Bel Canto

– Не думаю, что это возможно. – Хмурится Джон. – Конечно, возможно. – Настаивает Верне. – Я делаю это, значит, возможно. Разрывающийся между восхищением и бранью, Джон отвечает. – Вы не можете переписать «Антония и Клеопатру»* без любовной линии. Весь сюжет основан на ней. Антоний разрывается между любовью и долгом. − В то время, как его люди не знают, кому хранить верность: императору или их своенравному генералу. − Спорит Верне. – Они мечутся между своей преданностью ему и великим долгом. Почему только Антоний в центре трагедии? − Это все еще история любви. − К счастью, перенесенная на задний план. Джон размышляет над этим и качает головой. – Аудитория у «Антония и Клеопатры» появилась отнюдь не из-за политических интриг в сюжете. − Ужасно грустно. Мне до смерти надоели идиоты, воображающие, что то странное чувство было любовью. Это так раздражает. Нет, безвкусно. Даже апогей этой любви безвкусен. Я отказываюсь писать музыку, не говоря уже о либретто. Джон качает головой. − Что на этот раз? − Все солдаты – холостяки? – Спрашивает Джон. − Маловероятно. − Тогда вставьте сцену, когда они поют о выборе между бунтом и уходом от генерала или предательством императора. Верне хмурится, его руки скрещены, ладонь одной из них застыла в вопрошающем жесте. − Для чего? − Как вам такой аргумент, − предлагает Джон. − Они могли бы остаться и познать истинную любовь после долгих холодных лет сражений, или разойтись по домам к своим семьям, по которым они скучали и которых, возможно, никогда бы не увидели. Выбор за вами. − Ах, − ворчит Верне. – В таком случае, с Антонием останутся лишь романтичные идиоты. Джон вздыхает. – Не совсем то, что я имел в виду, но ладно. − Что же вы имели в виду? − Я не знаю, − говорит Джон. – Есть что-то трагичное в наивном маленьком ублюдке*, готовом умереть за влюбленного генерала. Вы уже написали этого маленького наивного ублюдка. Верне вопросительно смотрит на него. Не в первый раз, когда речь заходит об армии, Джону приходится напоминать себе, что Верне, будучи ярким представителем высшего сословия, сдерживается от ругательств. − В любом случае, − говорит Джон, − Этот персонаж – хороший выбор для побочной любовной линии. Вместо главного героя влюбленным может стать он. − Это бы чрезвычайно раздражало. − Он запланировал свою смерть, не так ли? − Ужасно, но да. Акт четвертый, финальная сцена*. − Кроме как убить его, вас больше ничего не удовлетворит? Судя по удивленному смеху Верне, Джон попал в яблочко. Последующая за этим усмешка Верне слишком ужасна, Джон даже не может смотреть на него. – Да, возможно. − Театр утонет в слезах благодаря вам, не так ли? Верне странно пялится на него. Джон замечает это по наклону его головы и положению рта. − А как еще мне узнать о своем успехе? – Спрашивает Верне. − По продажам билетов? – Предлагает Джон. – Повторным посещениям? Или по тому, как долго люди будут напевать себе под нос ваши песни? − По продолжительности напевов, пожалуй. − Это будет тяжеловато проверить. − Очевидно. Поэтому желаю немедленных слез. Джон слегка смеется и в восхищении качает головой. − Что? – Голос Верне становится резким и требовательным. − Ничего. − Прекратите. Хотя Джон и не двигался, он все же замирает от этого тона. – Что? − Если и существуют вещи, которых я терпеть не могу, так это мои вопросы, оставшиеся без ответа. − Даже если ответ и не особо важен? – Он тщетно пытается вызвать у Верне улыбку. − Даже тогда. −Хорошо, − говорит Джон. Верне многозначительно ждет. Джон ничего не говорит. − И? – Подсказывает Верне. − А я не люблю, когда меня обрывают в выражении собственных мыслей. – Отвечает Джон. По движениям губ Верне можно сказать, что он, несомненно, решил обидеться. Пару мгновений Джон ждет и затем проверяет часы. – Вскоре я должен уйти. Вы хотели спросить что-нибудь еще касательно оперы? Чтобы вернуться к работе, Верне приходится стать дружелюбнее. − Знайте, второй акт потребует от вас больше сил. − Я думал, сражения не будет вплоть до третьего акта. − Не будет, − отвечает Верне. – Как я уже сказал, хоть симулирование эмоций дается мне легко, я предпочитаю не думать о них. Джон медленно кивает. − Таким образом, мои усилия во втором акте до сих пор были жалкими по сравнению с первым. Это очень заметно. Большая часть эмоционального содержимого мне незнакома. − Подорванная верность? – Спрашивает Джон, думая о неослабевающей преданности этого человека своей музыке. Верне усмехается. – Вряд ли. – Он качает головой, становясь прежним. – Нет, все остальное. − Нельзя ли поточнее? − Тоска по родине, − без колебаний отвечает Верне. − Вы никогда не скучали по дому? − Никогда. Я не привязываюсь к местам. − Вы уверены? – Спрашивает Джон. – Тогда почему вы приходите именно сюда? Я предполагаю, что связь между вами и этим подвалом все-таки существует. Верне пожимает плечами и качает головой. − Я сосредотачиваюсь здесь. Музыка близка, уединиться просто. Это идеальное место. Меня не волнует, где я нахожусь, доктор. Меня волнует, чем я там занимаюсь. − Вы не можете…Я не знаю…представить, будто вы оторваны от места, где сочиняете музыку и таким образом испытать тоску солдат по дому? Верне усмехается. − Я очень не люблю, когда мои вопросы остаются без ответа, − тоном гораздо выше своего настроения, замечает Джон. − Я не понимаю, как расставание с местом или человеком может принести какие-либо душевные страдания. − А, − говорит Джон. – Это объясняет, почему вы не сохранили любовную историю. − Смысл? − Вы никогда не были влюблены и не имеете представления, как сыграть любовь, − постановляет Джон. – В вашей опере нет нужной правдивости. Другой бы обиделся на его месте, но Верне светится от гордости. − Поэтому я считаю, что мне повезло. Ладонь Джона скользит обратно в карман. Он немного тянет время, но должен проверить. − Насколько повезло? Голова Верне немного наклоняется. − Об этом меня спрашивает вдовец? Джон убирает свои часы, не помня, проверил ли он время. − Вы…Простите, миссис Хадсон сказала вам? − Нет, − отвечает Верне. − Тогда…? − Вы говорите с авторитетом женатого мужчины, за исключением факта, что у вас нет жены, которая бы смотрела за вашей одеждой. Не похоже на то, чтобы вы имели небрежную или невнимательную жену: у вас аккуратные, внимательные привычки, которые вдохновили бы ее на такие же действия или вызвали бы ее негодование. Вы не обижены, очевидно, вы не живете отдельно или разведены. Вы задумчивы. Она мертва уже несколько лет. Один цвет вашего галстука говорит мне, что уже больше двух. Воздух скорее не насыщенный, чем спертый. Джон не может им дышать. Губы Верне подергиваются. − Что ж, хорошо − я прав. − Я, да. − Биение сердца подступает к горлу и отдается в кончиках пальцев. – Простите, вы поняли это все по моей одежде? − Он не надевал траур уже более двух лет, почти трех, как так могло произойти? − И по вашим манерам. – Подтверждает Верне. − Я понял. – Говорит Джон. – Насколько, эм. Насколько очевидно? Это все. − Для меня все очевидно . − Нет, но. – Джон качает головой. – Извините, мне нужно идти. − Он невидящим взглядом проверяет время. Встает, затем хватает сумку. – Да, мне определенно нужно идти. − Доктор? Он колеблется в нерешительности, но потребность уйти отсюда слишком сильна. − В следующий раз мы без промедлений перейдем к музыке, − извиняется Джон. Он поворачивается, чтобы уйти, но Верне хватает его за рукав. Мужчины замирают в звенящей тишине. − Я замечаю детали, − внезапно говорит Верне. – Я вижу их и знаю, что они означают. Вряд ли таки умных людей, как я, много. − Неясно, что он скрывает под этой наглостью. Непонятно. − Вы… − Джон поворачивается, чтобы посмотреть на него. – Вы пытаетесь успокоить меня? Хватка Верне не ослабевает. Как и его взгляд. Джон изображает наиприятнейшую гримасу, которую можно изобразить его дергающимся ртом. Он открывает сумку и достает газету. – Чуть не забыл, − говорит он. Верне принимает ее, отпуская его. – Спасибо. − Конечно,− говорит Джон. Губы Верне вытягиваются в линию. – Как я и сказал: осторожен и внимателен. Джон смеется неуклюжим, пыхтящим смехом. – Если врач не внимателен и осторожен, то он ужасный врач, − что-то вроде этого говорит он. Слова выливаются наружу в полнейшем беспорядке, он может только надеяться, что они слышны четче, чем ощущаются во рту. Он извиняется и уходит с неприятной уверенностью, что выставил себя идиотом перед гением. Забота и внимание очень востребованы в вышеупомянутом театре. Первый из осенних недугов проделывает свой путь через спальни танцовщиц, переходя к каждому рабочему сцены, которому посчастливилось насладиться расположением балерины. Каждый год Джон почти близок к тому, чтобы бормотать прямо себе под нос. Каждый год это происходит, и количество союзников Джона в этой схватке ограничено. Суровая наставница, миссис Хадсон − само здравомыслие среди прочего персонала оперы: когда Джон говорит ей, каких из танцовщиц нужно изолировать от остальных, она никогда не заставляет больных лихорадкой танцевать через силу. − Мы не можем позволить, чтобы ты упала посреди представления! Теперь, когда состав сократился, нужно изменить план. Все, обратно к линии. Нет, не ты, дорогая, я вижу, тебя уже трясет. Иди, прояви уважение к окружающим. Рабочие методы Грина как управляющего сцены немного отличаются. К несчастью Грина и к удобству Джона, рабочим не так хорошо удавалось игнорировать сильную боль, как танцовщицам. Хоть они приняли совсем немного, их суставы уже разгибаются. Алкоголь или грипп разрумянил их лица – это отдельный вопрос, но трезвыми они были слишком испуганы, как заметил Грин во время дежурства. Пока старые костюмерши спали, мисс Хупер приняли за их коллегу. Никто не знает как так получилось, тем более сама мисс Хупер. − Я предложила кое-что провернуть, − пытается оправдаться она. – Я передала несколько вещей, и теперь все думают, что я знаю, что делать. − Но вы знаете, что делать, – напоминает ей Джон. − Я знаю, − говорит она,− Но не несу ответственности за что-либо. В основном, я следую инструкциям и надеюсь. − Мы можем попросить мистера Хэвилла дать вам свободу действий, пока все не встанут на ноги. – Приказ доктора: вызвать подкрепление. − О, нет, − немедленно отвечает мисс Хупер. – Не стоит применять силу. Это последнее, чем я хочу заниматься. Все отлично. Или хорошо. Нет, отлично. − Или что? – Спрашивает Джон. Она закусывает губу. – Это обдуманное решение, но я не хочу, чтобы оно звучало глупо. Джон кивает, не нарушая тишины. Она продолжает жевать губу. – Это закаляет и…хорошо. Все мы знаем Люси Харрисон. То есть, мы все работали с ней. Многие из нас… Не говорите, пожалуйста, не говорите никому, многие из нас сдали деньги, чтобы помочь ей отдать долги своего брата. Это всех раздражает, и, возможно, что кто-то каким-то образом выигрывает с этого. Кредитор, я думаю. По крайней мере, я так надеюсь, потому что другой причины придумать не могу. − Выигрывает как? – Спрашивает Джон. − Я не…− Она буквально покрывается сталью перед тем, как посмотреть ему в глаза. – Не буду показывать пальцем, не знаю, кто это сделал, но произошла кража. − Вы сказали мистеру Хэвиллу? Она трясет головой. – Он подумает на Люси. Все знают, что ей сейчас нужны деньги. Я знаю, что это не она. − Откуда знаете? – Спрашивает Джон. – Не то чтобы я вам не верю, но мне нужны основания. − Она обезумела от горя, − откровенничает мисс Хупер. – Нам приходится уговаривать ее поработать. Одна из старших швей пыталась кричать на нее, но из-за этого она полностью прекращает работу. Я не могу представить, чтобы у нее хватило энергии стащить что-либо. Это не кажется мне возможным. Джон кивает. – Кто-нибудь приходит в голову? Кто бы захотел, чтобы вина пала на мисс Харрисон? − Нет, немедленно отвечает она. – Все одолжившие ей денег хотят, чтобы она была свободна от долгов брата, чтобы вернуть свои деньги, не так ли? Ее увольнение тут не помогло бы. Чем больше он говорил с ней, тем больше понимал, что она права. – Что ж, больше нет подозреваемых? − Нет, если только приведению не захотелось одеться в меха, − отвечает она. – Сейчас мы не используем их – шоу этого сезона в них не нуждаются – но кое-что пропало. − Простите, но я думал, у руководства есть индивидуальные гардеробы, а не общие. − Нет, такое могло случиться. Меня заставляют отслеживать инвентаризацию до потери рассудка, но украдены не только меха. Я заметила их после остальных волнений. Они - самая ценная пропажа. − Что еще пропало? − Ничего из ювелирных изделий. Слава богу, они хранятся отдельно. Но также атлас и кружево. Ничего из одежды: только ткань. − Можно ли набить им хорошую цену? – Спрашивает Джон. Мисс Хупер кивает, явно желая, чтобы все было иначе. Вам нужно доложить об этом, − говорит ей Джон. −Я знаю, − говорит она. – Но все так запутано, и мы, в конце концов, команда, каждый член которой любим. Каждый. Этого никогда не случится. Я не хочу видеть, как кого-то увольняют. − Все запутано, и поэтому нам нужно прийти в администрацию и уточнить, что конкретно было украдено, − говорит Джон. – Если администрация увидит, что все на своих местах, никого не уволят. − Разве что за плохое ведение бухучета. − Разве что за это, − соглашается Джон. Мисс Хупер вздрагивает, вытягивая руки по телу, обнимая себя. Жара – редкость для оперы, согретой теплом тел и все-таки остуженной сезонным холодом. − Есть какие-нибудь шансы свалить все на призрака? – Беспомощно спрашивает мисс Хупер. − Сегодня из западной задней лестницы вытащили перила, − говорит Джон. – Упало пять человек. Боюсь, ему уже достаточно обвинений за это. − Может быть, оно было слишком занято. − Возможно. Смиренная тишина затягивается, и мисс Хупер трет свои руки перед тем, как растянуть рот в улыбке. – Простите, что задержала вас. Я обязательно поговорю с мистером Хэвиллом. Не беспокойтесь. Джон кивает, скорее соблюдая манеры, чем соглашаясь. – Постарайтесь согреться. − Вы тоже. − Что еще вы могли бы узнать из наблюдений за людьми? – Спрашивает Джон. Между медленными поворотами колышков* Верне щиплет струны своей скрипки. Каждый раз он хмурится все меньше и меньше. − Способ, каким вы узнали о нас с Мэри, − Вы можете определить не только вдовцов? − Конечно, я мог бы, – отвечает Верне. – Все, что оставляет устойчивый физический след, может быть последовательно замечено. − Смогли бы вы определить вора? − Какого? − Простите? − Какого вора? Разные специальности оставляют разные следы, − объясняет Верне, регулируя нижний колышек. − Кто-то крадет из костюмерных, − рассказывает ему Джон. – Меха, атлас и кружево. Как бы вы нашли этого вора? − Нет. Джон хлопает глазами, ошарашенный отказом. Ему ведь только что дали совет. − Вы не можете сделать этого? − Вы отвлекаете меня от работы, доктор, − говорит ему Верне. – Если вы здесь, чтобы помогать мне – добро пожаловать. Если нет – вы знаете, где выход. С этими словами он щиплет струны еще раз. – Там. Что ж, на чем мы остановились…Куда вы собрались? Джон кладет газету и защелкивает сумку. – Как вы сказали, − отвечает Джон. – Я знаю, где выход. Из-за оформления маски, взгляд Верне, устремленный на Джона, кажется скептическим. − Хорошего вечера, − объявляет Джон. Намереваясь зажечь лампу, он зажигает спичку, и Верне тут же задувает ее. − Хорошо, я подумаю над этим, − поправляется Верне. – Но не сейчас. Наше время ограничено. − Люди могут потерять работу из-за этого, − говорит ему Джон. − И? − Я знаю, живя здесь, вы не замечаете приближения зимы, − напоминает ему Джон. – Это не лучшее время для бездомных. − Вас настолько беспокоит кучка белошвеек*? − Да, − говорит Джон. Его тон не терпит возражений. Верне откидывается на спинку стула, будто это кресло из кожи и плюша. Его глаза бродят по лицу Джона, замечая позу, в которой тот стоит. – Вы наслаждаетесь осознанием себя как защитника, − размышляет Верне. − А вы наслаждаетесь осознанием себя как гения. − Времяпрепровождение гениев и идиотов различается, но, к сожалению, я – первое. − Вы все еще не правы, − говорит ему Джон. − Неужели? − Да. Я считаю себя порядочным человеком. Значит, и вести себя я должен соответствующе. Верне смеется. – Ни в малейшей степени. Как много самопровозглашенных «порядочных людей» вы встречали? − Вы удивитесь. − Правда, не стану. − Сколько из них были на самом деле порядочными, − говорит Джон. – Вы удивитесь. Верне кладет скрипку на стол. Он наклоняется вперед, его локти на коленях, и непослушные кудри падают на скрытую маской бровь. – Вы думаете, я порядочный человек? Джон запинается, пытаясь ответить. − А. − Ухмыляется Верне. – Мы обнаружили проблему. − Вы не обижены? Верне смеется. – Вы сталкиваетесь с человеком под маской, который живет в подвале оперы и отказывается говорить вам свое имя, и вы на самом деле полагаете, что он порядочный человек. Пока не будет доказано обратное. − Это проблема? − Это очень странно, − отвечает Верне. − Это говорит маскированный человек из подвала, − парирует Джон. Верне ухмыляется. – Что может быть лучше опыта? Джон неудачно пытается сдержать ответную улыбку. – Потрясающе, что вы смогли найти маску для такой раздутой головы. − Она еще немного свободна, − отвечает Верне. Он сдавливает маску, и она заметно сдвигается. − У меня целая комната − есть куда расти. − Вы не пролезете в дверной проем. − Я готов пойти на риск, − уверяет его Верне и возвращается к инструменту. Его волосы попадают в струны. – Итак, мы остановились на мятеже… − На его начале. – Джон с нетерпением подается вперед, и они начинают. До того, как кто-то смог спросить Верне о пропавших материях, две швеи были уволены из-за пропавшего рулона шелка. Мисс Хупер вне себя от чувства вины. Кражи прекратились, но нет гарантии, что уволил тех, кого следовало. Все знают, что вор, возможно, все еще здесь и просто ждет момента исчезнуть. Дела пошли еще хуже, когда в конюшнях не обнаружили лошадь. Все конюхи были уволены и переданы полиции, но лошадь не вернулась. Подозрения вновь падают на призрака оперы, и Джон считает себя счастливчиком, что остался в стороне от неразберихи жестоких сплетен. Теперь он ускользает в подвал как можно осторожнее. − Это были не они, − говорит ему Верне, когда они встречаются на следующий день. − Это не были… Вы имеете в виду швей? Верне закатывает глаза, высоко закидывает голову, на губах замерло невысказанное «очевидно». − Откуда вы знаете? – Спрашивает Джон. – Миссис Хадсон могла сказать вам, кого уволили, но откуда вы знаете об их невиновности? − Потому что ни одна женщина не имела возможности вынести крупные украденные вещи из оперы, − просто отвечает Верне. – Если только они не были достаточно умны для этого. − Но откуда вы знаете? Я имею в виду, неужели вы пошли наверх и посмотрели? – Джон ведь не просил выходить наружу, только придумать способ, как найти вора. Чувство вины смешалось с наслаждением. − Конечно, пошел. Это было не тяжело. Я спокойно передвигаюсь в темноте. Сегодня я мог прекрасно все вокруг рассмотреть. – Он говорит так, будто покрытые тенью рабочие места показали ему столько, сколько не смогли бы сами женщины при дневном свете. Вместо того, чтобы сказать это, Джон выбирает дающий шанс на победу аргумент. – Это небезопасно, знаете ли. Все горят желанием обвинить во всем призрака оперы после всего этого беспорядка. Они напуганы. Они все еще отходят после смерти Джозефа Харрисона. Если бы кто-нибудь вас увидел, то напал бы. Никто не собирается быть вежливым с привидением. Верне выглядит задумавшимся. – Кто-то в самом деле пытался сделать это? − Если меня чему-то и научили в армии, − говорит Джон, − так это тому, что люди достаточно глупы, чтобы нападать на всех и вся. Это заставляет Верне ухмыльнуться. Хорошо. Немного глуповатое выражение при всей его красоте, но оно показывает Джону больше, чем того позволяет маска. – И, после того, как они доказали обратное, они все еще порядочные? − Философские дебаты могут подождать, − отвечает Джон. – Просто обещайте, что мне не придется латать вас еще. Ухмылка Верне есть что-то странное и приятное одновременно. В моменты «отрезвления» она быстро исчезает. – У меня нет намерений навредить. Я уходил, потому что вы просили меня посмотреть. Вряд ли я сделаю это снова. На этой неделе у меня много дел: лучше я сосредоточусь на них. − О, − говорит Джон. Он борется за нужные слова. – Вы…ах. Вы когда-нибудь выходите наверх? В любое другое время? Миссис Хадсон пришла бы в ужас. − Я выхожу наружу по какой-либо причине. Оживленная прогулка или горячая еда слишком утомительны, из-за них приходится менять темп, но иногда я за ними выхожу. Маска необходима, только когда я нахожусь внутри и рискую быть замеченным, понимаете. Кроме этого, я смотрел представления время от времени. − Вы? – Спрашивает Джон. – Откуда? − Возможно, когда-нибудь я покажу вам, − размышляет Верне. – Если буду уверен, что на этой неделе не будет перерывов. Фраза болтается перед ним, это очевидное угощение и очевидная взятка, и все-таки Джон говорит. – Я бы хотел этого. Похолодание приводит к заметному сокращению числа обмороков. Если бы не лихорадка, бродящая по театру, Джону было бы практически нечем заняться. Замечательно, как присмотр за этим легионом танцоров, певцов, рабочих сцены и ремесленников может оказаться легким делом. Ему не платили за надсмотр за кем-либо еще кроме актеров и хозяев, но мистеру Хэвиллу была выгодна занятость Джона. Уйти по уши в работу было как раз тем, чего Джону не хватало. Желание ускользнуть в подвал становится все сильнее по мере того, как акт за актом тянется опера. Осознание того, что Верне сочиняет долгую секвенцию* на этой неделе и нельзя его отвлекать, немного остужает его пыл. Если бы он не обещал держаться подальше, оказался бы в подвале в одно мгновение. Он хотел бы утверждать, что его профессионализм так же играет роль, но все меньше уверен в этом. В любом случае, обещание ли это или предосторожность – выбор остаться на земле, а не под ней хорошо ему служит. Снова приходит главный капельдинер, чтобы проводить его в Пятую ложу. – Ничего чрезвычайного, доктор Уотсон. – Спешит убедить его Хопкнис. – Граф потребовал вашего пребывания на всякий случай. − Тогда я вряд ли заставлю его ждать, − отвечает Джон, забирая свою медицинскую сумку и засовывая внутрь газету. Внутри Пятой ложи газовые лампы потушены, что помогает Джону рассмотреть четыре силуэта. Три из четырех поворачиваются, и Джон узнает свою пациентку и ее мужа с последнего визита Графа. Сыплются вежливые поздравления. − Она была на грани обморока, − тихо информирует Джона Барон. − Совершенно верно, милорд, −отвечает Джон. Между Бароном и Баронессой завязывается спор, вне которого Джон спешит оказаться. Граф заглаживает спор, металл в его голосе скрывается за бархатным тоном. Он приказывает Хопкинсу поставить только что принесенный стул около брата, а не около Баронессы. Уверенная, что Джон не будет стоять над душой в ожидании ее обморока, Баронесса принимает его. Джон сидит в дальнем левом углу ложи, Баронесса в правом, и Граф занимает доминирующую центральную позицию, которую не занимал бы, сдайся он Барону. Джон же просто рад сесть. Сидящий рядом с Графом, его брат продолжает ни на кого не реагировать. Сидя прямо со сложенными руками, с блестящими, такими же прямыми, как лацканы его пиджака, черными волосами, мистер Шерлок Холмс на время откинул свое привычное выражение вселенской скуки на лице. Его глаза фиксируют, как на сцене контральто* сменяется сопрано*. Его рот немного искривляется – малейший признак неудовольствия – и его глаза переключаются на лицо Джона. Джон немедленно уводит взгляд в неопределенном направлении. Тяжесть взгляда мистера Холмса падает на его щеку, ощущаемая так, как будто на него указывают пальцем. Джон не сводит глаз со сцены. Со временем чувство, что его притащили против силы воли, исчезает. Ария сопрано заканчивается, и публика аплодирует. С кресел слышится бормотание, самая обычная болтовня большого количества людей в ограниченном пространстве. Справа от Джона Граф и Барон начинают обсуждать что-то на пониженных тонах. Рискуя получить еще один тяжелый взгляд от мистера Холмса, Джон обнаруживает, что тому снова скучно. Его раздражение налицо, но Джон не может объяснить, как он догадался даже до того, как мистер Холмс заговорит. − Не разговаривайте. – Заявляет ему мистер Холмс. − Едва ли собирался, − отвечает Джон, несколько удивленный. Мистер Холмс смотрит на него – быстрая проверка глаз перед тем, как проанализировать Джона. Линия рта мистера Холмса тверда, как алмаз, но не так тверда, как камень. Джон кивает ему, отворачиваясь, и они оба окидывают взглядом сцену. Искушение взглянуть на мистера Холмса все еще остается, хоть Джон и не уверен, зачем ему это делать. У этого человека очень интересная структура костей, и с каждым взглядом он меняется от странного к все более привлекательному. Ночь проходит медленно и без происшествий. Оба – Барон и Граф − поблагодарили его за потраченное время. Баронесса явно смутилась, прикрываясь хорошими манерами, и Джон поблагодарил ее за такое хорошее место. В отличие от Баронессы, ее муж обернул все в шутку, но Джон ожидал такой реакции. Джон осознает происходящее только тогда, когда он сопровождает компанию сквозь длинную вереницу пальто в гардеробной и оказывается немного в недоумении, когда Барон с Баронессой уходят, а Граф и его брат остаются. − Доктор, где я могу сейчас найти Хэвилла? – Спрашивает Граф. − В его офисе, милорд, − отвечает Джон. – Если его там нет, он может говорить с талантом в гримерной. − Я понял, − отвечает Граф. – Если встретите мистера Хэвилла, скажите ему, что я жду в его офисе. − Мой лорд. – Джон совсем не мальчик на побегушках. Но, несмотря на четырехлетний срок службы богатеньким хозяевам, невозможно избежать случайных поручений как к посыльному. К его большому удивлению, когда Граф отправляется в офис Хэвилла, мистер Холмс остается рядом с Джоном. Разрывающийся между долгом выказать манеры и исполнением приказа, Джон колеблется, прежде чем мистер Холмс прерывает его мысли. − Талант, сказали вы. − Простите? − О ком вы говорили? – Спрашивает мистер Холмс. То ли из-за осанки, то ли из-за высокого роста его поза кажется угрожающей. – Кого вы имели в виду, сказав «талант»? Обходя очевидную ловушку, Джон говорит: − Боюсь, об опере я знаю немного. − Но вы имели в виду конкретное лицо, − настаивает мистер Холмс. Во время разговора он жестикулирует шляпой в правой руке и пальто, раскачивающимся от движений его левой руки. – Вы бы вряд ли указали брату на ложный путь, не так ли? − Нет, сэр. Угождает ему в знак уважения. Правда, все получается наоборот. – Тогда, − спрашивает мистер Холмс, − о ком вы говорили? − О той, которой* мистер Хэвилл должен делать комплименты помимо зарплаты, как он считает. − Кому*, − поправляет мистер Холмс, от его слов веет теплом. − Кому, − соглашается Джон. Из-за этой ошибки они чувствуют легкую связь между собой. Холмс имеет определенную точку зрения насчет оперных певцов и, в ответ на невежественные утверждения Джона, приступает к просвещению его насчет недостатков каждого из них. Львиная доля из них всего лишь домыслы, скорее описывающие порочные характеры людей, чем их технику исполнения, но большинство из них подтверждают уже слышанные Джоном ранее слухи о танцовщиках и рабочих. Говоря об этом, Холмс не гнушается грубости, и Джон еле сдерживается от смеха, когда эта грубость заходит слишком далеко. Запоздало Джон понимает, что, благодаря затянувшемуся разговору, приказ Графа все еще не выполнен. Он извиняется в попытке простить самого себя, но мистер Холмс продолжает следовать за ним. Джон совсем не ожидал, что из-за присутствия мистера Холмса обход гримерных закончится гораздо быстрее, чем обычно. Единственная продолжительная задержка случилась с появлением миссис Хадсон. − Шерлок! – Воркующе восклицает она сквозь слезы. − Миссис Хадсон!− Отвечает мистер Холмс. Пара нежно обнимается, являя собой трогательную картину. Он целует ее в щеку, а она разглаживает лацканы его ярко-фиолетового шелкового жилета. – Так давно не виделись. – Говорит ей мистер Холмс. Она смеется в полном восторге, и Джон чувствует, что рефлекторно улыбается. − Прекрасно видеть тебя в добром здравии, − говорит миссис Хадсон, вызывая короткий смешок у мистера Холмса. Она поздно замечает Джона и смотрит на них обоих с внезапным смущением. − Майкрофт послал доктора Уотсона за мистером Хэвиллом, − объясняет мистер Холмс. − Я надеялся увязаться за ним и сорвать встречу. − Мистер Хэвилл уже вернулся в офис,− говорит миссис Хадсон. – По крайней мере, я так думаю. − А, − говорит мистер Холмс. – Вот вы и освобождены от своих обязанностей, доктор. − От этой обязанности, сэр, − соглашается Джон. – Благодарю за компанию. − Конечно, − отвечает мистер Холмс. Он предлагает свою руку, и его взгляд такой же теплый, как и рукопожатие. − Прошу меня извинить. Сэр. Мадам. Они расстаются, и Джон продолжает обход. Сегодня он занимает много времени, болезнь одинаково сказывается на танцорах и певцах. Хоть с неохотой, но Джон ждет, когда мистер Холмс уйдет, и возвращается к миссис Хадсон с ночным успокоительным. Все еще обращаясь к нему по христианскому имени, она говорит ему, что мистер Холмс ушел немногим раньше. При этом, возвращаясь в коридор, Джон обнаруживает мистера Хэвилла, провожающего Графа и мистера Холмса до двери. Они затихают при приближении к Джону, манеры сковывают их, сооружая невидимый барьер. Джон придерживает им дверь. Они удаляются, мистер Холмс не позволяет своему взгляду нигде задержаться, выражение лица снова изображает смертельную скуку. Джон притворяется, что не заметил, а если не заметил, то ничего против не имеет. − А вот и вы, − огрызается Верне. Джон опускает сумку, поражаясь внешнему виду мужчины. – Что с вашей головой? Подбоченившись, Верне негодующе смотрит на него. – Что? Джон указывает на собственную голову, пытаясь показать абсолютный хаос кудрей. Хоть волосы Верне всегда непослушны, сегодня они не были даже в своем обычном состоянии. Растрепанный клок падает на его маску, создавая иллюзию перехода живой плоти в фарфор. Верне усмехается и падает на стул. Его губы выпячены в гримасу скуки над свежевыбритым подбородком. Джон поднимает бровь. – Что-то важное? − Все. − Все? − Все. − Бедняга, − говорит Джон. – Это так ужасно. − Вы издеваетесь. Джон берет стул и, кряхтя, подносит к столу Верне. Садится напротив него. − В этот момент не издеваться над вами тяжело. − От вас все равно никакой помощи. – Наверное, Верне закатывает глаза в этот самый момент. Падающий на маску беспокойный свет свечей мешает Джону разглядеть. Он думает, что глаза Верне голубые, но это не всегда точно. − Проблемы с сочинением? − А тут есть еще что-нибудь, что может меня беспокоить? – Спрашивает Верне. − К примеру, сломанная скрипка, − подумав, отвечает Джон. Верне цепенеет. – Даже не вздумайте такого сказать, − приказывает он неприятным, плоским голосом. − Я скорее потеряю ногу. − Слишком ужасные слова, чтобы говорить их своему доктору. − Правда часто ужасна. Джон рассматривает его одно мгновение. – Либретто, не так ли? − Основа вашего предположения? − Вы более напыщенны, когда сосредоточены на диалоге, − отвечает Джон. – И в прошлый раз вы велели не приходить, потому что будете работать над либретто. − Чересчур правдиво, − говорит Верне. − В чем проблема? Верне хмурится. – Я не могу описать влюбленного идиота так, чтобы не превратить все в вульгарную пародию. Джон смеется. – Отчего-то я не удивлен. − Вы были влюбленным идиотом, когда были моложе? − Вряд ли, – говорит Джон. – Я легко мог затащить девушку в постель, но это вряд ли одно и то же. − А, − говорит Верне, переходя из безразличной позы в лениво-внимательную. – Вы негодяй. − Я был им, − говорит Джон без тени стыда. − Любовь вас изменила, верно? Джон смеется. – Нет. Снова смеется. – Боже, нет. − Тогда что? − Меня ранили. – Джон касается своего левого плеча правой рукой. – Сюда. − Ваши приоритеты изменились. Джон кивает. − И в чем проявилась разница? − Подсказывает Верне. – В удовольствии от своей необходимости? − Возможно. Кораблекрушение. В ране началось заражение. Думаю, оно было хуже, чем сама пуля. Врачи – ужасные пациенты, и это не шутка. − И вы все равно не нуждались в няньке. Это была непростая работа. Она была эмоциональной. − Да, эмоциональной. − Признается Джон. Верне подается вперед, голова наклонена, руки сжаты. − Извините, мне больше нечего рассказать, − говорит Джон. − Это не так, − говорит Верне. − Война поменяла ваши взгляды на любовь. Каким образом? Джон садится обратно и думает. Заявление Верне смутило его, но Верне успокаивает себя тем, что он якобы понимает все положение дел. Он старается успокоить себя тем, что ситуация выглядит скорее забавной, чем скучной. − Она изменила меня, − говорит Джон, спустя время. − До нее я был... Что ж, я выглядел лучше, если честно. Никогда не был высоким, но, определенно, сильным. Я оставил работу доктора в Англии, чтобы стать солдатом и вернуться калекой. Лихорадка была ужасной. Временами она возвращается. Но тогда она была частой гостьей. − Вы хотели женщину, которую не отпугнула бы лихорадка или ваш истощенный вид. Губы Джона искривлены в усмешке. − Я никого не хотел.. Дело было не в пересмотре моих желаний или в том, чтобы быть практичным. Ни в чем из этого. Верне странно смотрит на него. − Так в чем же еще? − В Мэри, − говорит Джон. − Думаю, я смог бы рассказать вам, почему мы работали вместе, но ничего из этого я не предвидел. Никто из нас не предвидел, думаю. − Начнем с того, как вы работали. − Хорошо. Что ж, я выбирал между "собраться с силами" и "остаться дохляком". Если ей когда-нибудь и пришло бы в голову понежничать со мной, это бы пресеклось тут же. Даже если она и заботилась обо мне во время приступов и беспокоилась, даже когда я был в порядке, это было бы... − Джон замолкает с гримасой на лице. − Она уважала вашу гордость. − Ей это удавалось так же легко, как дышать, − соглашается Джон. – И я, эм. В начале. Думаю, я боялся как-нибудь навредить ей. − Вы? Я видел вашу злость, доктор, и она направлена вовнутрь. Если только она не вытащила ее из вас. Джон трясет головой. − Я не хотел ударить ее. Я бы никогда этого не сделал. − Что ж, я удивлен. Чего же вы хотели? − Переутомился? Скорее всего. − Вы женились на увядающем цветке? Джон смеется. − Нет. Это уж вряд ли. Она была драгоценным камнем, не цветком. − Она... − Подождите, − приказывает ему Верне, в спешке доставая ручку и укладывая бумагу перед собой. − Мне нужно это записать. − Простите? − Камень, не цветок. Хорошо сказано. − Записать это занимает столько же времени, сколько и найти чистое место на бумаге. − Вы пишете оперу или биографию? − Спрашивает Джон. − Вы не узнаете преувеличенную версию себя, − уверяет его Верне. − Как насчет не очень преувеличенной версии? Вернет широко улыбается ему. – Что вы только что сказали? − Просто решил блеснуть метафорой. − Чтобы подразнить меня? − Вообще-то, да, - отвечает Джон. − Но, нет, Мэри...Она изменила все. Она волновалась, даже когда ничего особенного не происходило. Она была теплой и яркой, но всегда создавалось впечатление, что жестокий ветер когда-нибудь задует ее свечу. −Кроме случаев, − продолжает Джон, − когда она сама становилась жестоким ветром. Она была спасительным маяком для нуждающихся. Однажды... − Погодите. − Верне все так же записывает. − Вы сегодня блещете. Вам нужно почаще быть поэтом. Практически все строится на морских сражениях. Так было бы лучше.− Он побуждает Джона рассказать ему больше, и чаша возникающего между ними доверия перевешивает даже утяжеленные весы. − Я любопытный, − говорит Джон, меняя тему. − Вы пишете оперу, живете в оперном театре, в котором я работаю, и вполне возможно, что когда-нибудь я услышу ее постановку и тут же узнаю ваше настоящее имя. Вы дословно передаете мои слова. Если сюжета будет недостаточно, я их узнаю. − Не на итальянском, − отвечает Верне. − Хорошо. Возможно, не на итальянском. Но я знаю тему и сюжет. Вы выстроили его так, что главная героиня не появляется до третьего акта. Других таких пьес нет. − Неправда. Сопрано, играющая Клеопатру, не выходит до третьего акта. Главная героиня присутствует с первого. − Вы имеете в виду, что контральто играет молодого солдата? − Спрашивает Джон. − Очевидно. − Но она ведь контральто. − Но все еще главная актриса, − возражает Верне. − Играющая мужчину. − И из-за этого она перестает быть главной героиней? Она навряд ли главный герой. − Это я и имел в виду, − говорит Джон. − Ничего подобного больше нет. Даже если я не увижу ее постановку, я услышу о ней. − Если такой дерзости дадут шанс появиться на сцене. − Я почти ничего не знаю об опере, но даже я знаю, что эта пьеса исключительная. Джон наклоняется вперед. − Ее поставят. И я услышу об этом. Я узнаю ваше имя. − И в тот момент я уже не буду вынужден держать свое имя в секрете, как того требуют условия контракта, − отвечает Верне. − Это в лучшем случае. − Что вы имеете в виду? − Миссис Хадсон сказала мне, что кражи возобновились. Если в этих коридорах таинственного вора поймают с поличным, вина падет на него. Достаточно просто. А если этот человек будет связан с кем-то из верхушки театра, это бросит тень на все руководство. − Но подозрение может пасть и на вас, − возражает Джон. − Доктор, скажите, когда пропала лошадь, кто-нибудь из конюхов обвинили? − Нет. − Нет, - соглашается Верне. − Подозрения достаточно, чтобы призвать кого-то к суду. − А если воров уличат? − Спрашивает Джон. − Я очень сомневаюсь, что конюхов наймут снова. И даже если они не крали лошади, те не менее, они не препятствовали краже. Джон качает головой. − И если всех грабителей выведут на чистую воду, и вина не падет на вас, что тогда? Верне бормочет что-то про себя. − Прошу прощения? − Подсказывает Джон. − Тогда я и дальше буду скрываться, как мне прикажет контракт. Доктор, я уже балансирую над пропастью. − А вы не можете работать где-нибудь еще? − Вокруг нет подходящих мест, и я вряд ли так просто сменю его, дабы удовлетворить ваше любопытство. Джон поднимает руки. − Я не настаиваю. Я всего лишь говорю, что это неизбежность. − В другое время и в другом месте я позволю себе подумать над тем, чтобы поведать вам о себе, когда мне разрешат это сделать. − Правда? − Спрашивает Джон. − В далеком будущем, возможно. Но, знаете, это так надоедает. − Вы не можете оставить вопрос без ответа, − напоминает ему Джон. − Если вы ждали так долго, чтобы узнать мое настоящее имя, сейчас вы должны извиваться от любопытства. − К счастью, наши роли к нам не вернутся, − сухо замечает Верне. Джон скрещивает руки на груди. Верне ждет. Джон ждет дольше. − Это настолько личное? − Спрашивает Верне. − Да, но не с другом, − допускает Джон. − И человек, который не делится своим именем, может быть только чужаком, так? Джон колеблется. − Что ж? − Требует ответа Верне. − Я бы не назвал вас чужаком. − Но и не другом. − Вы особенный, странный вид друга, − говорит Джон. − Вид, которого, я надеюсь, никто никогда раньше не знал. Лицо Верне становится менее суровым, уголки рта смягчаются. − Тогда, почему бы не вернуться к работе? − Вы можете сыграть мне то, что вы сочинили до этого момента и объяснить мне сцены, − соглашается Джон. − Я скажу вам, когда сцена будет заканчиваться. − Я знаю, когда она будет заканчиваться. − Тогда вы насладитесь нашим обоюдным согласием. Верне улыбается в ответ. Он сгоняет появившееся на его лице выражение как можно быстрее, изображая раздражительность.− Хорошо. Он вытаскивает скрипку, и Джон возвращается к своему стулу. − Она еще не совсем готова официально увидеть свет, − предупреждает он. – Я еще не смог доработать ее до удовлетворительного уровня. − Это не плохо, − говорит Джон. − Это совсем не так. − Верне, − настойчиво говорит Джон, вставая. − Это будет. Это будет потрясающе. Верне качает головой. − Но пока нет. − Поэтому я здесь, − говорит Джон. − Не так ли? − В некоторой степени, да, − признается Верне. − Однако... − Нет, − говорит Джон. − Дайте мне послушать ее. Я заставил вас включить тему любви в пьесу. Если что-то пойдет не так, очевидно, это будет моя вина. Пауза, и Верне соглашается, − Очевидно. Его глаза задерживаются на лице Джона. Пауза, и они возвращаются к работе. ____________________________________________________________________________ Примечания: «Анто́ний и Клеопа́тра» (англ. Antony and Cleopatra) — трагедия Уильяма Шекспира с сюжетом, основанном на переводе Плутарховского жизнеописания Марка Антония, выполненного Томасом Нортом с французского перевода Амио. Действие пьесы происходит в I веке до н. э. (от начала Парфянской войны до самоубийства Клеопатры). Написана либо в 1607, либо в 1603—1604 гг. Опубликована впервые в фолио 1623. Акт 4 Происходит сражение. Антоний наносит мощный удар по войскам противника, впереди битва на море, но египетский флот без боя сдается Цезарю. Антоний обвиняет в предательстве Клеопатру и грозит ей смертью. Клеопатра запирается в склепе и приказывает передать Антонию весть о её смерти. Узнав о «смерти» царицы, опозоренный Антоний просит своего приближенного Эроса убить его. Эрос не способен на такое убийство, вместо этого он убивает себя. Восхищенный мужеством Эроса, Антоний наносит себе смертельную рану. Перед смертью Антоний узнает, что Клеопатра жива, и умирает со словами любви. Вероятно, говоря о "маленьком наивном ублюдке", Джон Уотсон имел в виду Эроса. Секве́нция (позднелат. sequentia — последовательность) в технике музыкальной композиции — приём, который сводится к последовательному повторению данной мелодической фразы или гармонического оборота на другой высоте. Полное проведение секвенцируемого оборота именуется «звеном». Белошвейка - женщина, занимавшаяся шитьем белья (обычно тонкого).(Т.Ф. Ефремова Новый словарь русского языка) Также швея, занимающаяся различной искусной вышивкой и украшением одежды. Контра́льто (итал. contralto) — самый низкий женский певческий голос с широким диапазоном грудного регистра. Сопрано (итал. soprano от sopra — над, сверх) — высокий женский певческий голос. "Whoever MrHavill feels he must pay in compliments as well as currency.” “Whomever,” Mr Holmes corrects. – Джон неправильно употребил слово. Whoever — «кто бы ни», whomever-«кому бы ни». Коло́к — деталь струнных музыкальных инструментов в виде небольшого стержня для удерживания и натяжения струны. Противоположные концы струн прикрепляются к струнодержателю.