13. Затишье в тайге
27 ноября 2014 г. в 17:40
На гряду ходили еще пару тройку раз, но все без толку. Доходило иногда до абсурда.
— Ваня, вон, смотри! Дятел! — Жора бьет об плечо задумчивого егеря и, наводя свой бинокль, матерится. — Но ведь только что тут сидел, не мог он далеко улететь.
— Сам ты дятел, — ухмыляется в ответ Ванька, поправляя себе ружье и смотря, как под его боком матюкается профессор и доцент, а их ассистент измученно ждет, когда кончится вся эта тупая бодяга.
Работать оборудование не хотело, аккумулятор вообще садился в считанные минуты, только лишь ученые подходили к гряде. Но даже рядом с этим природным феноменом приборы выдавали такое, что в переводе с цифр на человеческий значило сия земля — есть Марс или Юпитер, на выбор. С утреца Марс, к обеду — Юпитер, ночью же на гряду идти, слава Богу, никто не желал. Выбирайте — не хочу, и еще куча совершенно непереводимых данных сверху, чтобы уж сразу и наверняка, так, на закуску для великих голодных умов, охотящихся за сенсацией.
— Говоришь, уфологи тут инопланетян видели? Уж не с Марса ли? — шипел Павел Петрович, сворачивая назад оплавленные провода.
— Или с Юпитера?! — подрыкивает, ругаясь, Петр Иванович.
— Может в солнце все дело, во какое необычное преломление в атмосфере!
Все задрали в голубые небеса умученные глаза и насчитали вокруг светила четыре абсолютно круглых, четких белесых круга.
— Ага, точно, в солнышке! Ишь, как припекает, а ведь уже август через пару дней начнется, — хихикает по дурному Ванька и ехидно продолжает: — Тут в грозу можно до семи радуг в воздухе насчитать. Сам видел, да и молнии сшибают так! Вон то дерево, видите? Обгорелое. Иногда в ясный день, когда на небе ни тучки, а молния туда прямой наводкой как из ниоткуда бьет. Подойти не желаете, удостовериться?
Удостовериться никто не пожелал, мало ли что взбредет очередной молнии в таком странном месте.
— И сколько таких деревьев по всей гряде? — спрашивает профессор, уже предполагая ответ.
— До хрена, я лично не считал, да и никто наверняка тоже. Ну что? На зимовье? На этот раз все? — спрашивают, снова посмеиваясь, прекрасно зная, что, действительно, точно все, во всяком случае, в этом году.
Ученым даже пришлось неделю как назад сползать на старое зимовье, завести там генератор и произвести срочную пайку окончательно угробленного оборудования. У Ваньки там было много электроприборов, целая мастерская, даже электродрель. Да и так по хозяйству много чего.
— Я тут ножи точу. Топор, лопату, да и так, по мелочи. Не всегда же к Степану бегать. Сюда ближе, — улыбнулся егерь, когда мужики тупо рассматривали точильный станок.
— М-да, генератор, и правда, огромный. Старинный, зато безотказный, — осмотрел тогда по делу агрегат профессор. — Такой точно не допрешь.
— Хм-м-м, а вот у нас в заповеднике-заказнике… — начал петь орнитолог свои хвалебные песни, так как в этот раз их сопровождал Талыгин.
Но его ворчливо перебил тут же Иван:
— А чего тогда к нам ездишь? Коль у тебя в заказнике-заповеднике все так сказочно. Даже кисельные берега имеются. Я уж не говорю про молочные реки.
И теперь, смотря, как догорает проводка на одном из дорогостоящих приборов практически военного образца, тихо радовался. Не придется теперь до зимы гряду тревожить. Да и потом, только перед самой весной подкормку оленям отнести с солью и все. Хотя?!.
Оставался птичник, тот так просто в этом году не сдрыснет. Уж больно вокруг Мишки вьется, зараза, конечно, руки не распускает, только языком чешет. Так Иван же не дурак, видит, куда эти разговоры ведут. В заповеднике — то, в заказнике — сё! Цивилизация, исследования мирового уровня. А что у Ивана? Даже электричества нет, дабы подсветку к бинокуляру врубить. И туалет на улице или в ведро, когда морозы заворачивают. Это когда ссышь с крыльца, а потом обламываешь. И хорошо, если не вместе с хером.
Как вернулись домой, Иван утянул Мишку за руку подальше выше по реке, пока гости отдыхают, и завел странный разговор:
— Миш, ты это… Если хочешь, я попрошу военных, они генератор мне свой подбросят, я электричество проведу, баню перестрою по-другому, чтобы сразу в дом можно было проходить, минуя улицу, туалет теплый сделаю.
Талыгин распахнул на эти слова удивленно огромные глаза и прошептал, ничего не понимая:
— Вань, да мне и так хорошо! И все устраивает. Если что нужно будет, можно же на старом зимовье с недельку пожить, ты же все равно туда постоянно ходишь. Я все понимаю, работа такая.
Иван обнял своего Мишеньку, а потом нежно поцеловал:
— Только не бросай меня, я ведь без тебя и недели не протяну, с тоски сдохну.
— Да с чего ты вдруг решил, что я от тебя уеду? — Талыгин потрепал рукой длинные волосы любимого, что положил доверчиво голову ему на плечо, и поцеловал контрольно в лоб между хмурых бровей.
— Так этот Жора чего только тебе не поет! И все вокруг круги нарезает, как вокруг изысканного меда, а он ведь по мужчинам.
— Значит ты в курсе его половой ориентации? — удивился Михаил проницательности своего мужчины.
— Ага, я его сразу предупредил, чтобы к тебе не лез. А он решил измором взять да сладкими речами! А я так говорить не умею, да и не курорт у меня, — запричитали как малое дитя.
— Я люблю тебя, Иван, а не этого Григория. — Мишка сам потянулся за поцелуем, а потом оседлал колени и потерся промежностью через штаны о тут же налившийся Ванькин член. — И хочу именно тебя! И мне с тобой нравится жить, быт делить, любовью заниматься. Именно с тобой, а не с кем-то другим.
И Талыгин, тихо постанывая, увлек своего егеря в страстный поцелуй, который перешел в жаркие обоюдные ласки между ними, окончательно вылившиеся в горячее соитие.
— Только когда ты во мне, — мощный качок бедрами. — Я по-настоящему счастлив.
Мишка наездником прыгал сверху Ивановых бедер, доставляя удовольствие как себе, так и любимому.
— Но, если хочешь, я могу для тебя даже радиоточку поставить… Ох! — ведя сильными руками старающиеся гладкие ягодицы и снизу поддевая бедрами, до самого донышка доставая пульсирующее нутро Талыгина.
— А как же твое поле? Животворящее? — усмехнулись, скача сверху и в экстазе откидываясь назад, выплескиваясь на живот и лицо Ивану.
— Так в генераторе ничего такого нет, чему можно сдохнуть. Да и радиостанцию подберут самую простую и безотказную… Ах! — следуя на оргазменный пик за своим любимым.
— Не знаю… Ты ведь раньше не хотел… — Мишка в экстазе разлегся на горячей груди Ивана.
— Раньше мне было без надобности. Но тут друг надоумил. Сергей Васильевич.
— Тот, что на вертолете прилетал? — вспомнил Талыгин, не так все-таки много в тайге Сергеев Васильевичей.
— Ага, подполковник, — кивнули рвано и снова поддели бедрами раскрытую задницу, выжимая из нее белесую жидкость, так как член распрямился вновь в боевую готовность и требовал возобновить незамысловатые движения.
— Вижу, что соскучился, а ведь всего трое суток не было, — ахнул, Мишка, удивляясь натиску любимого.
— Три с половиной! А ты такой сладкий, желанный и открытый. Ты так сжимаешь меня горячим нутром, что я схожу с ума.
— Давай сходить тогда вместе, — улыбнулся Мишка и, обняв своего самого желанного ногами и руками, отдался на волю сильного и мощного мужчины, легко качающего его в своих ладонях, как мать малое дитя.
***
Научники уходили ни с чем, отремонтировать приборы было уже невозможно. Да и время поджимало, август вступил в свои права и северное лето подходило к концу. Год был ягодным, сытным. Уводил профессора, доцента и ассистента Степан. Он зашел в очередной раз, чувствуя, что гости слишком загостились и пора уже честь знать, так как их уже разыскивают с работы, принес провизию и сладкий шоколад Мишке.
Птичника так быстро выгнать не удалось, но он заинтересовался другим берегом реки и на неделю оккупировал старое Ванькино зимовье.
— А его там не сожрут? — Мишка пять дней спустя после проводов научников сидел на мостках и рыбачил.
— Не-а… Летом там совершенно безопасно. Волки сейчас севернее, возле оленьих стойбищ отираются, повернут южнее ближе к зиме. Медведь там редко ходит, болот много. Так что пусть своих попугаев изучает. — Иван растянулся рядом на теплых досках и с удовольствием загорал.
Пока птичник на старом зимовище, можно расслабиться и с удовольствием завалиться с Мишкой на пару суток в постель, не боясь, что на них наткнутся или подсмотрят. Хотя Жора — сам гей. Такого прожженного, судя по всему, мало чем проймешь. Но сверкать прелестями своего мальчика перед чужими глазами Ванька не желал.
— Я все хотел спросить, почему ты его попугаячником зовешь? — Миша скосил глаза на блаженную рожу своего мужчины и улыбнулся невольно в ответ. То, как перся от простого житейского счастья Ванька, заражало.
— Если бы изучал рептилий, был бы крокодильщиком. — Иван приоткрыл один из лукавых глаз и удивил Мишку яркой синевой радужки.
— Крокодильщиком? — не понял Талыгин.
— Ага! Хотя гряда и зовется Змеиной, там змей, как и птиц, отродясь не водилось. Посему искать пернатых, равно как и искать крокодилов в этой местности — бессмысленно, одним словом.
— А чего ты Жоре не говорил об этом? — удивился Талыгин.
— Да говорил кучу раз, а он все равно не верит. Видите ли, он на гряде птиц наблюдает, а я нет! Вот и весь сказ. — Иван прикрыл глаз и потерся спиной о шершавые доски мостков. — Благодать-то какая, и так тихо.
— Я и не думал, что буду нескончаемо рад, когда все уберутся, — кивнул своим мыслям Талыгин и, дернув на себя удочку, тяжело вздохнул. — Кажется, корягу зацепил. Черт придется в воду лезть.
— Не лезь! Ты мерзлявый. Я сам.
Иван поднялся и, раздевшись догола, спрыгнул с мостков, уйдя сразу по пояс: он по леске дошел примерно до середины реки, где ему стало по шею и занырнул, а затем, отфыркиваясь, вылез обратно на теплое дерево.
То, как жадно пожирал его глазами Мишка, и как вдруг Иван понял, что сам хочет своего мальчика и прямо сейчас, не укрылось от обоих.
— Ты себе в зад заноз насадишь! — охнул Талыгин, чувствуя, как его размещают на мокрых бедрах сверху себя.
— По хуй! — потираясь восставшим членом о промежность худого Мишки.
— Так мне потом их доставать, — вяло сопротивляясь, а под конец просто пуская все на самотек, так как его хотели здесь и сейчас. И не кто-то, а его любимый человек, самый красивый и самый желанный.
После валялись на мостках совершенно голыми и смотрели в проплывающие по небу медлительные облака.
— Этот похож на пароход. Вон, даже труба есть! — Мишка ткнул пальцем в небо и обалдел, когда его руку поднесли к губам и поцеловали.
— Спасибо тебе за любовь, за ласку, за то, что остался со мной в этой глуши, и ответно открыл свое сердце.
— Иван, ты чего, помирать собрался? — Мишка приподнял бровь и осмотрел серьезное лицо напротив.
— Нет, я только жить начал, когда ты свалился на мою голову, — улыбнулись Мише, а потом прижали к груди. — И никто меня сейчас помереть не заставит. Мне и здесь хорошо! Рядом с тобой. А хорошо мы оленей пуганули на всю округу своими криками страсти. А давай еще?
— Давай, я не против, — улыбнулся ответно Талыгин, мило краснея, только представляя, как Иван снова возьмет его на всю свою нехилую длину.
Но повторить им не дали: со стороны леса к их жилью выпал измотанный Жора, Вол, увидя это чудо, измазанное грязью и рвано дышащее, взвыл как на покойника. Птичник сделал пару шагов и потерял сознание, как только увидел, что к нему спешит, размахивая полустоящим членом, совершенно голый егерь.
— Надо ему голову поднять и напоить. У него точняк обезвоживание и изможденность. — Иван обмыл раздетого, отощавшего птичника в бане, обрабатывая вонючее тело губкой. — О! С приветиком! И где тебя носило? Попугаячник ты наш?
— Спросите лучше, где не носило… — прошептали, отлипая от стакана с водой.
— Что помнишь последнее? — Иван ощупал полутруп, отмечая, что, кроме смертельной измотанности, внешних повреждений нет.
— Откровенные глюки. Как ты ко мне бежишь с распростертыми объятьями и, размахивая своим стояком, в чем мать родила, — охнули и попытались подняться с банной лавки, отмечая, как под боком кхекнул Мишка, чуть не выронив кувшин, полный воды.
— Значит, все время был в сознании, неплохо. Давай-ка я тебя в избу перетащу, а ты все расскажешь.
Через час сидели все молча и пялились на горящую печь. Да и после фантастического рваного рассказа умученного птичника говорить не хотелось.
— Сам виноват, — заключил скупо Иван.
— Я и не отрицаю. Но ты как про знаки ненецкие сказал, так меня как черт дернул. Вот я и двинул сам на Змеиную гряду без тебя. Ты тогда отказал мне, якобы, опасно и не для человека они. А я сдури позавидовал тебе да обозлился. А потом вспомнил, что на оконечности южной, что ближе, видел пару символов, рядом с которыми мы тогда прошли, когда к скелетам ходили. Ну, вот и сунулся.
— Идиот. — Егерь устало закатил глаза.
— Идиот, ничего не скажешь, я же не думал, что наткнусь на такое! Зеленая трава, погост, дерево все это в фенечках, знаешь, такие северные народности плести любят из разноцветного бисера да веревочек.
— Ты мне скажи, ты вниз спускался?
— Да… Я даже руками этот чертов погост потрогал! Глазам не поверил. Столько ползал там, а тут такое! Как со скелетами оленей.
— Дурак… — еще тише.
— Конечно, дурак, я же не знал, что потом буду кругами бегать вокруг этого места и снова и снова выходить к этой чертовой домовине, — возразили, оправдываясь.
— Ты бы еще в гроб заглянул, чтоб уж наверняка сдохнуть! И нас с Мишкой в это не втягать! — заорал вдруг Иван и замахнулся на лежащего на их семейном топчане птичника. — Экспериментатор хренов. На кой спускался во в ложбину, на кой погост трогал?!
Мишка вжал голову в плечи, Жора затих, смотря, как полыхает неконтролируемой яростью Иван.
— И последнее. Что ты повязал на дерево?
— Откуда узнал… — сказали, от страха распахивая глаза.
— Шаманка не выпустит без этого, будешь до смерти кругами ходить да на ее гроб натыкаться, пока не повяжешь что-то свое на ее дерево. И не загадаешь желание.
— Я это, брелок снял, памятный, таскал на счастье. И рядом с крестом повесил…
— Крестом? — удивился Мишка.
— Да, был там единственный крестик, нательный, православный. Одиноко висел на самой высокой ветке…
— Когда ты на гору ходил? От нас ты ушел за два дня до того, как ученые мужи свалили. Так когда ты к шаманке в гости пришкандыбал? — грозно сузил глаза Иван, думая о чем-то о своем.
— Я до старого зимовья дошел, а потом повернул сразу к Змеиной гряде, как черт тогда толкнул! Злоба какая-то тупая накатила на тебя. Что ты любимого нашел, что у тебя все хорошо и тайны гряды этой долбаной знаешь, — заговорил вдруг озлобленно Жора.
— Она не долбаная, а ты желание загадал, надеюсь? — Иван встал и поманил за собой Талыгина.
— Какое желание? — округлил птичник на них глаза.
— Заветное, но помни, шаманка дань берет соразмерно желанию. И если ты еще не загадал, то сделай побыстрее, мне не улыбается, если хозяйка кряжа за тобой ночью придет в мой дом, между прочим. А завтра поутру я тебя к Степану доставлю. Думаю, лучше тебе теперь в наших краях не появляться, пока брелок твой не вернется.
— Еще чего?! — возразили рьяно.
— Еще как! Сколько ты думаешь был на кряже?
— Сутки-двое, не более того. Солнце ночью до сих пор светит. Вот и ориентироваться трудно.
— Проснись, Жора! Солнце давно садится за горизонт… И был ты на гряде по моим подсчетам суток пять, если не больше! Это видно и по твоей обезвоженности, — и уже нежно обращаясь к Мише: — Пойдем, покурим, пока этот анархист желание загадывает.
Увел своего любимого на крыльцо.
— Ты так много, оказывается, знаешь про шаманку и кряж… — Мише было неуютно вспоминать события на Змеиной гряде, да и его любимый каждый раз возвращался с нее издерганным и усталым.
— Тот крест… Мой… — вздохнули под боком и нежно притянули к себе.
— Значит ты был у погоста… — у Мишки от осознания округлились глаза.
— Был… Сценарий прост. У человека должно что-то случиться. Он должен быть или озлоблен, или несчастен, или болен. Счастливый да здоровый никогда к шаманке не придет. А потом ты выходишь на могилу, спускаешься вниз и все. Если не оставишь что-то на дереве и не загадаешь желание… Шаманка заберет твою жизнь. Чтобы понять это, я провел практически две недели на ее стороне, но у меня были вода и еда, в отличие от Григория.
— Что? — прошептал Миша.
— Что? — не понял Иван.
— Что ты загадал… — пояснил, замирая в объятиях своей непростой любви, Талыгин.
— Пять лет назад моя жена подала на развод и запретила мне общаться с дочерью. Для меня это был удар… Я пошел тогда на гряду, хотя Степан предупреждал не делать этого в таком состоянии. И попался. Я так же спустился, как и Григорий, вниз, просто не поверил, что все наяву. Если бы развернулся как Валька, то ничего бы не случилось. Хотя шаманка все равно приходила по его душу. Мы потом с Валей нашли следы отпечатков ее мокасин у нас под окнами. А вам не сказали, дабы не пугать. И ее оленя с растроенным копытом. Но Валентину повезло, он не спустился к погосту и своего ничего не оставил в ее владениях. — Иван гладил волосы Мишки и рассказывал, как будто завтра будет конец света, и его прорвало: — Потом видел силуэт шаманки во всем, и когда стал уже забывать о желании — появился ты.
— Так что ты загадал все-таки? Или это секрет? — пробормотал Мишка.
— Тебя я загадал, — прошептали в ответ и улыбнулись вытянувшемуся лицу.
— Прямо меня? Вот такого, как есть? С яйцами и членом?!
— Ну-у-у, нет, конечно, я не знал, что моим любимым окажется парень. Но я пожелал новой любви. И такой, чтобы никогда меня более не предали и не оставили одного.
Мишу поцеловали чувственно, а потом подпрыгнули, услышав крик из дома.
— Там! В окне был кто-то, — прохрипел испуганный Жора, тыча в занавеску. — Белое лицо, черные волосы и взгляд нечеловеческий…
— Хм-м-м, вот и загадывай! А то завтра с моего зимовья живым не уйдешь, — усмехнулся Иван, он снова потянул Талыгина, теперь уже под окна, где нашел так же, как и тогда с Валькой, знакомые следы.
Птичника повели вдвоем, охраняемые своими волками. Иван побоялся Мишку оставлять одного. Да и не хотелось после тех следов пока быть на зимовье. Погостили пару дней у Степана, пока не пришел катер и не забрал поседевшего, осунувшегося птичника. Старый егерь был только за, он даже комнату выделил для любовной пары — ту гостевую, что когда-то занимала Светлана. Если бы его воля, он бы Талыгина вообще у себя оставил. Еще бы, эти дни Мишка готовил на четверых и как готовил. А потом Мишка и Иван пошли домой.
— А почему ты сказал Жоре не возвращаться, пока брелок не вернется?
— У местных поверье есть: если вещь, которую шаманке отдал, возвращается обратно, то желание твое исполнилось, и ты полностью за него перед хозяйкой гряды расплатился.
— Значит твое желание, Иван? — у Мишеньки от понимания распахнулись на все лицо глаза.
— Мое желание рядом со мной, но вот плата за него… Видно, шаманке я еще должен, коли мой крест до сих пор на ее дереве, — пожали плечами, ступая твердо по дороге домой.