Таежная сказка

Иван притащил Степана на срубленных ветках через полчаса. — Мишка, кипяти воду! — рыкнул он на стоящего раздетым на крыльце парня. — Степан? — прошептали, открывая дверь и пропуская Ивана, который пер старого егеря за подмышки в дом. — Без сознания, но жив! Как ни странно, спасла его шуба, хотя медведь все-таки постарался и весьма. Белый песец был местами залит темной кровью, и когда Иван распорол шкуру сбоку, Мишка прикусил себе от вида клочков свисающей плоти нижнюю губу. — Тащи спирт, перекись, нитки и иглы, тут штопки хуева туча! Ладно, брюхо не распорол и грудную клетку не вскрыл, а то еще и кишки пришлось бы промывать. Белому сильнее досталось. Миш, пса затащи в дом, он тоже там — на ветках лежит. Пока Мишка затаскивал на пару с Волом мощную лайку в дом, Иван приступил к штопке. Михаил даже не удивился, видя, как вечный соперник всех псов — волк, помогает ему втянуть раненую собаку, таща ее тупо за хвост. Мишка же пер за шкирдяк, так боком и заволокли. — Белый, терпи! Сначала Степана заштопаю, потом тебя, — буркнул Иван, вышивая грудную клетку старого егеря белым крестиком. — Красиво не обещаю, зато надежно. Через полчаса, обработав все швы перекисью и туго забинтовав ребра, Иван склонился над собакой. — М-м-м, а вот тебе, друг, вспороли брюхо, но ничего, неглубоко, — ощупывая пса. — М-м-м... А еще сломана пара ребер. Но ты молодец, выиграл для Степана время, я успел. — Он умрет? — Мишка укрывал так и не пришедшего в сознание Степана. — Степан — нет. А вот Белый... не знаю, грудина тоже вспорота и легкое проткнуто. Сделаю все, что смогу. Когда была перевязана и лайка, пришел в сознание Степан. — Кхе-кхе... Значит, я еще пока жив? — Он мутным взором окинул избу Ивана и встретился с испуганным взглядом Мишки. — Ха, ты шубу моему парню обещал! Говорил же, останься на ночь. Не было бы столько проблем и хлопот. — Иван уложил егеря на их с Мишкой топчан и теперь подал ему теплой воды, разведенной с медом. — Медведь? — Убит, завтра освежую, будет на полу славный коврик, — ухмыльнулся Ванька, поднимаясь на ноги. — Белый?.. — снова слабый вопрос. — Борется за свою жизнь твой пес. Славно он тебя прикрыл. Если бы не Белый, ты бы легкими царапинами не отделался. Хочешь, военных воздушкой вызову? В госпиталь тебя как барина на вертолете оттартают или как нефтяного магната, — поерничал Иван. — Говорил же, возьми у них радиостанцию. Кхе-кхе... Нет, мы гордые! А ведь за бесплатно отдавали, в подарок. — Они мне и генератор пытались сплавить, да где мне на него соляры взять? Это тебе соляру да мазут по дешевке каждую осень по реке привозят, а мне? — Он же военного образца. Дровами бы топил, — сострили с топчана. — Я что ж теперь на вашей семейной кровати валяюсь? Еще перевозбужусь от запаха молодых гормонов, тоже мальчика захочу, а на всю округу только Мишка один и то, благодаря твоему ебливому херу уже не мальчик. Иван со слов старика заржал, если ерничает — значит все нормально. — Миш, ты на этого старого пердуна посмотри! Мальчика он захотел. Ты скажи, авиацию звать или как? — Не стоит, отваляюсь у вас, если твой «супруг» позволит, потом к себе уйду, ты только сбегай ко мне через неделю, пошли на Большую Землю сигнал, а то переворошим всех. Точно вертушку пригонят. — Старик, кряхтя, поменял расположение тела под одеялом. — И лис принеси, все равно теперь, кроме как шить, делать нечего. Будет обновка для твоего любимого. — Хм-м-м... Отлеживайся, старый, ох и не к месту мы о шаманке заговорили. — Иван покачал головой, поправляя цветастую занавеску. — Сам виноват, языком растрепал. Ты вот скажи мне лучше, паря, а что ты забыл на том острове, где на Михаила медведь напал? Он ведь далеко лежит от твоего обычного маршрута. Только не рассказывай мне сказки об интуиции и предвидении. У тебя этого отродясь не было. Иван вздрогнул, он краем глаза посмотрел на выскользнувшего по хозяйственным делам в сенки Мишку и прошептал: — Верно говоришь, только Мишке не сболтни. Меня с обычной тропы след увел туда. — След, говоришь? И что это за след такой был необычный, коли ты за ним крюк сделал в пятьдесят километров? — Степан прикрыл устало глаза, уже зная ответ. — Небольшая ножка, меньше моей ладони, одетая в мокасины. — А след оленя рядом видел? — А то как же, как по легенде, растроенный след правой ноги и нормальной левой. — И ты после этого не будешь верить в шаманово логово? — усмехнулся Степан. — Когда увидел, не поверил, вот и пошел по следу как зачарованный. А потом уже не было времени об этом думать. — Иван сел нервно рядом с топчаном Степана. — Думаешь, хозяйка этой земли сама за Мишку заступилась? — Ничего я такое не думаю. Просто поразмыслить стоит. Береги своего парня, Иван! Баба эта хоть и мертвая, но сильно могущественная и задаром — просто так, не помогает. Мужчины замолкли, слыша, как хлопнула входная дверь и как с дровами вернулся обратно Мишка. Вол лег рядом с Белым под бок, грея раненого пса, а за дверью вновь налетела вьюга. На следующий день Иван ушел с самого утра, спрыгнув с широкой печки, на которой теперь спали любовники, и пропал на полдня. — Хреновые новости, Степан! — Иван подал голос от двери, втаскивая в избу освежеванную шкуру, украшенную головой. — Узнаешь? — Черт! Это же «Большая Лапа». Как я мог так сбиться с пути и налететь на его берлогу? — Меня вот тоже удивило, что тебя понесло к Змеиному кряжу, причем так ненавязчиво и по кругу? Ничего не находишь странного? — Иван принял горячую кружку чая у Михаила из рук и покачал головой на сидящего на лавке Степана. — Мог бы сегодня и не вставать, а вдруг швы разойдутся? — Заштопаешь снова, — огрызнулся беззлобно старик. — Это что же, не тот медведь, который меня подрал? — выдал в замешательстве Миша. — Нет, этот местный. Бурые медведи жуткие территориалы, чужих на свою землю не пускают. «Большая Лапа» контролировал уже несколько лет подряд этот район, на котором у него несколько медведиц. Теперь весной тут такое начнется! Молодые медведи будут воевать за освободившийся лакомый кусок, — пояснил Иван. — Тот, что напал на тебя, был шатун. Он пришлый, не с нашей территории. Смотри. У «Большой Лапы» мех какой густой, ровный, да и жиру я срезал вдоволь, пойдет на лекарства. Здоровый, крепкий медведь. И Ванька утащил шкуру в сенцы, дабы со следующего дня приступить к выделке боевого трофея. Белый пришел в себя на четвертый день, и псы сразу стали огрызаться, хотя все это время Вол не отходил от своего товарища, караулил его сон и грел. — Если зубы скалит, значит жить будет. Они оба гордые, хотя когда надо — стоят друг за друга горой, — усмехнулся Иван, смотря, как Вол отошел от ворчащего Белого и, оскалившись, лег у печки. — Что ж, коль все живы и относительно здоровы, то я завтра отправляюсь к Степану домой, — оповестил мужчин Иван, смотря, как старик задумчиво шьет Мишке из лисьих шкур безрукавку. Пока Ванька бегал до радиостанции, старик умело сварганил по фигурке Мишки лисью телогрейку и починил свою шубу, очистив белый мех от следов крови. — Не мог, что ли, аккуратнее пороть! Ох, Мишенька, твой суженый, когда в ярости, сам как дикий зверь. Да что мне тут говорить, поди сам знаешь. Попкой своей нежной, небось, до самой глубины прочуял. Со Степаном у Миши наладились добрые отношения сразу. Если к Ивану старик относился как к непослушному сыну, то к Мишутке, как ласково звал его старый егерь, как балованному внучку. — Готовишь ты здорово! Не то что твой оглоед. И не спорь, я Ваньку лучше тебя знаю. Больно ты мягкий и добрый. — Эй, старый! Кончай лясы точить, лучше шубу Мишке пошей. — Ванька вошел в избу с вязанкой ярких шкур и тут же сграбастал на руки подскочившего к нему любимого. — Как в эфире? — хмыкнул старик на их нежные обжималовки у себя под боком, даже не морща носа при виде задушевного поцелуя взасос. — Матерятся! Говорят, надо было вертушку вызывать. — Иван поставил Мишку на ноги и положил на колени сидящего Степана ворох лисьих шкур. — Эти хоть? — Да, других и не было. — Старик разгладил искрящийся мех, ворча: — Видите ли тона разные, не устроили. А я тебе, Мишутка, так подберу: увидят — обзавидуются, — пообещал старик и подмигнул покрасневшему мальчику, нырнувшему в кладовую с зажженной свечой. — Ну что, недели через две и до хаты пойду. Белый уже встает. — Пойдешь, когда полностью восстановишься, не раньше, — покачал головой Иван. — Так ты ж из-за меня на голодном пайке, — хихикнул Степан, видя, как возвращается расторопный Мишка и как начинает накрывать на стол. — С чего ты это взял, старик? — подняли игриво соболиную бровь. — Так я ж вам мешаю, — сострил старик, видя, как у Миши задрожали руки, и он чуть не уронил кастрюлю на пол. Иван рассмеялся, а потом подмигнул покрасневшему Михаилу. — Баню никто не отменял, Степан. Так что перерыв у меня был только, пока я к тебе гонял. Михаил готов был провалиться под пол, но все же под перекрестным взглядом двух пар внимательных глаз, пунцовея ушами, стал накрывать стол, расставляя тарелки. — Это что же, я тут при смерти валялся, а они... — Ну-ну, старый пердун. Сам спросил, я ответил. Миш, после того как поедим, пойдем в баню. Я соскучился, думаю, часов пять, не меньше, париться будем. — Хорошо, — пробормотали, разливая по столу мимо тарелок наваристые харчи. — Кобель, — буркнул старик, убирая меха в сторонку и притягивая тарелку к себе. — Пердун, — хмыкнул в свой суп Иван, подтягивая под бок хлопочущего с тряпкой Мишку и оглаживая внаглую, не таясь от гостя, его острую коленку. — Посиди рядом. — Смотри не помри от пятичасового порева, — сострил Степан, а потом сам налил Мишке супу, пододвигая под нос: — И дай Мишеньке поесть. Он с утра голодный. — Я быстрее от спермотоксикоза помру, — оскалился Иван, сажая своего мальчика к себе на колени и многообещающе замечая: — Кушай, любимый, а то потом некогда будет. Через две недели добротная шуба Мишке была готова, еще через неделю Иван проводил упирающегося Степана до его зимовья и, вернувшись через четверо суток домой, устроил Мишке настоящую оргию, длившуюся несколько дней подряд. Зима обещала быть горячей в прямом смысле слова. Мужчины любили друг друга страстно и откровенно, живя как настоящая семейная пара. Не успели и оглянуться, как справили Мишкин день рождения втроем. Степан не удержался, приперся, хотя его и не ждали. Новый год отметили тем же составом, но уже на Степановом подворье. Мишка впервые в жизни ночевал под открытым небом, но в широком спальнике Ваньки, да с такой грелкой замерзнуть было грешно. Ему даже понравилось, как его согревали с двух сторон любимый мужчина и его верный волк. Так что переход был легким, да и его спутники все время подстраивались под Мишкин неспешный шаг. Унты он уже таскал влегкую, но, правда, недалеко от дома предпочитая прыгать в пошитых Ванькой мягких кисах, ну а роскошная, легкая из красных шкур шуба и вовсе не давала и шанса на то, чтобы замерзнуть. Зима подходила к концу, и Ванька не мог не надивиться: зимовать с любимым было настолько хорошо, что и приход весны не так уж и был нужен, как раньше. Обычно молодой егерь ждал весну с нетерпением и нескрываемой любовью к теплым дням. Сейчас же его личное солнышко было рядом, под боком, и холодная зимушка скрашивалась обжигающими объятиями и по-настоящему жаркими ночами. Шкура медведя украшала теперь их дом во всю свою ширь и красоту. Волк на нее откровенно фыркал, косясь на жуткие медвежьи когти, но любил лежать, вытянувшись брюхом на поверженном враге. Сегодня Иван ходил к Змеиному кряжу разбрасывать соль для оленей, вывешивая специальные гостинцы в виде заготовленных еще по лету веников. Снег был слишком глубоким, и копытные от этого страдали. На оленью беду стали к их зимовью подгребать волки. Вол их чуял и становился дерганным и озабоченным. — Старые знакомые, — хихикнул как-то Ванька на волчий зазывный вой, нападения этой стаи он не боялся, но, видя, как Вол прижал уши, открыл пригласительно дверь. — Ладно, сгоняй к своей женушке, но только чтобы до рассвета был здесь. Вол тут же улизнул за дверь, насрав как на убойный морозец, так и на глубокий пока еще непролазный снег. — Рановато они в этом году, да и слишком близко от гряды, такого раньше никогда не было. Правда, снег глубокий им тоже не слишком полезен, надо гряду флажками обнести. И пару раз пальнуть, чтобы к Змеиному кряжу не поперли. — Старые знакомые? — Мишка лежал на печи и улыбался. — Да, это стая рыжей волчицы, любовницы Вола. Он, кстати, от волка из их же стаи, — пояснили, запрыгивая сбоку. — Не подерут нашего? — забеспокоился Мишка. — С чего? Она и есть вожак, а он ее любовник уж второй как год, я сам волчат Вола видел. Обычно они недалеко от нас логово устраивают, правда на другом берегу реки, этот у них не в почете. Надо в этом году из нового помета для тебя щенка подобрать, негоже в тайге без четвероногого друга, — размещая любимого на груди и смотря задумчиво в потолок. — Придется на гору идти завтра и, возможно, одному… — Я пойду с тобой, — возмутился Мишка. — Все хотел на гряду вашу легендарную посмотреть. — А не испужаешься ведьмы? — сощурили хитрые глаза. — Да с чего это? Мне просить ее не о чем, я и так счастлив рядом с тобой, — заверили рьяно. *** Наутро Вол не пришел. — Вот засранец, неужто в этом году уже течка у его Рыжей бестии?! — сплюнул Иван в снег перед домом, но, как и обещал, взял Мишку с собой. Специальными лесными широкими лыжами Михаил управлял уже виртуозно, да и за Ванькой это не по целине шагать, терпимо. Лес сначала так и шел, как около зимовья: то кедрач, то сосна, то береза местами, но чаще смешанный — все до кучи. А потом, как километров пятьдесят отмотали зигзагами, обходя особо высокие сугробы, открылось во всю даль до горизонта пространство. Мишка и не знал, что они находятся на возвышенности, можно сказать, плато или горке. Дальше шел край сосен и кедров без всяких примесей лиственных включений с абсолютно круглыми блюдцами пока еще замерзших верховых болот. И среди них боком поднималась гряда. Лес на ней был особый, как говорится — могучий и жирный, словно энергетика у этой гряды и вправду странная, нечеловеческая какая-то. Явно было с первого взгляда, что человек здесь чужой, ненужный, лишний. Кедрач на этом возвышающемся материке среди более низких и тонких хвойников был намного древнее даже того леса, который сейчас окружал мужчин. Мишка присвистнул. Змеиная гряда откровенно пугала. — И не говори, мороз по коже. А дальше, как видишь, вообще блудливые места, сплошняком болота, — а после кивком показал на пасущихся оленей на склоне гряды. — Нам туда. И первым на лыжах съехал вниз, ловя скользнувшего к нему Мишку. До гряды дошли быстро, разложили соль, развесили веники. И главное — все молча, будто так и надо, а то шаманка рассердится. Мишка, когда рассыпал соль на двух приметных камнях, нечаянно поднял голову вверх и обомлел, увидев четкий на вершине силуэт женщины. Он решил показать это стоящему рядом Ивану и, обернувшись, не нащупав рядом мужчину рукой, снова попытался найти силуэт среди ярко сверкающего снега. — Ты чего? — удивился Иван на емкий тычок в спину и побледневшее Мишкино лицо. — Там! — Он кивнул туда, где пригрезилась женщина. Иван сощурил глаза, но кроме кривого можжевельника ничего не заметил: — Что? Силуэт снова показался, а потом послышался грозный рев: на них шел, прихрамывая на две передние лапы, медведь-шатун. Иван выстрелил, отгоняя хищника, и, совсем ничего не понимая, удивился на выпрыгнувшего словно из-под земли Вола. Тот сразу с разбега, обогнув замерших мужчин, ломанулся наверх, рыча на шатуна-медведя. Ванька сматерился, снова выстрелил вверх, пугая как оленей, так и косолапого. Красные флажки они уже на склоне повесили, отрезав гору с этого края от общего массива: конечно, какая-никакая, но защита. Волк несколько раз подумает, прежде чем обойти непонятное препятствие с волнующе колышущимися на ветру тряпицами, а у оленей будет возможность скрыться от назойливого хищника. Медведь застопорился, дал ход назад, преследуемый рычащим на весь лес Волом, а Иван, схватив Михаила за руку, потянул с гряды в сторону дома. Он и подумать не мог, что шатун обоснуется здесь, хотя оно и понятно — здесь концентрируются основные стада оленей, спасающихся от высокого снега. Где еще раненому зверю найти пропитание? Отдышались только тогда, когда забрались на свое плато. — Испугался? — прижал к рвано дышащей груди Иван своего Михаила. — Немного, вернее, не успел испугаться. — А вот я, честно, чуть в штаны не наклал! За тебя, дурень, перепугался. Вернется Вол — шкуру спущу. Любовник хренов! — Мишку осмотрели и уцеловали в открытые от жаркого дыхания губы. Оба мужчины вспотели неслабо, уходя от Змеиной гряды. — Да ладно тебе, он и сам чувствует, что напортачил. Вол их догнал на середине пути к дому и, видя, как сурово на него смотрит Иван, жался с прижатыми хвостом и ушами к боку Мишки. — Не ищи защиты, все равно выпорю! Я тебе, собака, когда сказал прийти? Утром! А ты когда? Вол от грозного голоса прятал голову в шею и пытался махать зажатым между задними лапами хвостом. Дома пес сам принес ремень из сенцев и положил перед Иваном. — Может не надо? — Мишка, прижав руку к губам, покусывал указательный палец от волнения. — Надо! Это могло стоить нам с тобой жизни. — Иван нагнулся за ремнем и полоснул волка вдоль спины два раза от всей души. Вол только вздрогнул, даже не взвыл, а потом понуро поплелся под занавеску. — Не корми его сегодня. Если увижу — и тебе попадет, — рыкнул на притихшего Мишку Иван, смотря, как парень кусает остервенело себе пальцы. — Я все спросить хотел, почему ты его Волом зовешь? Пес, услышав свою кличку, высунул из-под занавески влажный черный нос и фыркнул. — Вол от сокращенного — Волк, я думал, ты догадался. А ты, серая шкура, не подслушивай! Я тебя еще не простил. Так чего ты там на гряде увидал перед тем, как медведь напал? — сощурил Иван глаза на Мишку. — Женщину… — А может показалось, там много можжевельника, он иногда и бесом пригрезится. — У нее волосы на ветру развевались, — помотал головой Мишка. — Так уж и волосы? — и, увидев согласный кивок от любимого, покачал сокрушенно головой. — Плохо, шатун несколько оленей точно задрал на ее земле, раз пережил зиму. Это шаманке не понравится. Однозначно. Вспомним мы еще эти медвежьи лапы с тобой, вот увидишь, — вздохнул тяжко Иван, так как появление ведьмы ничего хорошего не предвещало. Но, несмотря на страшные прогнозы, весна наступила скоро, и ничего плохого не случилось. У зверья начался гон. И к головной боли Ивана прибавились горячие медвежьи разборки на его территории среди разбушевавшихся мишек. Вол пропадал с разрешения хозяина на несколько часов каждый день, но, правда, теперь всегда возвращался к нужному сроку. И Мишка видел, как Иван очень часто перед тем, как улизнуть псу, вручал ему кусок мяса на мощной кости. — Щенки появились, — усмехнулся он на вытянутое лицо Мишки. — Скоро глаза откроются, пойдем выбирать тебе друга. Снег лежал теперь только в тени разлапистых елок и небольшого кедрача, на прогалинах цвели первоцветы. И Михаил просто вставил отпавшую челюсть, когда Иван, в очередной раз возвращаясь с обхода своих земель, принес ему настоящий весенний букет. — Не делай такое лицо. Да, ты не девушка, но цветы я тебе дарить буду и подарки тоже. Мне самому это приятно. Мишка только прильнул к своему мужчине и жарко поцеловал: — Дари, мне тоже нравится, очень. На том и порешили. Через некоторое время сходили к логову волчицы. Свою подругу сдерживал Вол, цепляясь за загривок яростно настроенной любимой и, припечатав ретивую девушку к земле, недовольно кося в сторону людей напряженным взглядом. Мол, выбирайте быстрее, чего тянете-то! Щенков было четверо, все резво вывалились на шум из норы, расположенной под корнями крупного кедра, и подбежали к сидящим в отдалении мужчинам. — Эти две сучки. Руками старайся не лапать сильно. Хоть наш запах Рыжая и знает, все-таки Вол наш пес, но от щенков может отказаться. А зачем нам целая стая? Два мальчика были побойчее сестричек, крупнее и более задиристыми. Один светлее, с сединкой, другой с рыжинкой — в мать. — Выбирай! И совсем не удивился, когда Мишка протянул руки к светло-серому. Он бы сам его выбрал, так как по тому были видны следы крови лайки, с рыжиной же совсем смотрелся волк-волком. Иван быстро спрятал заскулившего щенка в специальную сумку и потащил за руку застопорившегося Мишку от логова подальше. — А теперь мотаем, — крича Волу издалека: — Ночью чтобы был дома! Зная, что пес его не ослушается и придет, тем более теперь с ними один из его сыновей. Щенок быстро освоился в стенах и уже через неделю пытался погрызть резиновые сапоги Мишки. Пришлось всю обувь убирать повыше, даже уже не нужные зимние унты. Мишке приходилось ходить в пошитых Иваном кисах и то ноги уже потели и неслабо. — Идем через два дня к Степану, щенок уже к нам привык. Да и «Водяной» поди был, река очистилась, а значит тебе посылки пришли, да и заказанная для тебя летняя одежда. — Кто заказал? — не понял Мишка. — Ну я, когда в очередной раз к Степану бегал. А что? — Зачем, мне Витька же выслал, — надулся Михаил, как мышь на крупу. — И что? Я тебя побаловать захотел. Если ты в лесу живешь, это не значит, что ты в лохмотьях ходить должен. Ты просто обязан меня возбуждать! Так что, — помахали призывно перед носом руками. — Можно подумать, ты не возбуждаешься? — сузили ехидно глаза. — Ну, ты же понимаешь, мужчины любят глазами... — Ты мне что, женские платья заказал? — охнул Мишка и забрыкался в настойчивых, сильных руках. — Не спорю, была такая шальная мысль, но Степан отговорил, — вздохнули тяжко, утыкаясь прохладным носом в отросшие Мишкины вихры. Теперь Михаил носил приличный кудрявый хвостик, который достигал ему до лопаток. Конечно, с лошадиным хвостом Ивана не сравнить. Но Ваньке очень нравилось, и Мишка теперь подрезал себе только челку и передние кудрявые пряди, оставляя задние — длинные, свободно развиваться по плечам, собирая их чаще всего в нижний небольшой пучок. Волосы, вытянувшись до лопаток, ниже расти не хотели. *** Повернув через пару суток в сторону Степана, оба мужчины наткнулись на свежие медвежьи следы. — Хм-м-м, так и не сдох, шельма, — буркнул Иван, отмечая характерную хромоту передних лап и стараясь как можно быстрее увести от свежей медвежьей тропы пополнившееся маленьким щенком свое семейство. Встреча с топтыгиным им сейчас была совершенно не нужна, тем более с таким. Щенок весело катился колобком за ними, смешно фырча и потявкивая, как настоящая собачонка. Вол на него хмурил глазом, но иногда, когда люди не смотрели, подпинывал своего сынка носом под пушистую попку, указывая путь. Но когда Серый, как окрестил его Мишка, уставал, то его хозяин сажал того в сумку и нес на плече, так как Иван был загружен по самое не хочу: ненужным зимним тряпьем и походным снаряжением, включающим спальник, еду на них двоих и пару собак. Степан их встретил с распростертыми объятиями и тупо уставился на протянутый сверток женского тулупа. — Оставил бы себе, шуба-то сильно теплая, а в межсезонье в самый раз, хотя… — Он хитро подмигнул и протянул целый сверток с новенькой, просто с иголочки одеждой. — А еще у тебя почты два ящика и тюк с собственной одеждой от друга. Так что нести вам обратно будет много, но у меня есть вам и несуны на подмогу. — Что за фрукты? — поднял Иван бровь и стрельнул глазами в сторону кивка старика. На берегу текущей реки гуляла настоящая русская красавица в сопровождении черноволосого парня. — Геофизик с химиком пожаловали. Он — Валентин, специалист по физическим полям. Она — Светлана, химик. — Обрадовал… и на сколько? — сузил Иван не по-доброму глаза на праздно бродящую парочку. — А пес их знает? Фу! Белый! — Старик усмехнулся на высунувшуюся мордашку из сумки Мишки и присвистнул, понимая. — Сын? — Ага! — Мишка выпустил пушистого колобка на свободу, и тот сразу стал обследовать территорию под бдительным взором двух взрослых собак. Белый рычал больше на Вола, с щенком он связываться не хотел, но предупреждал, что отпрыска волка у себя не потерпит. — А ничего так гены замутили... Практически лайка, — усмехнулся старик, приглашая своих гостей вовнутрь. — Но это только первые два. Мне сказали, что через месяц прибудет новая партия из трех человек, там даже профессор в составе есть. Эти-то что: пробы отберут, показания снимут и вуаля. Да еще и птичник пожаловать решил. — Поселю всех в баню, пусть на полках спят рядами, я им не гостиница! — рыкнул Иван. — Да ладно тебе, не враз же все нагрянут, я разведу, постараюсь, — понимающе улыбнулся старик, а потом добил: — Но это не все, придется вам участкового ждать, он просил сообщить твое расписание, когда ты приходишь обычно ко мне, так что у вас завтра непростой разговор. Иван совсем погрустнел, прижав к своему плечу Мишку, и, чмокнув того в вихрастую макушку, прошептал: — Говорил же — Бродвей. А ты не верил.