Зеленый мятный чай и крепкий черный кофе

Никогда еще день не тянулся так невыносимо долго. Уже к обеду Джейн понял, что попытка поговорить с Терезой в офисе обречена на провал. Проще поймать рыбу руками в открытом водоеме, чем столкнуться с Лисбон, которая этого явно не желала. Черт, она его избегает. Просто просачивается, как песок сквозь пальцы, оставляя шлейф своих духов перед его изумленным лицом. К середине дня он напоминал себе аквариум, залитый доверху зеленым мятным чаем, который, вопреки всем ожиданиям, перестал спасать от нервозности и раздражительности, а производил прямо противоположный эффект. Наверное, пора переходить к наружному применению продукта. Джейн хмыкнул, представив, как он плещется в бассейне, где вместо воды — чудесная нефритовая жидкость с легким ароматом мяты. Смешно не было. Снова утренняя сюрреалистическая картинка, когда он пялился в небо цвета ее глаз, возникла в памяти. Снова стало больно, да и раздражала игра, затеянная Лисбон. В конце концов, это не он собирался уезжать с парнем, знакомство с которым исчислялось считанными днями, почти ничтожным отрезком времени, по сравнению с годами, которые они провели рядом. И все, что он заслужил, это короткий разговор на бегу… Словно она боялась, что будь другая ситуация, чуть больше времени… Черт, она же действительно боялась и лгала. Действительно, логика — примирение с реальностью на собственных условиях. Все было неправильно. Все было враньем. Он вспомнил, что она ему сказала тогда. Точнее, как она ему это сказала. В ушах еще стоял слишком высокий для правды и убежденности в своей правоте голос. И это счастье напоказ… Вымученное счастье, которым она светилась до момента ухода, когда чертов Маркус Пайк так по хозяйски обнял ее, опутав рукой, как удавом… К счастью не бегут сломя голову с лицом, словно восходят на эшафот. От воспоминания о руке — удаве Пайка, обнимавшей Терезу по праву собственника, его передернуло. Толерантность — это способность организма не реагировать на определенный антиген. В его случае терпеливостью явно и не пахло. Джейн реагировал на Пайка и ненавидел хорошего честного парня, состоящего из одних достоинств. Да и сам Патрик Джейн, врун и манипулятор, виртуоз по задуриванию мозгов, врал, с первого до последнего слова все сказанное им — ложь наглая и бессовестная. Пожалуй, шли от сердца только слова: «Если ты счастлива, то и я счастлив». Потому что он знал, что без него ее счастье — просто нелепая игра и уязвленное самолюбие. Большие слоники всегда понимают маленьких. Погруженный в раздумья, Джейн не слышал, как Эббот на мягких лапах подобрался со спины, и от звука его голоса чуть не выронил очередную любимую чашку.  — Лисбон сказала тебе о предполагаемом отъезде? — вроде и вопросительная интонация, но как-то сразу стало ясно по тону, каким обычно говорят с тяжелобольными или душевно нездоровыми, что начальство в курсе всех событий, в которых он выглядел, мягко говоря, идиотом.  — Хмм… Ну раз она решила найти свое счастье… хммм, — было несколько не комфортно продолжать изображать из себя микроцефала, но альтернатива не вырисовывалась.  — Что ты собираешься делать? — было полное ощущение, что Эббот собирается потрогать его воспаленный лобик и уложить на любимый диванчик, чтобы хоть как-то привести в чувство, словно не коллега, пусть даже и лучший друг, уезжал навстречу своему долгожданному счастью, а он, Джейн, готовился лишится как минимум почки, настолько важного и необходимого органа, без которого его организму не имело смысла жить. Без Терезы он становился калекой и сам прекрасно осознавал это.  — Посмотрим… — напустить туман любимая забава, в которой он виртуоз.  — Ну-ну… — начальство хмыкнуло и удалилось править миром дальше. Джейн просто не мог допустить, чтобы все вот так, так нелепо и глупо… Он слишком долго пытался бороться с этим. Она — его надежда, сильная и слабая, светлая, та самая надежда, к которой так страшно прикоснуться, приблизиться, сделать обыденной. И как тяжело объяснить эту логику своему сердцу, которое категорически не желало понимать, что слишком много боли он ей принес, слишком много проблем… Но эта чертова любовь или есть, или нет. Ты либо можешь, забыв обо всем, о себе, о своей нелепой жизни, сделать так, чтобы она была если не счастлива, то хоть уменьшить эту боль, свою вину, хотя бы попытаться… А можешь и дальше любоваться на свою перекошенную рожу в зеркале, которая тупо и довольно гнусно ухмыляется и спрашивает, заглядывая в глаза, так глубоко в душу, куда никому нет входа: «Вот это - ТЫ, нравится?» Определенно, от этой картинки с души воротило. Но три фурии, три мерзкие бабы — страх, стыд и вина снова стояли слишком близко, нарушая все границы личного пространства, внося смуту и не давая сделать последний шаг. А хотелось просто прижаться к ней и прошептать: «Не важно, как это начнется, не важно, как это закончится. Я просто хочу быть с тобой.» За всеми этими раздумьями нелепый день как-то плавно перешел в дурацкий вечер и пора было на что-то решаться. Пакет с ужином (в конце концов сытая и довольная Лисбон — это не разъяренная и голодная), ступеньки ее дома, на которые захотелось присесть и еще на пару минут оттянуть неизбежное, ее дверь, в которую нестерпимо потянуло постучать лбом… Он почти не знал, что именно будет делать, когда увидит ее, что скажет… В голове вертелось только, что поцелуй, как говорила одна великая актриса, такой замечательный трюк, придуманный природой, чтобы остановить разговор, когда слова становятся лишними. И он слишком давно и почти нестерпимо хотел опробовать этот трюк на ее губах. Расплетая кружева страха, он шагнул к двери… - Ты? Привет… Что-то случилось? — зеленые глаза смотрели на него встревоженно и почти растерянно.  — Хмм… Можно сказать и так, — он протянул пакет ей в руки, предполагая, что захлопнуть дверь перед его носом с занятыми руками ей будет гораздо сложнее. — Это ужин. Надо поговорить. Джейн сиял мальчишеской, самой своей смущенной улыбкой, которую его губы не помнили лет с восьми, когда Пит и Саманта подарили ему велосипед. Если Тереза и была удивлена, то постаралась скрыть это. Она просто ждала что будет дальше.  — Ты будешь чай? Заварить?  — Я буду текилу. Или виски. Не уезжай. Я не могу без тебя. Она подняла глаза и смотрела на него, почти без выражения, без счастья и без боли. Она просто молчала.