это всего за неделю, круто тебя приложили, натурал, лихо, на обе лопатки. И я ведь даже и не сопротивляюсь особо. Вот с другим парнем я бы смог? Иван представил на месте Мишки жившего этим летом у Степана молодого геолога. Весьма симпатичного парня, крепкого темноволосого красавца. Прикинул и так и этак, передернул от омерзения плечами. Представил другого — птичника Жору, периодически приезжавшего в их край записывать голоса птиц и проводящего от крупного заповедника-заказника исследования — поплохело еще сильнее. С другими мужчинами Иван экспериментировать не хотел. Он и с женщинами был довольно-таки разборчив, не на каждую вставало и не каждую желал ебать. — Значит я омихаилился. И исключительно для него стал голубым. Поздравляю тебя, братец Ваня, со сменой ориентации. Жил не тужил и стал на тридцать третьем году, между прочим, в возрасте Иисуса Христа, голубым. Дожил-таки. Абзац. Занавес. Аплодисменты! Он глянул на Вола, косящего на него черными глазами, и улыбнулся: — Даже ты меня не понимаешь, дружище, на кой мне кобель? А ведь я, кажется, влюбился в этого кобеля и по самые уши! Он усиленно бежал практически до темноты, мог бы и ночью, с Волом ему не нужен был дневной свет. Но подустал утаптывать пусть даже скованный морозом, но до сих пор рыхлый снег. На берегу застывшей в ледяных оковах реки нашел Иван и следы своего друга-егеря, а также отпечатки подранка медведя. И судя по ним, медведь, словив вторую пулю, ушел-таки, и, должно полагать, Степан преследовал его долго, отступая в сторону своего зимовья. На ночь Иван наломал себе лапника, натянул брезент, сделав импровизированную палатку, и забрался в спальник. Выпил из термоса горячего бульона и подумал, как там Мишка без него один в избе. Лишь бы не испугался один. Медведь даже если окно вышибет, внутрь не пролезет, окошки Иван сделал по-хитрому; узкие, специально на эту ситуацию. Да и где вы в Сибири видели большие окна у зимовьев? Мороз здесь такой бывает, не до любования красот из дома. Дров ему хватит, еды тоже. — Ох, уже скучаю. Втрескался как мальчишка! Сам удивляюсь себе. Он пригреб себе под бок горячего, как печка, Вола. Собака не дура, полезла к нему под брезент. И, зевнув, Иван со спокойной душой закрыл глаза. Снаружи начала петь пурга, завьюжило, посыпало снежной крупой. Завтра даже его след не будет видно в этой снежной пустыне. Если бы не Вол, человек заплутал бы: ни компас не помог бы, ни какой GPS-навигатор. Собачий, а в его случае волчий нос — самый тонкий прибор в тайге, без которого никуда. Иван проваливался под вой пурги в ватный глубокий сон, чувствуя под боком тихое дыхание своего волка. *** Мишка смотрел в окно и переживал. Пурга. Как там его Иван? Да, он егерь, да, он тут уже семь лет, но все-таки боязно, а вдруг что случится? Конечно, с ним ракетница и сигнальные ракеты, но это тайга. А вдруг тот самый медведь-шатун? Он поел, подбросил дров в печку и улегся калачиком на их огромном ложе. Без Ивана все было тусклым и огромным. В голову лезли больные воспоминания о Юрке и том придурке Лешке. Мишка пытался гнать их прочь. Он уже не вспоминал, как Лешка пихал насильно в его глотку свой грязный член, вспоминался другой, пахнущий хозяйственным мылом, с мощной розовой головкой и обильно сливающий потоки пряной, сладкой, на Мишкин вкус, спермы. — Приди и напои меня своим соком, любимый. А лучше трахни в зад, чтобы я забыл тот ужасный день, ту кошмарную косу и то, что те два урода сотворили со мной… на ней. Если ты мне подаришь свою близость, я забуду обо всем на свете. И никогда, ты слышишь, никогда не брошу и не уйду от тебя. Я не баба, мне не нужны богатства и сладкая жизнь в роскоши, мне просто хорошо с тобой рядом, надежно и тепло. Душевно… Он и не заметил, как закрыл глаза, проговаривая все, что накопилось, громко вслух, как своеобразную молитву. Сон накатил мощно, подминая под себя хрупкое тело и принося долгожданный отдых и силу для нового одинокого дня, которых, по подсчетам Ивана, Мишке предстояло прожить в одиночестве четыре или пять. *** Степан смотрел квадратными глазами на ввалившегося к нему в три часа ночи отпыхивающегося от яростного бега Ивана. Белый завелся с полвинта, щерясь и огрызаясь на проникшего следом за хозяином Вола. Лайка чуяла волчью, чуть разбавленную собакой кровь, и зверю не доверяла ни на грамм. Также не любил Белый и Ивана, ибо как раз за ним эта скотина-волк все время и шараебился. И пах Иван волком, хотя?!. Белый сузил глаз и прилип носом к штанам егеря. Этот запах он раньше за Иваном не чуял, вернее, ему давали нюхать вещи этого человека, когда приходил мужчина в погонах, их участковый милиционер вместе с дядькой, возглавляющим плавающую помойку под названием «Кречет». Как пах корабль, псу не нравилось, слишком много краски, машинного масла, мазута. Посему как помойка славный катер у Белого ассоциаций никаких больше не вызывал. — Чего скулишь, псина? Аль унюхал чего за этим кобелем о двух ногах недоброе? — оскалился Степан, поднимаясь с постели и ставя чайник. — Ох, и напугал же ты меня, Ванька! Думал, что ты помер и привидением сошел ко мне с неба, пока твоего волка не увидел у ног. — Привидением? — Иван глянул скептически на свое отражение в зеркале у умывальника и очаровательно улыбнулся. — Конечно. Бритый, весь белый в инее — чем не призрак? Чего бороду кончил на зиму глядя? Бабу, что ли, завел? — съерничал дед, накрывая стол на скорую руку. Иван снял тулуп, опустился на лавку у печки, Вол улегся у его ног, охраняя хозяина от белой ворчащей на него лайки. — Как что, сразу бабу? — хмыкнул Иван себе в ворот. — А чего? Дело-то молодое. Тебе не шестьдесят, наверняка по утрам стоит так, что хоть дрова коли. Баба точно бы не помешала, — усмехнулись по-стариковски в усы, наливая полную чашку заваренного чая гостю и ставя миску с едой Волу под осуждающий взгляд Белого. — Он — гость, как и Иван. Так что не ворчи, псина, — высказал Степан своей собаке, усаживаясь напротив Ивана и притягивая к себе горячий чай. — Ладно, колись! Чего раньше на две недели прискакал? — Не прибедняйся, сам-то, поди ж, тоже дрочишь время от времени? — улыбнулся Иван с явной издевкой. — Дрочу, куда ж деваться, — усмехнулись, вдыхая пары чая. — Так чего себе бабенку не заведешь, а? — развеселился Ванька. — Смеешься? Старая мне на хер не нужна, а от молодухи проблем невпроворот. Еще ребеночка в подоле мне на старости лет принесет. А на кой мне такая головная боль? Так что овчинка выделки не стоит, — объяснили, попивая чай с пряниками. — И ты предлагаешь от своих щедрот такую головную боль мне? Во добрая душа, — хихикнул Иван, налегая также на пряники, Степана можно было и раскулачить на сласти заморские, все-таки главная магистраль водная пролегает под носом. Он и в магазине «Водяной» затаривается — так мужики обзывали катер, на котором была размещена лавка, торгующая всем подряд и берущая от таких егерей, как Степан, необходимые заказы на обувь, еду, одежду, рыболовные снасти, патроны. Степан и на Ивана закупает, тот всегда оставляет деньги и список. На этой плавающей лавке к ним приезжает и казначей, выдает зарплату сразу за полгода, а когда и на год. А чего с егерями часто цацкаться? Степан, когда Иван не мог подойти, получал деньги и на него. А что, одна контора. — У меня уже внучки. А у тебя? — усмехнулись в ответ после долгого молчания. — Дочь. — Которая чужого мужика зовет папкой. — И что? Она все равно моя кровь, а значит, внуки будут. Цепь на мне не прервется, — возразил философски Иван. — Ты еще молод, можешь найти другую половину, — возразил ответно Степан. — И мне радость, а то на тыщу километров два бобыля. — Ну, ты загнул тыщу, пятьсот скажи! Там, — ткнул на запад Иван пальцем. — Целая армия таких, как я, бобылей. А там! — тычок в сторону юга. — Вообще колония осужденных и при ней огромное поселение, даже бабы есть. И потом, не кипятись, старик. Нашел я себе вторую половину. А вы, случаем, недавно никого на днях не теряли? — съехидничал Иван и глянул хитрым глазом в сторону Белого, потому как рассудил поведение псины здраво. Учуяла лайка на нем запах Михаила. А значит, была милиция, наверняка Леонид, капитан «Кречета», заходил собственной персоной. И собаке давали нюхать вещи Миши. — Хм-м-м-м... — Старик округлил выпученные глаза. — На мальчика, чай, потянуло? Не ожидал я от тебя такого финта. Неужели Михаил Талыгин нашелся? — Талыгин?! Красивая фамилия, но оригинал мне нравится больше, — добротно оскалился Иван. — Погоди, паря! — Степан слазил в свои закрома и достал пакет с вещичками и небольшое фото. — Он? Иван глянул на чуть помятое фото, явно со студенческого, на него смотрел печальными глазами его Мишка, совсем еще молоденький и юный. — Он, только щечки у него тут попухлее. — Так чего же ты сразу ко мне не прибег? — заухал старик. — Мы его тут несколько дней с военными искали, весь квадрат прочесали вдоль и поперек, который его сослуживцы показали. — Сослуживцы, говоришь? Я этим сослуживцам в следующий раз яйца оторву без анестезии и все зубы выбью! И потом ко мне ближе было, всего восемьдесят километров напрямки. На кой мне было к тебе за двести километров истекающего кровью мальчонку на руках переть? — Постой, паря! Чёт ты, Иван, путаешь. — Степан разложил подробную карту их местности на столе, убрав плюшки и чай на лавку. — Его сослуживцы этот квадрат указали. Там, где медведь на них напал, — ткнул пальцем в карту Степан, в аккурат получалось примерно сто километров на северо-запад от Степанова подворья. — Врут! Уроды! Я здесь Мишку нашел и от медведя отбил, — ткнул Иван пальцем примерно на восемьдесят километров на юго-запад от своей хаты. — Так это ж… Совсем другой квадрат, — зачесал седой затылок Степан. — Я понимаю, тут целая сеть из вторичных русел и притоков, любой запутается, но не думаю, чтобы два биолога могли так лохануться. — Да не лоханулись они, а соврали, заметали свои похотливые следы. Только это между нами, Степан! Ты мне как отец родной, даже участковому не говори, стыд такой для парня, если узнают. Говоришь, чего военных не вызвал, а как мне их вызывать, коль Мишку эти два ублюдка изнасиловали и все ему там в клочья порвали. Да мой мальчик на горшок неделю спустя ходить не мог по большому, первый раз орал от боли на всю избу и срал кровью! — закипел негодованием Иван. «Мой мальчик», — отметил про себя Степан и уточнил: — А медведь все-таки был? — Был, шатун, а кто его, думаешь, подстрелил? Он этих уродов и спугнул, да и Мишку пару раз лапой катнул, больше, видно, из интереса, чем из гастрономических пристрастий. А может из-за того, что тот в крови был своей измазан, у него из промежности рекой лилось. — Так это ты этого мохнатого в переднюю лапу, а чо не убил?! — ворчливо. — А ты чего? — заносчиво. — Тоже ведь гонял в мою сторону. А я боялся в Мишку попасть, вот и промазал. — М-да, ситуация, и что сейчас Михаил Талыгин делает? — Что-что, живет со мной. Вот что, — ворчливо в ответ. — То, что живет, я и так понял. В качестве кого живет? — сузили глаза под белыми кустистыми бровями. — Да понял ты все, старый, не прикидывайся. В качестве жены. Это хотел услышать от меня? Его эти два придурка и изнасиловали, так как знали, что он предпочитает мужчин. — Предпочитает… Надо же, как это теперь называется. — Степан посмотрел на вспотевшего и готового обороняться Ивана. — Не ерепенься, я тебе не враг, а то как волк свою сучку защищаешь. Нравится — живите. Если, конечно, у вас это полюбовно. Во подарочек мне преподнес — вместо дочки еще одного сынка на мою седую голову. Ты, я надеюсь, его к этому не принуждал? А то с тебя станется, озабоченный кобель. — Я, вообще-то, по женщинам был, если помнишь, — буркнул, успокаиваясь, Иван. — Был, точно. Именно одно только слово — «был». А теперь по мужикам. Поздравляю! — Не за что! И потом, не по мужикам, а по Мишке. Не путай жопу с пальцем, — пробурчал Ванька. — Это вы жопы свои не перепутайте друг у друга, — огрызнулся Степан, убирая карту. — Никто ни у кого жопы еще и не трогал! Да у него она только заживать стала. Окстись, старый! — М-да. С твоим елдуном Мишкиной жопе точно не повезло. Как бы штопать не пришлось после первого раза. — А ты прям к моему елдуну приглядывался? — усмехнулся Иван, чувствуя, что беседа пошла на другой лад и настроение изменилось. — А что приглядываться-то? Через одежу видно, что немаленький размер, а как у жеребца, — хмыкнул Старик и протянул пакет с Мишкиной рубашкой. — Возвращаю владельцу. Мне выдали, вдруг останки найду, чтобы Белый опознал. А теперь это без надобности. Завтра радирую на Большую Землю, что Михаил нашелся. Только его вряд ли до весны кто заберет. — Я же сказал, Степан, у нас серьезно. Михаил решил остаться со мной и не только до весны. Я его даже уговаривать не стал. — Можно подумать, не пробовал. Даже чуть–чуть? — усмехнулся Степан, залазя в свою кладовую. — Пробовал убедить вернуться домой, к друзьям, родственникам. — И? — доставая приталенный явно женский тулуп. — Он сирота, возвращаться не к кому, а друг поймет. Он о его ориентации знает. — Хм-м-м-м, напридумывали новых слов — «ориентация», «предпочитает». Изврат все это и только, а ты стал извращенцем. Держи, до весны походит, раз уж в роли твоей жены прописался, все остальное ему будет огромным, судя по размеру той рубашки. И шапку держи, я ее, правда, внучке своей пошил, да осенью не успел отправить, но ничего, до весны новую пошью, чернобурки стало больше в наших краях. Иван покрутил ушанку из чернобурки, прикинул мысленно, Мишке должно было подойти. — А вот унты мелкие имеются, от геологов добра осталось. У него лапа какая? — вытащил Степан сразу несколько и поставил перед носом у Ивана. Ванька глянул на свою большую ладонь, взял первый. Ножка у Мишки была небольшой, практически с его ладонь, не больше. — Эти, думаю, подойдут, — выбрал он с белым мехом. — И прям женушка. Совсем миниатюрный, — усмехнулся Степан, пакуя подарки. Подобрал Мишке и пару порток и семейников, а также добавил от себя несколько футболок. Степан поделился своим запасом из закупленного нового. — Твои, небось, ему как парашюты. — Семейники не примерял, а вот рубашка — платьем практически до колен, — гыгыкнул Иван, вспоминая осиную талию, повязанную веревочкой, у Мишки. — Представляю. Не лыбься, как похотливый кобель. О-о-о, аж слюна капает, небось и с конца течет теперь постоянно, как его видишь. Дай парню хоть зад залечить, а потом уж лезь туда своей оглоблей. — Все-то ты знаешь, старый, — улыбнулся нежно Иван. — Ты у нас низкий и плотный. А Мишка длинный и тонкий, думаю, футболки подойдут. Растянет в длину. — И ничего я не плотный, и не такой уж и низкий. — Иван, конечно, приврал, старик был метр восемьдесят с небольшим и «животик» у него можно было назвать как таковым с большой натяжкой. — И потом, судя по его рубашке, Мишка твой меня ниже, а то, что тощий, я не отрицаю. Парню двадцать три. А он все как мальчик худой — спичкой. Да какая девка на него посмотрит, вот к мужикам и льнет. А ты — «ориентация», «предпочитает»! Жрать надо было больше в детстве и мышцы качать. Держи еще носки шерстяные, ничего, что большие, весной закажем через «Водяного» все по его размеру, даже джинсы. И новомодные кроссовки с молодежной курткой. Жену, Ваня, надо баловать. Даже если она не баба, а мужик. — Само собой, — кивнул улыбающийся Ванька, старик принял их отношения, а на других ему было откровенно насрать. — Спать будешь? — спросил Степан, когда все уже утрамбовали и упаковали. — Нет, рассвет скоро, а Мишка еще слабый и плохо ходит. Боязно мне за него, да еще этот чертов шатун под боком. — Ладно. Беги, лось! Все равно слушать не будешь. Небось соскучился по своей женушке? Да и меж ног свербит хотелка. Вон глаза как горят — фонарика не надо. Светит так, что на километров пять слепит все в округе. Держи, шоколадка твоему мальчику. И скажи ему — «Степан благословил». Недели через две забегу. Посмотрю на твою редкостную зазнобу с членом, — усмехнулся старый егерь, протягивая небольшую плитку «Классического» в широкую руку Ивану. Обратный путь был длиннее, сказывалась вязанка барахла для Мишки, которая была не так тяжелой, как объемной и мешала егерю протискиваться сквозь частый лес. Заночевал он так же, как и в прошлый раз, зажатый с одной стороны Волом, с другой мотком вещей. И уже в два часа ночи на четвертые сутки вошел в свой дом, вернее, в сенцы, ибо, как и наказывал, Мишка закрыл хату на засов, который выдерживал силу медведя. — Что ж, придется стучать, чтобы пустили, — усмехнулся он удивленному Волу, привыкшему, что хозяин пинком отворяет свою дверь в дом. — Ничего не поделаешь, серый, теперь у нас хозяюшка с тобой завелась. Взлохматил он своему псу голову за ушами и удивленно уставился на распахнувшуюся дверь. Мишка не спал, ждал его. И теперь, кутаясь в теплое одеяло, стоял босым воробьем в его — Ивана — широкой рубашке. — Пришел, — охнул он с порога и попытался обнять своего мужчину. — Ага, я дома! — проорал Иван и, схватив Мишку в охапку, затащил обратно в теплоту избушки. Мишку водворили на лавку у теплой печки, перед ногами поставили вязанку вещей, в руки сунули замерзшую шоколадку, хмыкая под нос из разряда «Детям и женщинам сладкое, а мужикам огненное пойло». — С приданьийцем тебя, милая моя женушка. Степан нас благословил, правда, попутно еще и отругал за все извращенческие наклонности. И то, что я так поздно сообщил о твоем здравии. А тебя, оказывается, несколько дней усиленно искали, да вот только совершенно в другой стороне. Никаких мыслей не наводит сей интересный факт? Мишка замер с шоколадкой в руках, а потом понимающе округлил глаза: — Они указали совершенно другое место. — Точно, дорогой. Твои насильники очень старались, чтобы даже твои останки никто случайно не нашел. Урою ублюдков! — рыкнул Иван, снимая унты с ног и смотря с великим удивлением, как Вол, виляя хвостом, выпрашивает у Мишки еду.