What is true, no two men know - What is gone is gone... Who has choices need not choose. We must, who have none. We can love but what we lose - What is gone is gone.
Питер Бигл, «Последний Единорог»
Двадцать седьмой был так захвачен их с братьями делом, что совершенно не слышал приближения Летуна. Тот словно материализовался за его спиной вместе с шуршанием одежды, скрипом обуви и дыханием. — Что это вы тут затеяли? — спросил он. Братья тоже не заметили его появления и даже вскрикнули от неожиданности. Двенадцатый резко выдернул пальцы из горшка вместе с землёй, так что комья и мелкие, круглые, шершавые камушки с поверхности полетели во все стороны. — Растяпа! Ты мне в глаз попал! — Сороковой отвесил ему оплеуху. Раздалось тяжёлое сопение, значит, скоро польются слёзы. Пришлось крепко взять этого Плаксу-ваксу за руку, чтобы напомнить про его обещание. Вроде бы помогло. — Ну-ка не деритесь! Я сам вас напугал. Лучше расскажите мне об этом. Летун, конечно, говорил про цветочный горшок, украденный с площадки с автоматами, дающими конфеты за монетки. Сороковой целый час куковал в коридорах, чтобы уловить момент, когда на этаже нет сотрудников, а камеры отвернули головы. А ещё он долго и упорно пытался найти подходящий маршрут. У него не получилось, и он снова сгрыз все ногти. Тогда дело перешло к двадцать седьмому. Он сидел под каждой камерой и слушал, как и куда они крутятся. Двенадцатый помогал. В итоге всё было рассчитано, кроме одного-единственного угла, где просто не было слепых зон. Пришлось позвать M-31-v, чтобы он встал на плечи двенадцатому и дразнил камеру, пока двое других тащили горшок. Теперь он тоже был тут. И почему позвали именно его? Он же жил с теми двумя... Хотя он вроде бы не задавался. И тащил этот тяжеленный горшок куда быстрей, чем сам двадцать седьмой. Хотя он постоянно жаловался на дерущееся растение, шлёпавшее по щекам огромными кожистыми листьями. Ну да, конечно оно сопротивлялось. Тридцать первому бы тоже, наверное, не понравилось, что его куда-то поволокли. А кричать растения не умели. В книжке говорилось, у них нет рта. Подумаешь, листья! Вся вторая серия всё-таки были жуткими нытиками. Когда они наконец-то вернулись в комнату, то так утомились, что просто рухнули на пол и долгое время вообще ничего не хотели. Предложи им кто съесть конфету, даже без фантика — отказались бы, слишком лень было шевелиться. Но сороковому не терпелось закончить дело, потому он вскочил на ноги, вытащил растение из почвы и начал свой эксперимент. Эта идея пришла ему в голову прямо посреди ночи, после того как он в очередной раз вернулся с обследования зубов. Ему кто-то посоветовал отвлечься от мыслей том, что страшная бормашина может сорваться и просверлить в челюсти дыру, а вместо этого думать о чём угодно другом. Например, смотреть по сторонам, ведь в кабинете доктора Старфилд было много всего интересного. Двадцать седьмому эти советы были бесполезны, но он и не боялся бормашины. Пока дантист копался в кариесе, сороковой увидел торчавшие из горшка свежие листья, и раньше ничего подобного на этом месте не было. Ему стало настолько любопытно, что после лечения, он не выдержал, перешагнул через всю свою гордость и спросил, что это такое у H-03-l. Оказывается, тот где-то вычитал, что можно посадить в землю семечко, и оно начнёт расти. У него, например, дали всходы финиковые косточки. Что такое эти «финики» H-03-l не сказал, но сам факт, что из воткнутой в землю штуки начнут расти листья, не давал сороковому покоя с того самого момента. Он даже хотел посадить в горшок собственную руку, но братья его вовремя остановили. Тогда и было решено, то, что было решено. — Это эксперимент. Только что-то он не растёт. — Не успели они посадить всё, как сороковой уже устал ждать. — Наверное, нужно время. Ну, оно ещё даже не поняло, что с ним случилось, — важно сказал двенадцатый. — Что вы туда посадили? — голос Летуна стал ближе, наверное, он навис над горшком. — Мы курицу выращиваем! — ответил M-07-v. — К-какую ещё курицу!? — Живую, — Двадцать седьмой выровнял поверхность земли и положил пальцы левой ладони прямо в центр. Вдруг появятся первые пёрышки? И он об этом точно узнает первым. — Да, у третьего же на окошке вылез финик из семечка! А у нас будет настоящая курица! — Не шумите! Не шумите, а то никогда не проклюнется, — гаркнул своим командным тоном сороковой, и все замолкли. Даже Летун. Долгое время было слышно только сосредоточенное сопение со всех сторон, да тикали часы. Наверное, они тоже внимательно наблюдали за прорастанием курицы. Но она действительно не спешила вылезать. — А яйцо-то… Оно хоть свежее? — спросил наконец Летун. — Конечно! Только утром утащил из тележки с едой! — гордо ответил двенадцатый. — Ты дурак! — фыркнул сороковой, — оно ж варёное! — Ну, да… — сказал двадцать седьмой. — И из него вырастет варёная курица! Летун задумчиво и отрицательно мыкнул. — Не вырастет… — Вырастет! Вырастет! — И мы её все вместе съедим! Двадцать седьмой состроил самую серьёзную морду, какую мог и кивал всем братьям в ответ. С того времени, когда они впятером пялились в этот дурацкий горшок, ожидая появления курицы, словно прошла целая жизнь. С Мовом Язу и вовсе больше не встретился. Через какое-то время тот просто пропал, и Летун сухо сказал, что брат сильно заболел, и теперь к нему совсем никому нельзя. Лоз в тот день долго плакал, утверждал, что Мов очень хороший, и с ним было весело играть. Они трое всё гадали, что же произошло, но потом просто смирились. А произошло с ним «Второй раз будет легче». Может быть, именно тогда и кончилось радостное время. Примерно тогда же их поместили в колбы впервые, и после этого ноги с руками вытянулись, как куски пластилина. Хотя нет, оно кончилось, когда их в сунули в эти самые колбы в последний раз. Всё выглядело, как самая обычная процедура, однако в воздухе повисла какая-то необычная тревога и печаль. Летун стал очень молчалив и краток, будто заболел или вроде того. Тогда Язу не мог понять, в чём дело. Теперь он знал. Как знал, что курица не выросла бы — это подсказывала память, ещё один символ того, что за время нахождения в колбах братья успели умереть и родиться заново в каком-то другом, гадком мире. А может они просто спят в этих колбах, и всё это вроде виртуальной реальности? Был ли способ вернуться обратно? Ни один из указателей этого не отвечал, как не отвечал, где находится Хламовник. Спустя три часа езды по городу и его окраинам Язу наконец-то нашёл тот самый котлован, оказавшийся ещё более глубоким и уродливым, чем он запомнился во вчерашнюю дождливую ночь. Покрытые сверкавшим пластиком и битым стеклом края действительно напоминали зубы огромного червя. Он изрыгал из своей пасти целую тучу жужжащих мух и облако вышибавшего слезу смрада, из-за чего даже подойти к самому краю было почти невозможно. Не то чтобы сильно хотелось. Дома, помнится, располагались поодаль, где-то за полосой странных одноэтажных лачуг из металла и обломков. Сейчас там обитали только гигантские крысы, сновавшие через дорогу. Доктор Старфилд держала крыс для своих опытов, маленьких и ухоженных, со смешными чешуйчатыми хвостами. Эти же словно побывали в лаборатории доктора Яо из комиксов Лоза. Они тоже плевались кислотой? Язу был не в том состоянии, чтобы проверять, а они, похоже, не хотели с ним связываться. Как выглядело здание, где находился хламовник? У него была широкая застеклённая пристройка на сваях и крыльцо с козырьком. Возле ступеней в лужах плавали деревянные конструкции, наверное, чтобы не замочить обувь. Но козырьки оказались повсюду, пристройки — на каждом третьем здании. Ни одна из них не походила на ту самую. Вот, кажется, угол того дома с раскрашенной в яркий цвет трубой вентиляции, где они делали передышку. Вот двор, через который они втроём тащили труп, вот припаркованный рядом автомобиль, будто сошедший со страниц задачника по математике: «Джон едет в гости к Марте». Далее предлагалось рассчитать время его прибытия по заданным параметрам, но запомнилось не это, а то, какая у Джона была смешная лысина на макушке и огромные усы, вылезавшие в окно. Язу тоже ехал в гости, правда, без усов и не такой нарядный, как Джон. И так как он не знал, сколько будет искать этот чёртов дом, то все расчёты не имели смысла. Куда теперь? Идиотская фобия мешала спросить у идущих по улице прохожих. Кажется, направо и прямо. После трёх или четырёх приступов болезненного кашля, после десятка кругов по району, дом всё-таки нашёлся. Он уставился своими окнами, как фасеточными глазами, обретавшими яркий цвет в последних лучах солнца. Отсюда казалось, что место, где этот светящийся круг уходил под землю, реально существовало, но Язу помнил, что на самом деле Гайя круглая. Это не мешало им с братьями представлять, что это могло быть за место. Кадаж описывал его как сплошные поля лавы, над которыми парили Фениксы и Бомбы. Существовало ли такое место там, где он сейчас? Тонкие полупрозрачные облака продолжали коварно молчать и запутывали небо в свои сети. Не время для этих мыслей. Нужно было скорей найти Пегги и отправляться за Лозом. В подъезде, кажется, сохранился запах мёртвой женщины. Лифт с выжженными кнопками встретил неприятным грохотом и новой надписью на стенах, сообщавшей о том, что Дерек — козёл. Жаль, не было маркера, чтобы добавить то же самое про Рено. Надо купить и написать об этом на каждой стене Эджа и монументе в центре города. К яркому придурку легко можно было применить все новые слова, так что надписей получится много. И Лоз определённо оценит эту идею. За выбитой дверью Хламовника с остатками яркой полосатой ленты уже кто-то копошился. Войти бы туда и перестрелять всех к чертям, ведь на подоконнике остался сухой кактус, в ванной — девушка с постера, а под подушкой лежали их с Лозом шоколадки, но Пегги это вряд ли понравится. И патронов жалко, их и так осталось всего пять. Язу вздохнул: хотя бы он перекусил тем, что нашёл в пакете на заднем сидении автомобиля. У этого парня был странный вкус: минеральная вода, тунец в банке, протеиновые батончики — они походили на нугу в шоколаде — и замороженная брокколи. Кто вообще мог в здравом уме есть брокколи? Только тот, кто не берёт с собой ключи от автомобиля, когда идёт по нужде. И тот, у кого в аптечке только бинты и лейкопластыри, которых едва хватило замотать рану на брови и многочисленные ссадины. Впрочем, это не сильно улучшило подпорченный внешний вид. Может быть Пегги не убежит с воплями, в конце концов, она уже видела Язу не в самом лучшем состоянии. Но её дома не оказалось: внутри квартиры разговаривали сестра и Агата. Сколько уже? Десять часов, в городе отключили освещение. И всё это время Пегги работала? Ни одно из насекомых, прилипших на липкую ленту под потолком, не ответило. Они беспомощно трещали своими крылышками, только усугубляя своё положение. Язу опустился на пол и прислонился к стене спиной. До него доносились голоса и шумы из всех квартир в коридоре. Там стучали кастрюлями, смеялись или ругались. Там кашляли, извинялись за что-то, возмущались. Там готовили какую-то еду, запах которой разносился по коридору. Интересно, какие пироги пекла Пегги? Сладкие или с мясом? Слоёные или больше походившие на булочки с начинкой? Язу слушал это всё и дремал, пока было время. Мимо него проходили незнакомые люди. Дети приостанавливались рядом, но их уводили за руку. «Кто это?» — спрашивали они. «Не приставай к незнакомцам», — отвечали им. Блёкнущий солнечный свет лился в окна, оставляя яркие пятна в тёмном коридоре. На подоконниках возвышались неизвестные растения, высаженные в чайники и кастрюли, но ни одно из них не отбрасывало неприличной тени, как это умел сухой кактус. Бормочущая старушка вышла полить их, а затем неторопливо вернулась обратно в квартиру с шумным телевизором, втаскивая за собой пушистую кошку. Они с братьями тогда не полили землю, просто закопали туда яйцо и оставили. Через пару дней оно стало так вонять, что пришлось отдать лаборантам. Звякнул лифт, шумно раскрылись дверцы, и в коридоре раздались мягкие шаги и шуршание пластикового пакета. Язу поднял голову, чтобы посмотреть, но у него и так уже не осталось сомнений: Пегги возвращалась домой. Она насторожилась и замерла в тёмной полосе в паре метров от двери, но даже оттуда доносился исходивший от неё запах картонных коробок. Пышная шапка волос была завязана в хвост — почему Язу до этого не додумался — а вместо майки торс закрывал толстый тёмный свитер с забавными мышатами на нём. — Извините? Язу поднялся с пола по стенке, хоть это было довольно тяжело, и улыбнулся, насколько это вообще можно было сделать, когда половину лица раздуло во все стороны. Провальное приветствие завершил перебивший слова кашель. — Язу? Это ты? Он кивнул в ответ. Положив пакет на пол, Пегги подошла ближе. — О, Шива! Кто тебя?.. — Внезапно, она переменилась в лице и отшагнула назад. — Послушай, тебе стоит уйти. Можешь взять что-то, что тебе понадобится, но нам с девчонками не нужны проблемы ни с тобой, ни с властями. Проклятые новости донеслись и сюда. Нужно ли оправдываться? Придётся объяснять про Одноногого придурка. Слишком муторно. — Я никому не скажу о том, что ты тут был. — Она стала чаще дышать, стиснула свои кулачки, и серьёзный голос теперь звучал холодно и безразлично. Чего она боялась? Никто не пытался причинить ей вред, так? — Помоги мне. — Я же сказала: бери всё, что тебе понадобится. Тебе найти лекарства? Я могу принести еду, одежду и воду. — Помоги найти брата. — Язу покачал головой. — Он где-то в городе. Один я не справлюсь. Больше некого просить. Тот яркий социопат — лжец и предатель. — Он поморщился, вспомнив про Клауда. — И другие не лучше. На каждый сделанный навстречу шаг Пегги делала два назад, пока не уткнулась в стену. Она быстро глянула по сторонам, но Язу отрезал ей оба пути отступления, уперев ладони в стену. — Пожалуйста, помоги мне. — Язу, если ты меня не отпустишь, я закричу. — Кроме него у меня никого не осталось. Прошу тебя. Он там, один, потерянный дурак. Этот город слишком большой, понимаешь? Она замолчала и замерла на месте. Конечно, понимала. Она тоже приехала сюда, потому что не хотела отпускать сестру одну, так? Настолько переживала, что готова работать по двенадцать часов и жить в таком месте с гниющими заживо. — Он умрёт один. Может ранен? Если умрёт, то зачем мне жить? Пегги стояла так близко, что было слышно её тревожное дыхание с запахом шоколадных ирисок. Такая красивая... Вся тонкая, нежная и аккуратная. Как можно было жить с такой хрупкостью? Смуглые щёки, оказывается, тоже покрывали смешные пятнышки, как у Рено. Как они назывались? Ей они куда больше подходили. — Мы части одного, понимаешь? Две из трёх. Сможем ли мы жить? Не знаю. Один точно не смогу. Пегги нервно кусала губы. Почему она не пыталась обнять его, как во сне? Почему не улыбалась и смотрела не тем хищным взглядом, а так, словно кто-то собрался её убивать. — Язу, я всё понимаю, но я могу только отдать что-то из вещей. Я здесь ради своей сестры, и не хочу, чтобы ВРО вышвырнули нас на улицу. Побираться и воровать — не круто. — Никто не вышвырнет. Пусть попробуют. Когда он продемонстрировал пистолет, Пегги так вздрогнула, что из её густых волос выпали запутавшиеся кусочки картона и блестящие бумажки. — Мы защитим вас. Я... Как было сказать всё то, что он хотел описать? Как донести, что больше всего он хотел бы, чтобы Пегги осталась с ним и Лозом? О её сестре бы позаботились и достали любые лекарства. Ни одной из них никогда бы больше не пришлось работать по двенадцать часов до позднего времени. Все вместе они бы путешествовали по свету, изучая самые далёкие его уголки. И может быть Пегги позволила бы к себе прикоснуться? Может быть, она сама бы касалась Язу почаще. Может, стала бы его речью, а он — её стражем. Потому что такое красивое и хрупкое создание однозначно нуждалось в защите, ведь так? Мышата со свитера не отвечали, но сердце вновь стало биться сильней, и возникло то странное и смутное ощущение из сна. Оно притягивало к этой девушке, как магнит. Язу подался вперёд и прикоснулся губами к губам Пегги, таким мягким, чуть прохладным, пахнущим сладкой мягкой карамелью. Но в тот же миг его аккуратно, но настойчиво оттолкнули. В живот упёрлось что-то острое. — Язу, умоляю, я не хочу этого! Отпусти меня! Возьми еду, лекарства, оружие и просто уходи. — Её прерывистое дыхание дрожало. — Ты ведь не как те, кто обидел Агату, правда? — Почему? — В первую очередь, потому что я люблю другого. Я уже принадлежу ему, понимаешь? Эти слова натянули все нервы в теле, как струны. Кристаллическая пустота в душе за мгновение раздулась до размера целого Мидгара. Пегги принадлежала другому и любила его. Даже тут Язу оказался негоден. Чего ещё ждать, когда даже не-Мать выбросила его, как мусор? Он и есть мусор с этим разломанным телом и идиотскими фобиями. — Эй, слушай, не сердись, я... я не думала, что ты всё так поймёшь. Я... я вообще думала, что вы с Рено, ну... просто ты такой милый и слишком красивый для обычного парня и... Он вырубил её одним ударом. Перочинный ножик выпал из рук Пегги на пол, и в тот же миг она обмякла и сползла по стене на пол. Язу замер, уставившись на свои руки. Мысли вылетели из слипшейся кучи, как мухи из котлована, и начали носиться в черепе, обгоняя друг друга. Сердцебиение так шумело в ушах, что заглушило все звуки снаружи. На теле проступил пот, скатывавшийся холодными каплями по коже. Яркий закатный свет украл воздух и силы из ног. Зачем он сделал это? Её слова были невыносимы. Пегги принадлежала другому. И любила его. От одной этой фразы становилось хуже, чем от постоянно пытавшихся сбежать органов. Она никогда бы не смогла отправиться с ним и Лозом в путешествие. И теперь она точно не станет помогать, такому мудаку и сволочи. Кашель прервал мысли, его приступы становились дольше и болезненней — лёгкие не хотели связываться с таким отвратительным хозяином, наверное. — Извини, — прошептал Язу, аккуратно усаживая Пегги возле стены. Он провёл по её тёплому, нежному лицу, стараясь запомнить каждую его деталь. Зачем? Непонятно. Потому что он дурак и баклан. И, может быть, социопат. Простит ли она, что он одолжил резинку для волос? Когда тёмные пружинки спадали на лицо, Пегги становилась красивей. Поцеловать бы на прощание, но вдруг она снова очнётся и продолжит говорить то, что начала? К тому же, она не принадлежала ему. Она любила другого. Язу не был ей нужен, так? Он был слишком красивым для обычного парня. Кристалл одиночества ответил новым уколом. Хотя его точно никто не спрашивал. Язу поднял Пегги на руки и вернулся к двери. На стук подбежала Агата, округлившая свои и без того огромные глаза, когда распахнулась дверь. Её искусанные до корост губы приоткрылись, чтобы что-то сказать, но раньше, чем это случилось, Язу аккуратно передал ей свою ношу. На живот Пегги он опустил бубенчик из кармана и бегом поспешил к лифту. Он влетел в эту стальную коробку и чуть не рухнул на пол от кашля и сильной тошноты. В спину прилетел истошный вопль, называвший его совсем не новыми терминами. Люди тут же закопошились в своих квартирах, хотя и не спешили выходить. Но двери лифта уже захлопнулись, и всё это потеряло значение. Все шумы пропали за скрежетом его механизмов. Минуя один этаж за другим, Язу пытался собрать разбежавшиеся по голове мысли. Это как будто сделал и не он, а кто-то другой. Может быть, ОН до сих пор управлял телом или Шин-ра глумились? Или тело обрело собственную волю и подняло бунт против Пегги? Конечно: он так много себе напридумывал, что забыл о братьях. Разве может какой-то человек стать речью духа? Разве может он остаться с ними навсегда? Это глупо, так? Ничто в этом дурацком лифте не желало отвечать. И даже когда двери открылись, и внутрь попробовал войти какой-то неизвестный, он ничего не ответил, только испуганно крикнул при виде пистолета и убежал прочь. Руки так и чесались застрелить его. Чтобы он упал на пол и хныкал, как девчонка. Мысли суетились в голове, ударяясь об его стенки и создавая единый, раздражающий гул. Так было, когда Кадаж обратился в искры и дым. Когда пришло осознание, что его больше просто не будет. Никогда. Руки дрожали от одной этой мысли, а к горлу подкатывал плотный, горький ком. Что если Лоз тоже обратился в искры и дым, и потому они до сих пор не могли встретиться? И никогда не встретятся? Что если он не брал трубку потому, что его телефон остался где-то в руинах Мидгара и забился в водосток, а глупые птицы не могли взять трубку и ответить? И потом, они работали на Шин-ра, эти лживые падальщики. И что, если сейчас Язу метался по этому мерзкому городу лишь для того, чтобы ничего не найти, для того, чтобы просто окончательно добить своё очеловеченное разваливающееся тело и умереть? Быть может, всё стоило окончить быстрей, одной из пяти пуль? Почему все и всё вокруг были против хоть чего-то счастливого в жизни духов? Даже Пегги кто-то успел получить, и она полюбила именно его. И теперь она не могла быть с Язу. Чем тот другой лучше? Он не сможет её защитить, как смог бы дух. Но Язу был не нужен. Не нужен, как бессильно хлопающая крыльями подстреленная птица. Бесполезный и переломанный. Наёбанный и выброшенный. Глупая Пегги! Пусть убирается! Она бы никогда не стала помогать духу, ведь она просто ещё один самый обыкновенный и лживый человек. Странные ощущения, возникавшие рядом с ней, лишь отвлекали от главной цели. Шёл ли Язу сюда за помощью или лишь хотел их? Ещё и слёзы подкрадывались, хотели опозорить его, чтобы он вышел из лифта с опухшими, красными глазами и сопливым носом. Чтобы все вокруг смеялись над таким ничтожеством, хныкающим, как девчонка. Пришлось крепко стиснуть руку и задрать голову. Лифт звякнул на первом этаже. Это случилось значительно раньше, чем требовалось. Двери распахнулись в просторное фойе, и столпившиеся там жители взволнованно расступились в стороны, пропуская единственного пассажира. Их губы что-то говорили, но вихрь мыслей в голове заглушал эти звуки. В итоге, кажется, жители попросту набились в лифт и уехали. Какое им дело? Фойе пропахло мочой и алкоголем. Вдоль стен, под плакатами, объявлениями и искорёженными почтовыми ящиками напрашивались диванчики или лавки, как в лабораториях, но там были только разорванные пакеты с мусором и бумажки. Жители даже поленились окончательно от него избавиться — настолько им было наплевать. Мать тоже поленилась окончательно избавиться от духов. Просто скомкала и бросила где пришлось. В конце концов, они сгниют, так? Или их съедят тараканы. — Идиот Плакса. Куда ты подевался? — пробубнил Язу, выходя на крыльцо. Лишь вечерний ветер дунул ему в лицо. На площадке громко рассмеялись люди, наблюдавшие за неловко шагающим младенцем. В азбуке его описали, как «Карапуз». Это несуразное, уродливое, будто недоделанное, создание неуклюже передвигало короткие ноги, но было абсолютно счастливо. И люди рядом с ним были счастливы. Они принадлежали друг другу. Может быть, любили друг друга. Кристалл пустоты врезался в избитые органы с новой силой. Язу фыркнул и отвернулся. Он собрал волосы в хвост резинкой Пегги и убрал их под шапку, так что теперь его было достаточно сложно узнать, особенно с изуродованным лицом. Рено сам не зная того сыграл ему на руку. Вновь приступ кашля, и теперь капли крови остались на ладони двумя тёмными пятнами. Это то, о чём предостерегала Тифа. И что же теперь? Он умрёт? Вот будет смешно, если он умрёт, и оба брата встретят его там. И там же окажется та самая Мать, именно такая, какую искал Кадаж. Или не-Мать, у которой будет кто-то другой, и духи снова станут никому не нужны. Будут ли там Кадажа терзать ночные кошмары? Останется ли он верен братьям, если он один окажется нужен Матери? Но, по крайней мере, Лоз будет рядом, так? Точно? Или?.. Маленькая птичка, собиравшая семечки, не ответила. Нахмурившийся парень, кормивший её из газетного свёртка — тоже, но слишком подозрительно уставился. — Эй, ты! Это твоя тачка там стоит? — спросил он, когда Язу прошёл мимо. — Слышь! Убери её, там же детская площадка! Будь человеком, в конце-то концов! Будь человеком. Означало ли это, что стоит начать лгать всем вокруг? Использовать других? Давать пустые обещания? Украденный автомобиль не ответил, потому что был машиной — откуда ему знать что-то о людях? Язу завёл мотор и вывернул на проезжую часть так неаккуратно как вообще мог, снеся при этом пару ярких лазалок. — Ах ты сволочь! — услышал он вслед. Лучше быть сволочью, чем человеком. Всё, что теперь оставалось — кружить по городу, заворачивать в каждый закоулок и слушать назойливое радио, где время от времени крутили новостные сводки. Но там, как на зло, вместо этого предлагали купить косметику, консервы, одежду, инструменты и «хорошо провести время» томным женским голосом. Хватит на сегодня этих коварных существ с отличиями, нежной кожей и карандашными ногами. Они дурманили своими сладкими голосами и приятным запахом. Кроме той сгнившей заживо. Может быть, это и был их истинный облик? И Мать тоже лишь прикрывалась прекрасным лицом, а на деле была огромной, уродливой и пахнущей испражнениями? «Мы напоминаем, что маньяк, убивший почти тридцать человек, не пойман и предположительно ещё не покинул черту Эджа. Приметы: высокий, около метра восьмидесяти сантиметров ростом, молодой мужчина худощавого телосложения и вутайской внешности. Волосы белые или седые, длинные, кожа бледная. Может быть серьёзно ранен...» Почему они говорили только о них с Юкио, эти коварные, сидящие в коробке голоса? Память тут же подсказала, что в коробку просто передавался звук, но лучше бы она подкинула идей, где можно поискать брата. Если нет, пусть заткнётся, скотина, хотя бы на этот вечер. Многообразие пёстрых вывесок, украшений и разномастных зданий на улицах Эджа в сумерках сливалось в одну кучу. Немногочисленные прохожие размытыми пятнами проносились мимо, занимались своими дурацкими делами и только мешали быстро пересекать перекрёстки. Они спешили с пакетами снеди, они улыбались, они курили возле светофоров. Стройная девушка в рубашке с птичками дразнила большим яблоком долговязого приятеля в шляпе, а тот чему-то возмущался и поучал её в той же позе, как это любил делать Хил. Хил и Юкио, что с ними станет? Запытают ли их турки до смерти? Позволил ли Язу этому случиться? И чем он тогда лучше, чем?.. «Очередное сообщение: неизвестный убийца до сих пор на свободе, несмотря на все старания жителей города и волонтёров. Приметы: высокий, около метра восьмидесяти сантиметров ростом, молодой мужчина худощавого телосложения и вутайской внешности. Волосы белые или седые, длинные, кожа бледная. Может быть серьёзно ранен...» Ещё одна улица, и на ней ни одного знакомого лица. Никого даже отдалённо похожего на Лоза. Бесполезное, забившее голову месиво из образов, звуков и надоедливых запахов пульсировало, отдавая прямо в раненую бровь и разбитый коннектор. Кажется, повязки намокли и напитались кровью. Нельзя останавливаться, нет времени на то чтобы искать замену. А что если они разминулись? И там, где Язу уже искал, сейчас бродил Лоз? Стоило ли развернуться и ехать обратно? Это глупо и бессмысленно. «Очередное сообщение от... основные приметы: высокий... волосы белые или седые, длинные, кожа бледная. Жителей просьба соблюдать комендантский час и не покидать дома без крайней необходимости». Бесполезные люди и их бесполезное радио. Бесполезный Эдж с его бесполезной паутиной запутанных улиц. Даже такую простую вещь, как коридоры, люди умудрились спутать и превратить в лабиринт. Но останавливаться нельзя, так? Машина ответила заглохшим двигателем. Она просто встала на месте и отказалась заводиться, сколько бы Язу не крутил ключом зажигания. Она умерла, оставшись без топлива. Тупой кусок металла. Тупое не затыкавшееся радио внутри него. «Только сегодня! Скидка сорок процентов на пиццу «Домино!» Спешите заказать!» «Одеколон «Искушение» — непревзойдённая классика покорит сердце любой дамы!» «Очередное сообщение... приметы: высокий... волосы белые или седые, длинные, кожа бледная... не покидать дома». Язу ударил по приборной панели так сильно, как мог, и вся сложенная в пепельницу мелочь подскочила на месте. Мысли клокотали. Они растекались пламенем по всему телу, они разрывали распухшую голову, они пронзали бешеной пульсацией каждый кровеносный сосуд. Те словно рвались из-под кожи наружу, тоже хотели сбежать. Сзади шептало большое, злобное, хихикающее. Хотя его гадкие слова были не совсем сформированы, их смысл доходил быстрей, чем всё остальное. ЭТО всадило жало в затылок, и яд превращался в раскалённые, рассекавшие плоть кристаллы. — Заткнись! — Язу со всей силы ударил вновь, на этот раз в руль. Оглушительный вопль клаксона отпугнул трусливую ехидную мразоту в голове, давая короткую передышку для того чтобы собрать нормальные мысли. Если машина мертва, нужно просто найти другую или идти своими ногами. Он же дошёл до Эджа, так? Загоревшиеся окна домов ответили громкими ругательствами. Ни одного нового. Неважно, сколько понадобится, Язу должен найти брата. Он — лишь треть, а треть не может существовать одна. Две трети — уже сомнительно, но одна — никогда. Сейчас это ощущалось куда острей, чем когда об этом рассказывал Летун. Единственное, о чём люди не лгали. Огромная дыра неполноценности, стремительно заполнявшаяся кристаллом одиночества, болела сильней, чем синяки от Тифы. Тифа. Принадлежала ли она Клауду? Любил ли он её? Отвратительно. «Мы с Клаудом поможем тебе», — ещё более отвратительно. Люди не нужны. Свет не нужен. Автомобиль не нужен. Нужно только идти. Прочёсывать город, где понастроили дурацких стен, навалили идиотских ограждений и нагромоздили хлама. Всё, чтобы затерять среди них Лоза. Улицы с гирляндами. Улицы с полными мусорными баками. Улицы под мостом скоростного шоссе с гудящей от проносящихся мимо автомобилей землёй. Закоулки, ограждённые металлической сеткой. Улицы с лаем собак. Улицы с большими светящимися фонарями. Улицы, полные закрытых магазинов. Улицы с лужами воды. Ни на одной не было Лоза. Автобусные остановки. Крытые тоннели. Лестницы вверх и вниз. Подъемы на крыши. Огромные сложенные зонтики. Столики кафе. И там никаких следов брата. В каждой коробке, в каждом мусорном баке, в каждом открытом канализационном люке — тоже. И внутри открытого магазина — не было. И на баскетбольной площадке — не было. Под козырьком подъезда — не было. Нигде. Нигде. Нигде. Везде пусто. Почему Мать так поступила? Они любили её. Они бы всё отдали за неё. Потому что у неё уже был ОН? Потому что она уже любила ЕГО? Потому что они были слабы? Потому что ей никто не нужен? Заманила их сладкими речами. Обманула на четыре кулака просто так, в шутку. И смеялась над ними. Смеялась, когда Кадаж распался на дым и искры. И его не стало. Совсем не стало. Как пепел от сгоревшей бумаги, он взмыл в воздух и растаял в нём. Без остатка. Кому они были нужны в наружном мире? Зачем они были? Просто инструменты Шин-ра. Хоть бы почудилось... Но не чудилось. Слишком реально. Очень ясно. Сколько осталось ещё жить? Недолго. Это тело больше не могло идти, даже цепляясь за стены. Ноги подкашивались. Что дальше? Что если ничего? Совсем. Никакой встречи с братьями. Просто пустота. Они трое просто растворятся в воздухе. Навсегда. О них никто даже не вспомнит. И ничего не будет. Ничего никогда больше не будет. Фонари смеялись дрожащим светом. Лужи хихикали рябью на поверхности. Металлическая сетка заграждения хохотала лязгом. Глаза издевались. Всё двоилось и плыло. Кашель забавлялся. Весь город глумился, подкидывая один тупик за другим. Они все дружно ржали над тем, какой Язу идиот. И самому стало смешно. Этот смех вырвался сам собой, его никто не звал. Он прорвался через стиснутые губы и больше не хотел обратно. Такой громкий и уродливый, безостановочный, что тяжело было перехватить воздуха. Он лез, лез наружу, звенел в ушах и в какой-то момент потащил за собой желудок. Язу снова вывернуло прямо себе под ноги. И силы кончились. В этом тёмном тупике с завешенными грязным полиэтиленом стенами, с горячими клубами дурно пахнувшего пара, вырывавшегося из решёток на асфальте. В этом замызганном углу с нагромождением коробок возле стены. Язу упал в них, как в мягкую перину и просел почти до самого асфальта. Весь мир перед глазами кружил хоровод, даже звезды и безразличная луна. Язвительное и желчное обняло со всех сторон. «Всё бесполезно», — говорило ЭТО, впиваясь жалом всё глубже в грудь. И ничего не происходило. Ничего. В слабом свете проступали решётки балконов. На них сушились одежда и полотенца, дожидаясь своих хозяев. Не то, что коробки, неаккуратно сваленные в одну кучу. Ненужные. Они пахли Пегги. Может быть, потому что она их и выкинула. И глядевший из-за решётки огромный плюшевый заяц улыбался, он потешался над этим сваленным мусором. Не тот ли это заяц из их лабораторий? Самодовольная скотина, поселившаяся в тёплом месте у людей. — Смешно тебе, да? Он не отвечал, но всё было написано на нахальной морде. И за это он получил выстрел, правда, лишь едва задевший ухо. Руки дрожали. Взгляд плыл. Ещё три пули попали в стену, каждая всё дальше от цели. Теперь даже этого Язу сделать не мог, немощный, бесполезный мазила. — Я не справился. Но вы меня уже ждёте, так? Мёртвые не отвечали. А заяц язвительно скалил два зуба. Скрывал, что никто не ждёт Язу? Он знал, что ничего нет, после того, как растворяешься на дым и искры. Ничего и никого. И за это он получил последнюю пулю, пятую. Но и она с глухим хлопком угодила в коробку под зайцем. Он сидел на том же месте и радостно улыбался большим, весёлым ртом и блестевшими в слабом свете пластиковыми глазами. Даже люди притихли, сжались в своих квартирках и тихо шептались, а этот плюшевый козёл гордо ликовал. Тогда Язу собрал все остатки сил и швырнул чёртов бесполезный пистолет прямо в счастливую морду. Заяц перевернулся и упал на спину. На секунду Язу показалось, что он смеётся. Этот тупой набитый кусок тряпки не ощутил боли. В конце концов, чем? У него даже нет нервов. Он не порвался и не распался, и он всё ещё принадлежал кому-то. Тому, кто его любил. Опять эти слёзы со своей назойливостью. Скапливались под веками, норовили вылезти наружу. Язу впился в запястье ногтями, чтобы не позволить этому случиться. — Ты попутал что-то в жизни или чего? — Из-за открывшейся двери вышел здоровенный лысый мужчина, похлопывавший битой по ладони. За его спиной стояли другие люди, помельче, светили фонариками, и от этого резкого света пара слезинок всё-таки прорвалась наружу. Правда, их удалось быстро вытереть, так что никто бы никогда ничего не успел заметить. Когда Язу медленно поднялся с коробок и выпрямился во весь рост, людишки вздрогнули и отступили назад. Все, кроме лысого. — Это же тот самый!.. — сказал кто-то из людей с фонариками. — И что с того? Он, вон, еле на ногах стоит! — мужчина с битой громко рассмеялся. — Уёбывай с моего двора, мразь! Тут всё равно было больше нечего делать. И заяц раздражал одним своим существованием. Язу молча нырнул в арку и внезапно для себя оказался на освещённой улице. Дурак, оставшийся без такого желанного пистолета. Даже какие-то трусливые людишки уже понимали, какой он бесполезный кусок мусора. Какая разница? Он всё равно сам скоро умрёт, так? Пустая улица не отвечала. Патруль ВРО, идущий вдоль противоположного здания — тоже. Даже псы лишь нюхали землю и тащили хозяев за собой. Они всегда так делали, во всяком случае, так утверждала память и показывали учебные фильмы. Холодало. Пронизывающий и удивительно холодный ветер трепал края бумажных объявлений и рекламных плакатов. Язу сунул руку в карман и нашёл там ярлычок от чайного пакетика. «Живи припИваючи», — улыбалась клубничка. Глупая клубничка, что она могла знать о жизни, она была отпечатана на маленьком бумажном квадратике, и сама по себе была мусором с самого начала. Нельзя её бросать, пришлось вернуть в карман. Там же оказалась вторая бумажка, сложенная вчетверо. Она до сих пор сохранила запах жареного лука и выпечки. Язу развернул её и долго всматривался в текст.