Фотоальбом

Мориарти на руках Джона легче раненого сослуживца, легче кокетливой девушки. Его тело гуттаперчево-гибко, он изгибается в немыслимой изломанной позе, когда Джон поднимает его; голова безжизненно запрокидывается, рука, прижатая к груди Джона, вывернута под неудобным углом. Джон отводит локоть чуть в сторону, чтобы поддержать Мориарти под затылок, как ребенка. Его глаза закрыты, и из угла рта ползёт струйка крови. Джон наклоняет голову и легко, бережно касается губами губ Мориарти — теплых и влажных от густой крови. Кто-то заходит в переулок, Джон различает боковым зрением темную ткань полицейской формы и блестящие стволы пистолетов. — Вызовите скорую, — говорит он. * * * Мориарти отвозят в больницу, где работает Джон, и там он сам перекладывает его на каталку, не доверяя персоналу. В холле агенты Майкрофта разбираются с полицией. Джон наливает себе безвкусного горячего кофе из автомата и уходит ждать под дверью операционной. — Поздравляю, доктор Уотсон, — появившийся словно из ниоткуда Майкрофт садится рядом. — Вы задержали опаснейшего преступника современности, что не удалось без вашей помощи всем британским службам охраны порядка. Учитывая всё, что знает Майкрофт, эти слова выглядят издевкой. Судя по благожелательной улыбке Майкрофта, это и есть издевка. Джон делает глоток кофе, успевшего остыть. Гадость. — Мне хотелось бы услышать ваше профессиональное мнение, доктор Уотсон, — Майкрофт непрошибаемо вежлив, и Джону хочется выплеснуть ему в лицо содержимое своего пластикового стаканчика. — Он выживет и сможет предстать перед судом? — Скорее всего, — откликается Джон. Он закрывает глаза и представляет себе обритого Мориарти в тюремной робе, сидящего на койке в тесной одиночной камере. Джон никогда не был в тюрьме, и все его знания об этих заведениях почерпнуты из детективных фильмов, где реальность наверняка либо сильно приукрашена, либо сильно ухудшена в художественных целях, но это ему совершенно не мешает. Мориарти на прогулке во дворе, за забором из колючей проволоки. Мориарти в стерильной безликой столовой, с куском хлеба в руках. Мориарти, приподнимающий брови в ответ на попытку некоего усредненного громилы воспользоваться им как женщиной, и быстрый просверк ножа. Мориарти, под покровом ночи сбегающий из тюрьмы, оставив за собой шлейф трупов и полнейший хаос. Мориарти. Джон открывает глаза, и это немного помогает избавиться от навязчивых, лакированно-ярких картин. — Как всякого законопослушного гражданина Великобритании, это, несомненно, должно вас радовать, — замечает Майкрофт, откинувшись на спинку стула. — Кстати, заверяю вас — ваше участие в деле не будет упомянуто на суде, вас не привлекут к ответственности за причинение тяжких телесных повреждений... — Заткнитесь, — не выдерживает Джон. — Заткнитесь, мистер Холмс. Благодушие и участливость слетают с Майкрофта, как плохо держащаяся маска. — Запомните, доктор Уотсон, — говорит он тихо. — То, что вы всё ещё на свободе, — заслуга не ваша, а моего брата. Вы жестоко обидели его. То, что сделали с ним вы, не смогли сделать ни наркотики, ни ненависть и презрение окружающих, ничто из того, что ему довелось испытать. Но он всё ещё питает к вам привязанность, и только поэтому вы здесь, а не в тюремной камере, и не ждёте суда в качестве соучастника Джеймса Мориарти. — Я не заслуживаю его привязанности, — Джон ставит стакан с кофе на пол. Мысль о Шерлоке вызывает жгучий, всепоглощающий стыд. Джон никогда не хотел причинять Шерлоку боль. — Я знаю, — отвечает Майкрофт кратко. Они сидят в молчании до тех пор, пока хирург не выходит из операционной, разминая уставшие пальцы, и не сообщает: — Всё в порядке, господа. Он жив, а в скором времени будет и здоров. * * * Сегодняшняя смена выдаётся на удивление спокойной, словно перестрелки в том переулке за два квартала от дома Мэри Морстен выполнили часть нормы беспорядков на ночь. К пяти часам утра наступает непривычное затишье, и Марк ложится вздремнуть на трёх сдвинутых стульях рядом с селектором. Джон одалживает у него сигарету, прежде чем он засыпает, и выходит курить на крыльцо больницы. На стоянке припаркованы неприметные машины агентов — Джон отличает их от всех прочих с той же легкостью, с какой отличает красный сигнал светофора от зеленого. Он знает, что у палаты стерегут четверо, между тем как Мориарти ещё ни разу не приходил в сознание, а когда очнётся — будет слишком слаб от потери крови, чтобы попытаться сделать что-нибудь, кроме как дышать и, возможно, негромко говорить. Дым тает в ночном воздухе — зыбкие светлые струйки, уносимые ветром. Джон выбрасывает сигарету, не докурив, и возвращается в больницу, чтобы сразу подняться на третий этаж и с уверенным видом пройти мимо скучающих агентов. Ночь лунная, и в ярком свете лицо Мориарти на подушке легко различимо. Он спит в королевской позе, на спине, вольготно раскинув руки и ноги. Джон садится рядом и смотрит, как выделяются черные волосы на белой наволочке. Это напоминает ему о том, как когда-то — не так уж и давно — он сидел у постели Шерлока, едва вышедшего из комы. Как случилось, что сейчас он сидит у постели Мориарти и борется с навязчивым желанием, почти что жизненной необходимостью подоткнуть съехавшее одеяло? — У меня прыщ на носу или что? — спрашивает Мориарти, не открывая глаз. Джон вздрагивает. — Так ты не спишь? — Нет, — фыркает Мориарти, — я разговариваю во сне. Он открывает глаза — черные провалы в лучах лунного света. — Любуешься плодами своего труда? — Ты сам хотел, чтобы я выстрелил, — напоминает Джон. — Я так и поступил, какие могут быть претензии. Джон не уверен, что это не сон. Правда, он так же не уверен, чей сон — его собственный, или отходящего от наркоза Мориарти. — Иногда ты бываешь слишком послушным мальчиком, Джонни, — Мориарти улыбается. На его губах — следы запекшейся крови. — Или наоборот — слишком непослушным. — Ты думал, что я не выстрелю? — спрашивает Джон. — Я не знал, выстрелишь или нет, — Мориарти поворачивает голову, чтобы было удобнее смотреть на Джона, лунный свет очерчивает его скулу и запавшую щеку. — В этом вся прелесть, Джонни. Джон невольно хмыкает. Понятие Мориарти о прелестном кардинальным образом не совпадает с его собственным. — Как только я встану с этой в высшей степени неудобной кровати, меня ждёт суд, — говорит Мориарти так беззаботно, словно его ждёт пикник за городом, а не многолетнее тюремное заключение. — У тебя есть шанс, Джонни. — Какой ещё шанс? — недопонимает Джон. — Выбрать, — Мориарти улыбается. — Либо Шерлок, твоя сестра, вся твоя благополучная устроенная жизнь, в перспективе ещё более благополучная и устроенная. Либо я. — Тебе не кажется, что выбор заведомо не в твою пользу? — спрашивает Джон. — Я не знаю, — Мориарти негромко смеётся и тут же начинает кашлять. Джон наливает в стакан воды из графина, стоящего на тумбочке, и подносит его к губам Мориарти. Теперь это напоминает ту ночь, когда Мориарти пришёл в палату к Джону, вывернутому наизнанку сывороткой правды. Всё повторяется, чудовищно, извращенно, словно насмехаясь над Джоном. Мориарти пьёт, прикрыв глаза, Джон смотрит на его длинные ресницы. Должно быть, это всё-таки сон. Это должен быть сон. — Благородный добрый доктор, — Мориарти вновь откидывается на подушку. — Стакан воды для поверженного противника — это так по-джентльменски, так по-рыцарски. — Рыцари были теми ещё скотами, — зачем-то говорит Джон. — В большинстве своём они тянули все жилы из крестьян, грабили арабские города, прикрываясь идеями крестового похода, и беспробудно пили, пока прекрасные дамы портили себе последнее зрение, согнувшись над вышиванием. — Твой жестокий реализм, дорогуша, способен разрушить любую сказку, — смеётся Мориарти. — Ты уже разрушил ту, которая была у вас на двоих с Шерлоком. Вошёл во вкус и крушишь всё подряд? — Если бы ты не был уже на больничной койке, я бы врезал тебе за эти слова. Если Мориарти позволит себе ещё хоть слово о Шерлоке, Джон ударит его, невзирая на то, что он и так еле жив. Но Мориарти молчит. Он пытается сесть. Это удается ему со второй попытки — он слишком слаб. Он не произносит больше ни слова — лишь жадно, немигающе смотрит на Джона. — Моя очередь поинтересоваться, нет ли у меня на носу прыща, — Джон с удивлением понимает, что пошутил. Возможно, не слишком удачно. Но в последний раз его тянуло веселиться так давно, что он не может припомнить точной даты. — Ты так расслаблен, Джонни, — говорит Мориарти. — Ты считаешь, что игра окончена? — Ты в больнице, — напоминает Джон. — И выйдешь отсюда под конвоем прямиком по направлению к тюрьме, из которой можешь никогда не выбраться. Конечно, игра окончена. Ты проиграл. Мориарти отбрасывает одеяло и спускает ноги с кровати. — Далеко ты не уйдёшь, — замечает Джон. — И вообще говоря, после полостных операций не положено ходить, могут разойтись швы... Профессиональные рекомендации Джона очевидно не интересны Мориарти. Он поднимает руку и проводит ладонью по щеке Джона, по губам, по шее. Джон чувствует, как дрожат его пальцы. Джону больше не хочется шутить и раздавать врачебные советы. Желание дотронуться в ответ и желание немедленно уйти, сбежать смешиваются в равных долях и начинают раздирать его на части. — Ты мой, Джонни, — шепчет Мориарти. — Ты принадлежишь мне, со всеми потрохами, от макушки до дурацких полосатых носков. Его пальцы жгут лицо Джона, как раскаленное железо. Джон чувствует, как Мориарти выводит на его щеке указательным пальцем большую букву «М». «М» — Мориарти. «М» — мой. — Где бы ты ни был, где бы я ни был, ты принадлежишь мне, — в голосе Мориарти — нежность и горечь, острые, как скальпель. — Думаешь обо мне. Мечтаешь обо мне. Хочешь принадлежать мне. — Я могу сказать тебе всё то же самое, — говорит Джон, хрипло, через силу. — И это будет правдой ровно настолько же. Мориарти вздрагивает и опускает руку. — Нельзя испечь пирог, не разбив яиц, — признаёт он. Его голос звенит, Джон знает эти нотки, эти оттенки интонаций, эту хрупкую грань нервного срыва. — Кажется, твой пирог подгорел, — говорит Джон. — Так ли тебе весело сейчас, когда ты им давишься, как тогда, когда ты запихивал его в духовку? Мориарти молчит. — Тебе не весело, — отвечает за него Джон. — Тебе страшно. — Выбор, Джонни, — напоминает Мориарти. — Всё, что у тебя есть, или я. Что ты выбираешь? Джон не отвечает долгую минуту. А потом встаёт и выходит из палаты. * * * Он заканчивает смену без происшествий и возвращается на Бейкер-стрит. Шерлок спит, свернувшись в клубок из торчащих наружу локтей и коленей, укутанный халатом. Джон осторожно гладит его по вьющимся волосам. Всё, что у тебя есть. У Джона больше ничего нет, но об этом знают только он и всеведущий Майкрофт. Подобные секреты легко хранить; такая тайна, лежащая на поверхности, может оставаться нераскрытой долгие годы. Джон не хочет для себя этих бесконечных лет, целой жизни в клетке из несбывшихся желаний и совершённых ошибок. Он не представляет себе иного пути. — Джон, — бормочет Шерлок сквозь сон, неразборчиво, очень тихо. Шерлок ворочается во сне, устраиваясь поудобнее, и вновь затихает. Джон слушает, как выравнивается его дыхание, смотрит, как слегка разглаживается морщинка между нахмуренными бровями. В своей спальне Джон с силой швыряет в стену фотоальбом — страницы протестующе шелестят, переплет ударяется о стену, а затем об пол с глухим стуком. Выбирай, Джонни. Я выбрал, напоминает себе Джон. Я ушёл. Но я вернусь. Безнадёжность накрывает Джона холодной солёной волной. Он садится на кровать, сжимая ладонями виски — мысли, пульсирующие внутри, режут его голову на части, сверлят стенки черепа маленькими дрелями, сатанински хохочут. Джону не хватает воздуха. * * * Три дня Джон не заходит в палату Мориарти. Три дня он меняется сменами с коллегами и спит урывками, по два-три часа, не раздеваясь. Перед его глазами — кровь, раны, рвота, белые переломанные кости, вздувшиеся волдыри ожогов, бледные до синевы лица инфарктников, перекошенные улыбки инсультников, месиво из чьих-то внутренностей и дымящихся обломков металла после большой аварии. Всё то, что составляет его повседневную благополучную и устроенную жизнь. Медсестры флиртуют с агентами, которым совершенно нечего делать в коридоре у палаты, и с регулярностью утренних газет разносят по персоналу новости о состоянии особо опасного пациента. Мориарти стабильно идёт на поправку. На четвертый день по дороге домой Джон покупает в супермаркете большую бутылку виски. Придя домой, он не находит там Шерлока, и миссис Хадсон охотно рассказывает ему, как приехал инспектор Лестрейд, принес весть о тройном убийстве без признаков насилия и уговорил Шерлока хотя бы взглянуть. Миссис Хадсон искренне рада, что Шерлок вновь занимается расследованиями. Джон находит в себе силы улыбнуться ей и забывает пакет с виски в прихожей. В гостиной он садится в кресло и засыпает, чувствуя, как ноет нога. Череп злорадно скалится на него с каминной полки. Выбирай, Джонни. В восемь вечера он возвращается в больницу, голова у него пустая, как у черепа, внутри звонко и гулко. В его кармане — армейский нож из нержавеющей стали. Медсестра Нэнси, на которую он натыкается в холле, толкает перед собой металлическую тележку с лекарствами по направлению к лифту. — Развозите по палатам? — Джон кивает на ровные ряды прозрачных стаканчиков с таблетками, пакетов для капельниц, планшет со списком пациентов и предписаниями врачей. — Как обычно, — отзывается она. — Слышали новость? — Новость? — Пациент из сорок девятой сбежал, тот, который жутко опасный преступник, — азартно шепчет Нэнси. — Словно в воздухе растворился. К нему врач днём заходит, а там — никого, только подушка зачем-то вся водой залита, и стакан разбитый на простыне. Ой, что было... Джон с легкостью может представить себе, что было. Чего он не представляет, так это того, что теперь будет.