Bel Canto

— Нет, — убеждает его Джон. — Мы сможем это сделать. Все хорошо, начинайте. Верне стонет, его лицо свесилось над письменным столом, за головой пальцы сцеплены в замок. Его рокочущий голос рикошетит от стен и высокого потолка. Замок безвольно размыкается, бледные пальцы утопают в черных кудрях. Джон вздыхает, встает позади мужчины и обхватывает руками его стул. С жутким скрежетом он тянет стул на себя. Верне с криком вскакивает на ноги, и Джон тут же хватает его за локоть. Он вытягивает мужчину куда выше себя в центр залитой светом комнаты. — Вы не должны все переписывать, — говорит ему Джон. — Все в порядке. Я спросил у музыкантов, и все сказали, что она хороша. Не вздумайте рвать ее. — Но она бы так славно горела… Джон скрещивает руки. — Ничего подобного. — Но это все так глупо. И я написал это! Как мог я написать что-то настолько глупое? — Слова в песнях всегда звучат глупо, — говорит Джон. — Это значит, что вы все делаете правильно. Верне хмурится в ответ, обхватывая себя руками. Его снежно-белые пальцы обвивают локти, контрастируя с темной тканью. Сегодня в подземных коридорах достаточно прохладно, но не настолько, чтобы нянчиться со скрипкой* вместо написания оперы. — Расскажите мне сюжет, — говорит Джон. — Вы уже его знаете. — Расскажите еще раз. Верне поигрывает запонкой. — Акт первый, — подсказывает Джон. — Недавно женившийся на Октавии, Антоний возвращается в Александрию. — Тупо декламирует Верне. — Солдаты оживлены. Слава, схватки и так далее, и так далее, затем Антоний возвращается к Клеопатре. Командиры не смеют превзойти своего генерала опережением, и отступают из Рима по своим миссиям. Напряжение среди солдат, разговоры о предательстве Рима. Конец первого акта. — Хорошо. Второй акт. — Все больше разговоров о мятеже против Рима. Оборванная преданность. Молодой солдат играет ключевую роль в восстании. Капитан разубеждает его в этом. Когда наступает утро, они располагаются на воде, несмотря на то, что на суше у них было бы преимущество. Обещание Клеопатры выслать восемьдесят кораблей. Сомнения в ее искренности. Конец второго акта. — Акт третий. — Мы не закончили со вторым, — возмущается Верне, упершись руками в бока. — Все равно расскажите мне третий акт. — Морское сражение. — Что происходит тогда? − Спрашивает Джон. — Антоний и Клеопатра ведут каждый свое войско. — Отвечает Верне, отворачиваясь и ероша волосы. Он начинает ходить по кругу. — Величайший момент славы Клеопатры. Антоний либо вступает, либо уже поет — я еще не решил. Тема Рима продолжает отрезать их друг от друга.− Он быстрыми движениями имитирует игру на флейте, а затем переходит к легким постукиваниям по животу, изображая барабан. — Во время боя Клеопатра спасается бегством. Все кончено. Капитан умирает на руках молодого солдата, которого он отговаривал от мятежа. Конец третьего акта. — Отлично. Четвертый акт? Верне поворачивается к нему и произносит с абсолютным удовлетворением: — Все умирают. — Вы не хотите убивать их по одному? — Доктор, мы уже установили, насколько ваш вопрос риторический. — Верно, — говорит Джон. — Значит, нам нужно сперва поработать над вторым актом. — Ненавижу второй акт. — Тогда измените его, — говорит Джон. — Напишите либо отредактируйте. Сделайте что-нибудь. Вы неделями хандрите. — Только две, — бурчит Верне. — Недели, — говорит Джон. Верне корчит гримасу, что снаружи выглядит совершенно нелепо из-за маски на его лице. Рот Джона подергивается в усмешке. — Хорошо. Как насчет перерыва? — Я не хочу прерываться. — Продолжать вы тоже не хотите, — напоминает ему Джон. Он берет свой фонарь и зажигает его одной из множества свечей со стола. — Задуйте их. Мы идем гулять. — И куда? — Мне еще не представилось шанса исследовать туннели, — говорит Джон. — Я был бы рад экскурсии. Верне не двигается. — Это всего лишь туннели. — Я заметил. − Джон решает задуть свечи сам. В конце концов, не без томного вздоха Верне присоединяется к нему, морщась и даже не пытаясь скрыть свое плохое настроение. Свеча за свечой маленькая комната погружается в темноту, пока источником света не становится один-единственный фонарь. После этого Джон открывает дверь и многозначительно ждет, пока Верне к нему не присоединится. Практически утонувшая в темноте маска и белая ткань рубашки — единственное, что можно разглядеть в силуэте Верне. Так как в левой руке у Джона фонарь, он предлагает Верне правую. В очередной раз вздохнув, Верне принимает руку Джона. — На прогулку это никак не похоже, да и воздуха маловато. — Это путешествие уже самое по себе прекрасно. — От него несет уриной и фекалиями. — Так напоминает армию. Перестаньте, вы навеваете на меня ностальгию. Что-то едва прошелестело над его ухом − не совсем смех, но нечто похожее. Они шагают по туннелю, достаточно широкому, чтобы вместить двоих. Джона пронизывает шок при осознании, что он прикасается к такому хрупкому и тонкому Верне. Это не тот тип человека, который имеет определенную форму. Он творение движения и жестикуляции, постоянное лишь в своей переменчивости. Джон отлично знает строение человеческого тела, но тело Верне, как и его настроение, слишком похоже на ртуть, чтобы трогать его без опаски. — Откуда они появились? — Спрашивает Джон. Голос отдается тупым эхом, перебивая ритм их синхронных шагов. — Их не могли построить просто так. — Из-за строительства линии метро, — отвечает Верне. — Были планы насчет создания входа, ведущего прямо за пределы театра. Владелец позволил строительство в обмен на увеличение числа пешеходов. — Но планы провалились? — Почти в буквальном смысле слова, — отвечает Верне. — Из-за выхода Темзы из берегов, неустойчивости конструкций...Список можно продолжать бесконечно. Перед ними появляется угол. При повороте за него в резко сузившийся проход, через который они передвигаются с трудом, иллюзия праздной прогулки разрушается. Мимо них в испуге проносятся крысы, позже возвращаясь к свету фонаря. — Насколько глубоко под землю уходит коридор? — Не очень глубоко. Всего лишь к наводненной части здания. Любите запах Темзы? — Я и так его отлично чую, — отвечает Джон. Они разворачиваются, и на этот раз свою руку предлагает Верне. Джон успевает перехватить фонарь до того, как они двинутся с места. — Я же сказал, прогулка принесет вам пользу. Сменили привычный темп. — Если это был умышленный каламбур, то мы никогда больше не будем совершать прогулок,— отвечает Верне. — Прошу прощения? — Не был... Хорошо. Они возвращаются в комнату, и Верне без каких-либо формальностей вытаскивает газету из сумки Джона. Джон, в свою очередь, пламенем фонаря зажигает свечу поменьше, возвращая комнате прежний вид. — Такими темпами вы испортите зрение, — предостерегает Джон уже не в первый раз. Когда Верне не произносит привычного: «Да, доктор», Джон поднимает взгляд от своего занятия. Тот, кажется, уставился в дальнюю стену, будто застыв. — Что-то случилось? — Спрашивает Джон. — Мне нужно больше исходного материала, — не шелохнувшись, отвечает Верне. — И?... Его пристальный взгляд резко останавливается на лице Джона. — Что вы делаете сегодня вечером? — У меня дежурство, — отвечает Джон. Отвернувшись, Верне проплывает мимо, изображая безразличие. Но тело выдает его с головой. Бедра и поступь говорят то, о чем молчит лицо. Даже если руки заняты свечами на столе, он, несомненно, сосредоточен на Джоне. — Пусть так, но вы не особенно заняты. — Что бы вы ни задумали — нет. — Я даже не сказал, что! — Возражает Верне. — Да, но если мне придется отлынивать от работы еще больше, чем прежде… — Все будет хорошо. — Дай Боже. — Приходите вечером в Пятую Ложу, — настаивает Верне. — И выметайтесь из театра к утру. Верне качает головой. — Вас не уволят. — Ни один удачный план не начинался со слов: "Вас не уволят". Верне подается вперед, вся его угловатая фигура будто умоляет Джона. — Нет нужды делать такое лицо, когда я его практически не вижу,— указывает тот. — Приходите в Пятую Ложу. Вы поймете, что я там, даже если вас там не будет. Его голос, такой низкий и теплый, буквально склоняет Джона к греху. На таком коротком расстоянии этот мужчина физически притягивает его к себе. Джон откидывается назад и скрещивает руки на груди. — Почему для вас так важно увидеть вечернюю оперу? — Я уже говорил: исходный материал. Мне нужно услышать голоса других людей. И инструменты — настоящие, а не воображаемые. Нельзя говорить так убедительно. — Но если вас поймают — или хотя бы увидят... — Я еще никогда так далеко не заходил. Джон подавляет острое желание встряхнуть его. — Весь театр впал в паранойю лишь из-за краж. Прогуливающийся по театру человекв маске — последнее, что нам сейчас нужно. — Но доктор, прогулка была вашей идеей. — Крадущийся человек в маске, — исправляется Джон. — Одно бродить здесь, под землей, но наверху все иначе. Замешкавшись, Верне подходит ближе, будто хочет накрыть плечи Джона своими ладонями. Но перед тем, как заключить Джона в объятия, его руки замирают. Он передумал. И Джону приятно осознать, что он не единственный захотел вернуть собеседника к работе. Он занимает свое место. Тряхнув головой, Верне возвращается на свое место. — Вы знаете, где меня искать, когда передумаете. — Это ужасная идея, — предостерегает Джон. Верне пренебрежительно отмахивается. — Одну я уже прекрасным образом претворил в жизнь. Причем несколько раз. Раз вы так волнуетесь за меня − приходите. — Нет, спасибо, — отвечает Джон. — Я буду дежурить. В свою смену. — Так же, как дежурите сейчас? — На самом деле, у меня обеденный перерыв. — Миссис Хадсон была очень добра к нему, составляя расписание балетных репетиций, но Джон все же не мог весь рабочий день проводить внизу. Он проверяет наручные часы. — Или лучше сказать, был перерыв. Мне лучше вернуться. Верне издает стон. — Но мы так ничего до конца и не довели. — До свидания, — объявляет Джон, уверенно обходя Верне, чтобы забрать сумку. — И, пожалуйста, не наделайте глупостей. — Очевидно, что не буду. — Я серьезно. — Как и я, — отвечает Верне так уверенно, что Джон почти верит ему. — Увидимся вечером. — Нет, не увидимся. Верне просто улыбается. Ко второму акту Джон начинает ерзать. В душе, конечно же, только в душе, но тем не менее. Публики сегодня немного, отчего обычно утомительная жара переносится легче. Если кто-нибудь и упадет в обморок, то уж точно не из-за духоты. А если причиной этому не духота, то виноват уже не театр. Поразмышляв таким образом, Джон загибает страницу бульварного романчика и совершает обход. Маршрут ведет наверх. Извивающийся коридор растягивается в обоих направлениях, интервалы между дверьми в стенах одинаковы. Дверь в Пятую ложу не отличается от любой другой. К счастью, посередине второго акта в коридоре ни души. На пути не наткнешься даже на капельдинера.* Дверная ручка холодна на ощупь. Повернув ее и открыв дверь, можно уловить звук высокой тональности, просачивающийся в щель между дверью и косяком. Джон быстро проскальзывает в темноту и закрывает дверь, обезопасив себя. Занавес еще не поднят, плотная ткань еле заметно отливает красным при свете люстры, подвешенной к высокому потолку. Напротив занавеса Джон улавливает очертания человеческой фигуры. — Верне? — Шепчет Джон. Резким движением фигура указывает Джону на кресло. Осторожно ступая и ловя руками темноту, Джон натыкается на кресло. Он протискивается между сидениями, телом ощущая их подлокотники, и, после долгих блужданий, садится. Мужчина придвигается ближе, от его спокойного дыхания веет прохладой, что явственно ощущается в спертом воздухе ложи, ломящейся от людей. — Вы опоздали, — шепчет ему на ухо Верне. Его плечо налегает на плечо Джона. — Вы не должны быть здесь, — отвечает Джон. — Кому в голову придет проверять балкон? — Говорит Верне. — Разве что если увидят, как вы выходите отсюда. Свалим во время арии, и никто не узнает. — Произнесенные низким приглушенным голосом слова звучат чертовски убедительно. — У нас больше трех актов в запасе. Незачем спешить. — Я не буду сидеть до конца. — Бог знает, сколько продлится эта опера. — Не будете? — Нет. Я только хотел проведать вас, если вы все же окажетесь тут. — Что ж, вот и проведали. — Ворчит Верне. Он поворачивает лицо к опущенному занавесу. — Вы вольны уйти, доктор. Контролируя голос, но не нрав, Джон спрашивает: — Тогда зачем вы пригласили меня сюда? — М-м? — Уже отвлекся. — Зачем вам понадобилась мое присутствие? — Ваше присутствие располагает к мыслям, — отвечает Верне. Тем временем, снаружи балкона заканчивается соло, и публика аплодирует. После этого гул людских голосов резко возрастает. Вероятность быть услышанными на время снижается. Джон мечется между боязнью последствий и возможными подозрениями. И решается. Несмотря на темноту, Джон чувствует на себе пристальный взгляд Верне, и понимает, что тот одобряет его поступок. Джон ждет, напрягая уши в попытке уловить хоть что-то, близкое к опере Верне, но сегодняшний спектакль, похоже, не имеет ничего общего с его детищем. Он ждет и изумляется. Петляя, музыка бредет сквозь меланхолию, а затем взрывается триумфом. Часто оказывая помощь во время спектаклей, Джон волей-неволей немного знал сюжет, но не приобрел умения долго просиживать за прослушиванием музыки. За исключением сеансов скрипки с Верне, конечно же. Но не лекции об опере сближают скрипача с солдатом, а их разговоры. В конце концов, он наклоняется и спрашивает: — Зачем вы это слушаете? Когда мужчина оборачивается на его шепот, нечто белое и холодное слегка касается носа Джона — маска Верне. Оба отстраняются, чтобы прекратить осязать друг друга. Их фигуры застывают лишь на мгновение, за которое Джон успевает почувствовать на себе дыхание Верне. Он поудобнее устраивается в кресле. — Вы отвлекли меня, — мягко обвиняет Верне. — Объясните, каким образом это помогает, — Звучит не совсем как просьба. — Руководить воображаемым оркестром и слушать настоящий — не одно и то же. — Потому что все инструменты играют одновременно? Верне бесшумно усмехается. — Потому что оркестр несовершенен. Он взаимодействует с окружающим пространством и должен перекрывать болтовню зрителей.— По его презрительному тону ясно, что в голове Верне такой дерзости по отношению к оркестру не могло и существовать. — Вы действительно слышите музыку? Насмешливое молчание Верне, повисшее в темноте между ними, выразительнее любой гримасы. — Когда никто ее не играет, — поправляется Джон вслед за невысказанным намеком на его сумасшествие. — А вы нет? Джон качает головой, шурша воротником рубашки. — Вы можете слышать фразы*? — Спрашивает Верне. То есть музыкальные предложения. — Да, когда играет музыка. — Скажите мне, когда начнется и закончится следующая фраза. — Хорошо. — Наклонив голову и сфокусировавшись на занавесе, Джон ждет. — Сейчас, — шепчет он, шумно вобрав в себя воздух. Едва заметные движения кларнета диктуют ему ритм дыхания. Он, как может, следит за фразами и повторяет "Сейчас", когда, по его мнению, приходит время. Вместо похвалы или брани, Верне мягко усмехается. Его нейтралитет явно вызван неутешительным результатом. — Вы слышите отдельные партии? — Спрашивает Верне. — Вы имеете в виду инструменты? Джон буквально чувствует, как тот закатывает глаза. — Нет, я имею в виду партии. Джон отчаянно старается. Закрывает глаза и напрягает уши. И кивает. — Сколько? — Я...понятия не имею. — Признается Джон. Он готовится к неизбежному самодовольству Верне, но вдруг понимает, что неподвижность его собеседника вызвана разочарованием. — Не могли бы вы мне помочь? — Возможно, — допускает Верне. Затем произносит: — Дайте вашу руку. Джону хватает ума не задавать вопросов. Он поднимает правую руку с подлокотника и подает ее Верне, будто приглашая прогуляться. Верне подхватывает ее, размещая локоть Джона у своего предплечья, обвивая длинными пальцами манжету Джона. Будучи слишком заинтригованным, тот допускает этот жест. Когда кончики пальцев Верне, расстояние между которыми ловко продумано, оказываются на запястье Джона, его поза становится ясна: предплечье Джона будет заменой скрипке, запястье — грифу, повернутая вниз ладонь — завитку. Сперва Верне просто постукивает в такт по запястью Джона. Когда Джон неосознанно начинает кивать, Верне приступает к игре. Из-за духоты ложи его руки потеряли свою прохладность, но сохранили изящество. Кончики пальцев простукивают безупречный танец, движения скорее не следуют, а ведут музыку за собой. Они вбивают в его кожу вибрато*. — Здесь ведет скрипка, — без надобности поясняет Верне, поднимаясь по руке Джона вместе с повышением тона инструментов, звучащих под ними. Рукава его пиджака притупляли ощущения, но в действиях Верне Джон не сомневался. — Вы запомнили отрывок, — шепчет Джон. — Очевидно. Теперь вы узнаете? Джон кивает. После этого рука Верне возвращается к кисти Джона, ее движения становятся другими. Его большой палец цепляется за манжету пиджака, слегка задевая кожу запястья, и у Джона появляется желание снять пиджак и закатать рукав, чтобы помочь Верне. Но вместо этого Джон гадает: — Альт?* — Ответ неверный. Джон слушает, закрыв глаза и увлажнив губы. Расположение его рук говорит о струнном инструменте, но его ли изображает Верне? Он слушает и размышляет. И шепчет: — Флейта? — Да. — Намного лучше. Как бы Джон не старался это скрыть, его плечо все-таки ноет от неудобной позы. Он с сожалением останавливает игру. Следующая игра — вернее было бы назвать это уроком посложнее — начинается вместе с третьим актом. — Ваша очередь, доктор. — Верне поднимает ладонь с кресла и протягивает Джону. — Покажите, что слышите. Джон трет запястья об обтянутое тканью брюк бедро, прекрасно зная о тщетности этого действия.Несмотря на то, что Джон редко потеет "жарким" английским летом, он излишне нервничает из-за желания угодить и пройти это испытание.Он опирается локтем на подлокотник кресла.Его пальцы опускаются ниже, чтобы наткнуться на кожу в темноте. Шероховатый узор, попадающийся среди относительной мягкости, царапает кончики его пальцев, и Джон узнает следы от швов, сшитых своей собственной рукой.Он продвигается выше, подальше от линии шрамов и сопровождающих их следов от иглы.В порыве малодушия он сначала выбирает перкуссию и выстукивает ритм по ладони Верне. Когда чувственный бой барабанов больше не поддерживает голос певца, Джон колеблется на куплете актрисы, не убирая пальцев с руки Верне, сидя с ним плечо в плечо.Джон ждет возвращения барабанов и немного утешается воодушевляющим пассажем. С приходом новой порции барабанов, два пальца выстукивают ритм по ладони Верне гораздо быстрее. Когда звучат аплодисменты, Джон останавливается. Перед его новой попыткой рука Верне хватает его за пальцы.Крепко сжав их, она тут же обрывает физический контакт.Джон не чувствует какого-либо недовольства с его стороны, но где-то внутри он надеялся на похвалу выразительнее. — Что теперь? — Скосив глаза, спрашивает Джон. — Продолжайте сами, — поручает Верне. Джон в очередной раз закрывает глаза и подчиняется.Чтобы следить за ходом оперы, требуется куда больше умственных усилий, чем подслушивать ее краем уха.Когда ум Джона норовит сбиться с курса, Верне задевает своей ногой колено доктора. Ему вовек не понять, как этот человек может читать его как открытую книгу. Его разум полностью истощается к концу третьего акта.Измученный Джон вспотел, сидя в жаркой и темной ложе. Он начинает следить больше за дыханием Верне, чем за музыкой, и с удовольствием обнаруживает, что тот не может сказать, за какими звуками он следит, разве только угадать, внимательно ли он слушает. Он не слышит почти никаких звуков, значит, опера близится к концу. Такое надежное. Мягкое. Удобное кресло заключает Джона в свои бархатные объятия, Джон начинает плыть… Что-то твердое и теплое прикасается к его плечу. Несмотря на теплоту помещения, по спине Джона пробегает покалывающий холодок, заставляя пробудиться все тело. — Доктор, — прямо в ухо шепчет Верне. — М-м? — Пятый акт почти закончился. Джон часто моргает, чтобы окончательно проснуться. — Что? Когда...? — Вы заснули посредине четвертого акта. Я вас не виню. То повторение было утомительным. — Я…Мне нужно...— Джон указывает на дверь позади них. — Угу, — соглашается Верне. — Вы должны уйти незамеченным в течение этих пяти минут. — Сколько еще до конца? — Еще добрая половина часа, при условии, если сопрано перестанет тянуть каждую ноту, — отвечает Верне со презрительной усмешкой. — Она не выдержала темп. Джон рассеянно кивает, похлопывая по карманам в поисках непонятно чего, пока не соображает, что его сумка лежит у него в ногах. — Тогда я пойду. — Угу-м, — снова хмыкает Верне. Взяв в руки свою поклажу, Джон поднимается с кресла. Из-за боли в затекшем теле он едва удерживается от стонов. Не вставая, Верне пожимает предложенную ему руку. Джон ползет к двери, и, сперва прислушавшись, осторожно открывает ее, затем быстро проверяет пространство снаружи, а потом уже выходит полностью. Он закрывает дверь как можно тише. Последнее, что видит Джон в темноте ложи — силуэт Верне с наклоненной набок головой, и руками, сложенными в молебном жесте. — Она все еще недостаточно хороша, —двумя днями позже бушует Верне, вышагивая в своей подземной комнате. — Значит, будет хороша, — говорит Джон. Он не поднимает глаз от газеты. — Не будет. — Непременно будет хороша. Из театральной конюшни украдена еще одна лошадь. Все недавно нанятые конюхи немедля уволены, а хозяина конюшни отправляют на пенсию. Полиция проводит расследование. И ничего не обнаруживает. После трех дней бесплодных поисков в театре и вне его, в оперу от имени своего брата прибывает весьма раздраженный мистер Шерлок Холмс − поддержать следствие и в равной степени помешать ему. Трудно не заметить яда в его голосе, и прежнее представление Джона о нем начинает меняться. Очарование высокомерного мистера Холмса исчезает в отсутствие у того хорошего настроения. Однако, приезд мистера Холмса отвлек всеобщее внимание, что весьма полезно для Джона. Последние три дня он откладывал визит к Верне, дабы не привести к нему полицию.При всех его добрых помыслах и стремлениях, ускользни он к другу – его тут же заметят. Джон знает, что, когда он встревожен, тело становится неуправляемым. Он обращается с этой дилеммой к миссис Хадсон — она-то уж точно была у него хотя бы для того, чтобы убедиться, что Верне ежедневно получает еду— но обнаруживает ее в компании мистера Холмса. —А, вот и вы! — Ее приветствие звучит нарочито бодро в сравнении со смердящей атмосферой раздражения, пропитавшей театр. Казалось бы – вот и повод избежать беседы, но нет: миссис Хадсон втягивает в нее и Джона. Приветствие мистера Холмса до неприличия сухо. Абсолютно не поддающаяся темпераменту шумного мистера Холмса, миссис Хадсон пожимает ему руку. — Уже почти обед, — сообщает она мистеру Холмсу. — Намного меньше шансов, что нас подслушают снаружи. — Благоразумная мысль, — признает мистер Холмс. — Простите, в чем дело? — Спрашивает Джон. — Доктор Уотсон,вы общаетесь со всеми в театре, не так ли? — Спрашивает мистер Холмс. — Это так, сэр. — На регулярной основе? — Зависит от человека, — отвечает Джон, — Но, да, довольно регулярно. Мистер Холмс кивает. — Превосходно. Мне нужно занять вас на время. Встретимся в вестибюле через...— Он проверяет карманные часы, их блестящий металл и стекла врезаются в изгибы его пальцев. — Двадцать минут. — Я скажу мистеру Хэвиллу, если он спросит о вас, — вызывается миссис Хадсон. — Он определенно не справляется с расследованием в одиночку. — Джон не может не ухватиться за такую руку помощи. Пусть он еще и не успел осмотреть пару больных глоток да несколько «неприлично» больных пациентов, они могут подождать. — Благодарю вас, миссис Хадсон, — отвечает Джон. — Не стоит, дорогой, — говорит она. — Вы уходите пообедать – значит, все уходят пообедать. — Она недвусмысленно глядит на мистера Холмса. Пока мистер Холмс разговаривает с ней как строптивый племянник с любимой тетей, у Джона появляется слабое подозрение, что миссис Хадсон твердо держит путь к Верне. Внезапно перспектива обеда с разгневанным мистером Холмсом перестает быть такой невыносимой. — Начав обход больных, я могу надолго здесь застрять, — говорит Джон мистеру Холмсу. — Пойдемте? Если вас больше ничего не держит. Уголки рта мистера Холмса подергиваются то ли в улыбке, то ли в хмурой гримасе. Он указывает на дверь, через которую вошел Джон. — Всенепременно. Они прощаются с миссис Хадсон. Когда мистер Холмс отворачивается, она подмигивает Джону. Последовав за мистером Холмсом к выходу из театра, Джон начинает нервно покусывать щеку изнутри. После пары пронзительных свистов, наконец, приезжает двуколка*. Мистер Холмс пропускает Джона вперед себя. Беззвучно выругавшись и отряхнув пальто, тот усаживается на место.Как только мистер Холмс присоединяется к нему, кэб срывается с места.Повернувшись к окошку кучера, Холмс просовывает в него адрес ближайшего ресторана «Глориана». Низкие дверцы кэба закрываются перед ними, не давая осеннему холодку пробраться внутрь. — Вы еще не бывали там, — замечает мистер Холмс, наблюдая, как лошадь отходит от тротуара и поглощается туманом. Он поправляет пальто, покоящееся на длинных ногах:движимая обтянутыми черной кожей перчаток руками черная шерсть падает на такого же цвета ткань. Должно быть, на фоне черной одежды и в отсутствие цветного галстука мистер Холмс кажется слишком бледным, но от этого он только выигрывает. Не будь в его щеках теплого румянца и не такого теплого, но все же света в глазах, он бы больше походил на труп, чем на мраморную статую. Любопытно, этот человек с каждым разом становится все привлекательнее. — Это да или нет, доктор Уотсон? — Спрашивает Холмс с очевидным раздражением в голосе. Раздражен куда сильнее обычного, но все же в своем стиле, хоть Джон сам и не слышал, чтобы он костерил кого-нибудь этим утром. — Нет, не был, — отвечает Джон после попытки быстро освежить в памяти. Его слова растворяются в тумане, исчезающем в размытых линиях улицы. Они видят не дальше двуколки впереди них. Открытый экипаж не предоставляет им никакого вида, которым можно было бы полюбоваться. Им нечего больше рассматривать, кроме как друг друга. Джон со спокойным лицом смотрит прямо перед собой. — Куда вы обычно ходите обедать? — Спрашивает мистер Холмс. — Никуда. — Вранье, но то тесное кафе, где обедает Джон, вряд ли подойдет члену графской семьи. Постепенно окружающая Джона тишина начинает давить на него. Или это все взгляд мистера Холмса? — Уверен, вы выбрали отличное место. — Добавляет Джон. — Я уже слышал это имя раньше. Я имею в виду название ресторана. — В отличие от "Королевы Елизаветы". — Вы не часто ужинаете в компании, — Холмс больше утверждает, чем спрашивает. — Я не особо в ней нуждался. — Говорит Джон. — У меня ненормированный график. — Мистер Хэвилл сказал, что принял вас на работу для лечения артистов и слабых здоровьем господ. — Все верно. — Но Миссис Хадсон рассказала, что вы оказываете помощь не только им. — Мистер Холмс, танцоры должны быть здоровы, чтобы танцевать. — Согласен, — отвечает мистер Холмс. — Какая очевидная тавтология. Лихорадка у швеи и гонорея* у рабочего сцены уже не настолько очевидны. — Я бы хотел знать, что вы подразумеваете под этим, сэр, — говорит Джон как можно вежливее. — Вы любите свою работу, а сейчас вам совсем нечем заняться. — Отвечает мистер Холмс. Окружающий туман в своей серости проигрывает глазам мистера Холмса, закрытым блестящим от влаги цилиндром. Очарование их последней встречи вернулось к нему, голос стал легким и притягательным, словно весенний бриз. — Я смогу удовлетворить обе ваши потребности. Вдруг кэб резко сворачивает за угол, Джон падает на своего собеседника. В темноте они сталкиваются локтями. Джон с трудом отрывает взгляд с мистера Холмса и вглядывается в туман. Без сомнения — они чуть не врезались во что-то, или еще хуже — в кого-то. Но все обошлось благополучно. Джон возвращается на свою половину и без того крошечного сидения. Ничтожное количество воздуха между ними быстро леденеет. — То есть, — говорит Джон, работая спотыкающимся мозгом, — вы рассчитываете на мою помощь в расследовании. Вы хотите, чтобы я не просто наблюдал за пациентами. Левый уголок рта мистера Холмса подергивается в улыбке, и, хотя Джону видна только правая сторона его лица, он узнает улыбку, едва увидев ее. — Совершенно верно, — говорит Холмс. — Помощь квалифицированного врача?— Спрашивает Джон. — Исключительно так, — отвечает Холмс. — Вы близки почти со всем составом театра. Вас уважают, но не боятся. Смущающие вопросы входят в род вашей деятельности. Мне бы пришлось попотеть, чтобы найти другого до такой степени бескорыстного человека. — То есть вы просто не смогли никого найти, — подытоживает Джон. Холмс смеется. Хотя скорее выдыхает с усмешкой, но совершенно ясно, что эмоции застали его врасплох. Ему до неприличия идет. — А мне не нужно никого искать, — говорит Холмс. — У меня есть вы. Живот Джона скручивает от удовольствия. — Как бы я не хотел поймать вора, я не буду шпионить за своими пациентами. Случайно узнав что-нибудь, я передам вам, но никак иначе. «Не навреди» − первая заповедь врача. Холмс кивает. Согласен он или нет – Джону уже никогда не узнать. — За обедом я расскажу детали. Благодаря погоде,удержавшей многих завсегдатаев ресторана в домах, они оказываются чуть ли неединственными посетителями. Войдя в зал, Холмс хватает стул за тяжелую спинку и, не раздумывая, ставит на первое попавшееся место, предоставляя Джону свободу выбора. Тот с трудом отрывает взгляд от Холмса, небрежно изучающего меню. И действительно, здесь было на что поглазеть, не считая веснушек над несуразно светлыми бровями Холмса. В солнечный день обеденный зал полон света, но сегодня, больше благодаря туману, чем дождю, обычно свежий и чистый воздух кажется мутным, а пространство таким темным, будто они находятся на морской глубине. Белые стены зала сверкают золотыми вставками, задавая двухцветную палитру, которую подхватывают старинные скатерти и покрытые глазурью тарелки. Прежде чем Джон успевает подозвать официанта, он уже тут как тут. Холмс заказывает себе кофе и предлагает колеблющемуся Джону попробовать какой-то экзотический чай, на что тот соглашается, сразу же забыв его название. Он достаточно быстро приходит в себя и делает заказ. Отдавая меню официанту, он сохраняет голос и руки безупречно твердыми. Разглаживая салфетку на коленях, мистер Холмс спрашивает: — Какие теории наиболее популярны в театре? — Вы о кражах? — Джон повторяет за его действиями с салфеткой. — Кто-то прямо указывает на человека, кто-то болтает о призраке. Ничего удивительного. Мистер Холмс откидывается на высокую спинку кресла и соединяет кончики пальцев. Он засыпает Джона вопросами, сортируя рассказанные им теории по группам в зависимости от героя, рода его деятельности и месторасположения в театре. Джон рассказывает, пока в горле не пересохнет, устраняя сухость уже прилично остывшим чаем. После подачи основного блюда мистер Холмс превращается из слушателя в рассказчика, раскладывая по полочкам нынешнюю ситуацию. Авторитет Графа держится на плаву благодаря тому, что театр имеет успех и избегает ненужных скандалов. Резкое увеличение краж пошатнет доверие господ к гардеробщикам, которым они будут вручать свою одежду. — Не думаю, что Майкрофт хочет уволить Эрика, но в случае, если исчезновения лошадей не прекратятся, его могут попросить с работы. — Прошу прощения, я не уверен, о ком вы... — Мистер Эрик Хэвилл, — поясняет мистер Холмс. Учился вместе с Майкрофтом. — О, — взгляд Джона падает на тарелку и блуждает по ней, надеясь отыскать в соусе остатки курятины. Но находит только овощи. — Сейчас их отношения весьма сложны, — говорит мистер Холмс, больше занятый Джоном, чем своим блюдом. Именно так он и вел себя с тех пор, как перед ним поставили тарелку. Держа приборы наготове, но не пуская их в дело. — Как так случилось? — В настоящее время мистер Хэвилл единственный несет ответственность за увеличение краж. Это его просчет. Мой брат уже давно мог бы умыть руки, продолжи мистер Хэвилл в таком духе. Более того, он имел бы на это полное право. — Но его сдерживают чувства, — заключает Джон. Рот мистера Холмса подергивается в усмешке. — Вы не знаете моего брата. — Не сентиментален? — Никогда. — Мистер Холмс наклоняется вперед. Он осматривает зеркало на стене позади Джона и понижает голос. — С этого момента вы даете обет молчания. Вы осознаете это? Положив приборы, Джон кивает. Он кладет руки на колени. — Осознаю. — Мы получили письма, — сообщает мистер Холмс. — Не почтой и не посыльным. Мистер Хэвилл находит их в запертом ящике стола, в своем закрытом на замок кабинете. Имя моего брата написано на конвертах мужской рукой и дорогим пером. Что касается текста, все слова всегда вырезаны из газет разных изданий. — Содержание каждого письма практически неизменно. Автор обещает три вещи. Первая—увеличение краж. Вторая — последующее за ними насилие. И третья—уничтожение моего брата. Мы подозреваем, что комбинацией предыдущих двух действий он планирует добиться третьего. — Последующее насилие?— Спрашивает Джон. — Я не...Подождите. Джозеф Харрисон? — Да, чересчур драматично для суицида, — отзывается мистер Холмс. — Весьма лаконичное предупреждение всему театру: "смерть вас не минует". Первое письмо появилось только после того, как его смерть официально признали суицидом. Нахмурившись, Джон наклоняется вперед. — Хочет ли он чего-то еще, кроме уничтожения вашего милорда брата? — Денег, — отвечает мистер Холмс. — Я считаю, что красть будут больше и чаще, пока количество украденного не будет равно стоимости требуемого в письме. — Сколько? — Спрашивает Джон. — Двадцать тысяч фунтов… Услышав сумму, Джон еле слышно присвистывает. Пара лошадей — лишь начало. Определенно, следующими будут картины в вестибюле. — В месяц, — добавляет мистер Холмс — Это... Но невозможно каждый месяц ждать такой суммы. Четверть миллиона фунтов в год? — Миллион за четыре года и два месяца, да. Очевидно, что данное требование не может быть исполнено. — Очевидно, — эхом отзывается Джон. —Но, если кражи в таких количествах не прекратятся, в театре не останется ничего ценного. — Если размышлять в данном ключе, то я считаю, что нам следует беспокоиться об имуществе и жизнях персонала. — Сколько это будет продолжаться, как вы думаете? — Нисколько, при условии, что мы поймаем его, — отвечает мистер Холмс. — Теперь, касательно "дружбы" моего брата с мистером Хэвиллом. Письма появляются в столе мистера Хэвилла без предупреждения и следов взлома. Легче всего было бы заявить, что мистер Хэвилл вымогает баснословные деньги у моего брата, прикрываясь ролью жертвы. — А вы уверены, что это не так? — Более чем.Мой брат очень проницательный человек, доктор Уотсон. Но у нас нет веских доказательств его невиновности. — Вы не заявили в полицию? — О кражах — нет. Однако, никто не воспринимает письма всерьез с тех пор как смерть Харрисона признали суицидом. Они замолкают, когда официант возвращается наполнить их бокалы. — Почему полиция игнорирует письма? — Спрашивает Джон, как только тот исчезает. — Это существенное доказательство. — Потому что все они от призрака оперы,—отвечает мистер Холмс. — Призраком...оперы. — Да. — Это... — Я в курсе абсурдности данного явления. — В таком случае, проще простого повесить вину за преступления на кого угодно, — говорит Джон. — Все винят призрака оперы по каждой мелочи. То есть, "настоящего" призрака. Того, который всегда был при нас. Если хоть слово просочится за пределы театра, мы столкнемся с охотниками на ведьм. — Встретившись в тесных коридорах театра, суеверие и слух сольются в гремучую смесь. — Именно поэтому вы обязаны молчать, — говорит мистер Холмс. — Без сомнений, — обещает Джон. — Но почему вы считаете, что это кто-то из своих, раз он нацелен уничтожить театр? — Я так не считаю, — отвечает мистер Холмс. — Однако, так как наш вымогатель добивается публичного скандала, я не вижу смысла уделять ему внимания. — Нет, конечно же, нет. Мистер Холмс кивает. — Дальнейшие вопросы? На мгновение Джон задумывается, уставившись на свой чай. — Когда истекает срок следующего платежа? — Он истек в понедельник, когда украли вторую лошадь. Что нам принесет следующий месяц — очередную пропажу или новое тело —остается только ждать. Именно для последнего случая мистер Холмс и нанимает врача. — Несчастные случаи происходят и сами по себе, — говорит Джон. — Я знаю, какие увечья обычно происходят случайно, но когда человек падает с лестницы, невозможно определить, случайно ли. — Но пострадавшие могут говорить с вами, — парирует мистер Холмс. —Более того, вы их выслушаете. Это может быть кто угодно из театра. Кражи начинались с малого, до лошадей исчезали костюмы. Эта схема прекрасно включает в себя и последующую смерть. Возможно, вслед за игроком последует его сестра-белошвейка. А затем танцовщица. Затем певец. Или сами хозяева, для скандала пограндиознее. Джон согласно кивает. — Я должен связаться с вами напрямую или сообщить мистеру Хэвиллу? — Вы свяжетесь со мной, — подтверждает мистер Холмс. — Передайте письмо миссис Хадсон в запечатанном конверте без адреса. Она регулярно мне пишет. Если у нашего призрака глаза и уши не только в пределах театра, письма будут появляться как и раньше. — Вы думаете, что это не один человек? Мистер Холмс кивает. — Он проявил себя с разных сторон. Невероятно, чтобы столько качеств сочеталось в одном человеке. К примеру, чтобы украсть лошадь, нужно двое мужчин. По крайней мере, двое. — Я до сих пор не могу понять, почему никто не видел, как уводят лошадей, — говорит Джон. — Или не слышал, раз на то пошло. — Вам не об этом нужно беспокоиться. Сосредоточьтесь на людях. — Больше обычного, сэр, — обещает Джон. Его взгляд падает на все еще нетронутое блюдо Холмса. Мистер Холмс следит за ним, но не притрагивается к покинутым им серебряным приборам. — Если это все…. — Ах, да. Мистер Холмс подает знак официанту, затем удерживает потянувшегося за кошельком Джона от уплаты по счету. — В счет деловых издержек, — постановляет мистер Холмс, когда официант возвращается со сдачей. Его губы кривятся в ухмылке, когда он говорит о расследовании и одновременно напоминает Джону о своем положении в обществе. Джон немедля решает заплатить за обратную дорогу. Холмс усмехается еще сильнее, и под его взглядом Джон чувствует, что тот читает его как открытую книгу. Они надевают свои шляпы и пальто, натягивают перчатки и,набравшись храбрости, скрываются в тумане. Спустя неделю после пропажи второй лошади Джон наконец-то выкраивает время для прогулки в туннели. Всю субботу, будучи предупрежденным миссис Хадсон, он выжидал, когда мистер Холмс с полицейскими не уйдут из театра, что произошло только поздним вечером. Все воскресенье Джон провел в мучительном ожидании. И не только он. Не успел он дойти до двери в комнату Верне, тот уже распахнул ее, в который раз удивляя Джона. — Господи боже! — Я слышал ваши шаги, вы должны были услышать мои. Входите! — Взяв Джона за локоть, Верне без промедления затаскивает его внутрь, затем крепко хватает за плечи. — Он закончен! Второй акт закончен! Конечно, в нем много ошибок, но он полностью завершен! — Блестяще! — Восклицает Джон, тщетно пытаясь положить сумку. Погодите, погодите, позвольте мне... — Он окончен — Хвалится Верне, высвобождая его из своих объятий. Рассекая руками воздух, он поворачивается на носках, полы его пиджака развеваются на ветру. Его рука резко взлетает к лицу, дабы удержать на нем маску. — О, это чудесно! Пока Верне поправляет маску, Джон беспомощно улыбается. Только он успел поставить сумку на стол, Верне тут же снова обхватывает его руками и кружится пути к креслу. — Сядьте, сядьте! Теперь слушайте, слушайте! — Непременно, — устав смеяться, обещает Джон. Верне собирает разбросанные по столу бумаги и приводит их в порядок на скошенной крышке бюро. Покончив с ними, он упархивает к своему инструменту. — Он просто грандиозен, доктор! — Как так получилось? — М? — Отвлекается от скрипки Верне. — Ваш резкий прорыв? — Спрашивает Джон. — Я сделал паузу, — отвечает Верне. — И сработало. — Если в следующий раз я скажу вам сделать то же самое, вы согласитесь? —Что? Нет. Я буду противиться каждому вашему шагу. — Полушутя-полусерьезно ухмыляется Верне. — Теперь слушайте. Закройте глаза и слушайте. Джон слушает, но глаза не закрывает. Верне — само воплощение драмы и жестикуляции, и даже когда он погружен в музыку, движения его тела завораживают. Все в нем притягивает взгляд−скорость пальцев, движения запястья, изящный изгиб шеи, удерживающей скрипку. Тело Верне во власти его инструмента. Приватный концерт Верне перемежается восклицаниями вроде "И затем!" или "А это проигрывает то-то снова" или "Представьте удар барабана, когда я топну ногой" или "Как насчет этого, вам нравится?". Он требует от Джона рассказать сюжет каждой сцены, пока он играет ее без либретто. Джон старается изо всех сил, аплодируя,где нужно и не нужно, и позволяет себе просто заходиться восхищением этим мужчиной. — Вот и все, — слишком быстро заключает Верне, пусть концерт и длился без малого час. — Как насчет либретто? — Спрашивает Джон. — Также закончено, — отвечает Верне, сбрасывая с предплечья инструмент. Он удостоверяется, что скрипка в порядке, и с благоговением укладывает смычок в футляр. Затем хватает тряпку и удаляет лишнюю канифоль с инструмента. — Мы готовы к акту номер три. — Но вашим проблемным местом было либретто. — Да, и? — И я хотел бы его услышать, — отвечает Джон, все еще слегка улыбаясь. Верне так и не спел при нем либретто из первого акта. До этого момента Джон не настаивал, но после шумихи Верне вокруг третьего акта желает его услышать. Верне качает головой. — Бесполезно. —Что? Почему нет? — Начнем с того, что мне не хватает подходящих голосов. — Вы можете сыграть мотив каждого акта на одном инструменте, — уговаривает Джон. —Почему бы не ограничиться одним голосом? — Потому что мой едва ли подойдет, — отвечает Верне, сдерживаясь, чтобы не огрызнуться. — Хватит упрашивать. — Ладно, хорошо. — Заерзал Джон в кресле. — Можно просто рассказать его? На простом английском. Верне угрюмо поджимает губы. — На английском опера звучит по-идиотски. Она чудовищна и жестока, расскажи я ее даже самым простым языком. Джон выпрямляется в кресле, кладет руки на колени и поднимает голову. — Если вы решили ждать, то это надолго, — предупреждает Верне. — Если либретто прозвучит глупо, то виноват буду только я, — напоминает ему Джон. — Я буду звучать не глупее обычного. — И все-таки, мне лучше знать, — упирается Джон. Верне изучает его взглядом. Всем своим видом Джон демонстрирует рвение и настойчивость. Отведя взгляд, Верне вздыхает. — Одну сцену. Вы услышите одну сцену. — Напомните, на какой вы застряли? Той, где молодой солдат уже готов повести за собой мятежников, но командир отговаривает его? Верне издает стон. — Именно эту вы желаете услышать? — Да, — отвечает Джон. — Определенно эту. Верне прячет свою скрипку, складывает тряпку и закрывает футляр. Во время возни со футляром он стоит спиной к Джону. — Хорошо. Но мы изобразим сцену в лицах. — Хорошо, — поднимается Джон. — Подойдите сюда. — Верне подзывает его движением головы. Несмотря на холод в комнате, он начинает стягивать с себя перчатки. И это поразительно уродует его жесты. — Входная дверь будет левой сценой. Дверь в другую комнату будет правой сценой. Стол будет оркестровой ямой. Ясно? — Понял. — Хорошо. Солдат входит с правой сцены. Нет, не входите, просто постойте у двери и возвращайтесь к центру. Джон проделывает это, не особо уверенный, как нужно стоять. Он уже почти полностью уверен, что Верне решил разыграть сцену, только чтобы насолить ему. — Солдат поет репризу предыдущей песни, использованную, чтобы переманить его на сторону мятежников. Вкратце: мое тело плачет по Риму, скале, из которой сделаны мои кости, камню, что поддерживает мой стан. Как мне быть без тебя, о, дом мой, сила моя? Я скучаю по тебе, по своей будущей жизни. В воздухе витают миражи. Хоть я и дышу им, легкие не в силах его задержать. Все ускользает. Песок движется под моими ногами, как и под ногами Антония. Если все знают, что моему генералу не выстоять, тогда почему мне нельзя избежать его позора? Джон закрывает глаза, пытаясь сопоставить слова со знакомой темой солдата. Из-за иного ритма английских слов сопоставление требует изрядного умственного напряжения. Не переставая слушать, он наклоняет голову, улавливая движения Верне, кружащего по комнатке. — Песня обрывается с приходом капитана. Ни солдат, ни зрители его не видят. Офицер вырастает за его спиной, вроде того. Тело Джона совершенно естественно вздрагивает от внезапного прикосновения руки к его шее. Верне давит ему на спину, обхватывая горло правой рукой. Другой рукой он ударяет ему поперек груди и оттягивает его пиджак к бедру. Давление там ощущается сильнее, чем одетый в кожу захват шеи. — Руку на горло, дабы пресечь возможность крика, — рокочет голос Верне в его левое ухо. — Руку на эфес меча, дабы пресечь сопротивление. Эффективен ли данный блок? Джон кивает сдавленной шеей. Он все еще может говорить. Он в этом уверен. Это всего лишь внезапность захвата мешает ему вдохнуть. — Капитан предупреждает: закричи и умрешь. Я знаю, чего ты добиваешься. Жизнь устроена совсем по-другому. Скажи мне правду в последний раз и будешь жить. — Верне немного ослабляет хватку на шее Джона, его большой палец под ухом доктора. Хоть кончики его пальцев все еще обхватывают челюсть Джона, ладонь Верне потихоньку соскальзывает с его рта, разрешая говорить.Тема капитана длится, пока он произносит свою речь, а затем сливается с репризой* темы солдата. — Солдат настаивает на своей невиновности, но капитан опровергает ее, цитируя услышанный им заговор мятежников. И снова реприза темы бунта. Прежде чем отпустить солдата, капитан спрашивает, может ли он доверять ему. Солдат признается в своей нерешительности. Переход к теме капитана. — Верне напевает про себя знакомую мелодию. Несмотря на то, что ему прекрасно все слышно, Джон наклоняет голову, обостряя слух. Ухо его соприкасается с кожаной одеждой, передавая ей бешеный ритм биения сердца. — О чем вы думали? — Спрашивает Верне. По голосу можно понять, что он жаждет отклика. — Сцена хороша, — Джон едва ворочает языком. Он прочищает горло, виня во всем руку Верне. — Хороший конфликт и напряженность. Но я все же предпочитаю пение. Как, в конце концов,изначально и должно быть. Верне слишком громко стонет прямо Джону в ухо. Тот едва перебарывает желание отпрянуть от него. — Ненавижу петь перед публикой, — протестует Верне. — Я не публика. Я ваш помощник. Верне усмехается. — Вы всегда будете моей публикой.— Будто забыв что-то, он постукивает кончиками пальцев по челюсти Джона. Странно, но прикосновения Верне к Джону нежны, будто он позабыл, что держит доктора в своих объятьях, и прикасается к своему лицу. — Ах, да, соло капитана. На итальянском оно звучит намного лучше. Подходит под такт. А еще в три раза длиннее, если его спеть. — Я предупрежден и вооружен, — отвечает Джон. — Партия капитана: знай, кому принадлежат твои останки. Хоть они и принадлежат землям Цезаря, но не Цезарю самому. Цезарь не сможет призвать тебя стоять за него, но Антоний может призвать тебя умереть за него. Ибо владеет твоим сердцем только Антоний. — Тут рука Верне скользит вниз от шеи Джона к его груди, сдавливая ее так, что чувствуется через камзол. Горло сразу холодеет без руки Верне. — Мы похожи, — продолжает Верне-капитан, — поэтому я знаю тебя. Я сражался за твою жизнь, я мечтал о том же, что и ты. И я знаю, что все твои мечты восходят к Антонию. Тебе не суждено познать прикосновение леди Рима, сделай Долг своей женой, Славу - дочерью, Честь - сыном, и породнишься с Антонием, ибо он есть предок Чести и Славы. Ибо теряя величие Египта с каждым вздохом, мы вдыхаем его снова. Не задерживай дыхание, но дыши и живи. Говоришь, не можешь выжить на чужой земле, однако жизни нет, только когда нет воздуха. Останься и живи,возьми свой долг в жены так же, как я взял свой. Не ищи любви прекраснее, ибо ее не существует. Что ответишь ты мне? Сердце Джона трепещет,слух напряжен, в то время как Верне освобождает его от объятий. Отпустив его, Верне сжимает плечо Джона, пока тот не поворачивается на ватных ногах лицом к нему. Повернувшись на 180 градусов и поменявшись ролями, они продолжают. — Я отвечу "да", — заявляет он, держа спину по-солдатски прямо и делая голос по-дурацки гордым. — Я скажу, что буду сражаться с тобой и за тебя, и отныне никогда не собьюсь с пути. Пусть камень сотрется в крошку, а кости мои будут выворочены из суставов − я буду вопить, но дышать. И будь тот вздох последним, я все равно испущу его во имя Антония. Вместо его голоса звенит тишина. Слабое покалывание пронизывает конечности Джона. Музыка играет в его голове. — Я слышу ее, — осознает Джон. — Эта... Скрипка, я.. — он рисует невидимую нить от футляра скрипки к своей голове. — Я слышу ее. Смягчившись, Верне улыбается. — Хорошо. — Очень хорошо, − говорит Джон. — Необычайно. Удивительно. — Трепет, овладевший его телом, отказывается уходить. Смеясь, он растирает лицо. — Боже, это всего лишь набросок восстания, каким же будет морское сражение... Я потеряю дар речи. Серьезно. Повернувшись на носках, Верне охорашивается. — На самом деле, это всего лишь вопрос времени, — говорит Джон. — Я знаю, — соглашается счастливый Верне. Он бросается вперед, радостно хватая Джона за плечи. — Мне никогда еще не было так легко! Джон смеется, заражаясь бьющим через край весельем его собеседника. Верне снова начинает вертеться вокруг него волчком, и они спотыкаются, ужасно довольные собой, довольные им. Джон клянется себе снова и снова, что он сделает все, чтобы верхний мир с его театром и расследованиями не добрался до этого человека. Но боится он не за невиновность Верне, а за его безопасность. В этом есть некая пытка — наблюдать чужое счастье и думать о том, как однажды человека лишат этого. — Доктор? — Спрашивает Верне, улыбка тает на его губах. — Мне нужно возвращаться к работе, — говорит Джон со всей полагающейся скорбью. Он сжимает упавшие со своих плеч руки Верне, схватив покрытые кожей перчаток пальцы. — Наслаждайтесь третьим актом. — Морское сражение, доктор! Дуэт Антония и Клеопатры! — И первая значимая смерть? — Спрашивает Джон и тут же прикусывает язык. Воспоминания о Харрисоне слишком свежи, беспокойство за Верне растет все сильней. Если рабочий сцены оказался легкой добычей, то что для анонима человек, запертый в подвале? Верне удовлетворенно мурлычет, не замечая озадаченности Джона или, может быть, игнорируя ее. — Ступайте, доктор. Я должен показать что-нибудь по вашему возвращению. — Да, следовало бы, — предостерегает тот. Верне усмехается и машет Джону, уходящему в мир над ним.