Алле-гоп!

                    Опять в семь тридцать. Опять срывается одеяло и категоричное: «Живо встал!» И самое удивительное: никакого смущения и виноватости по поводу вчерашней плётки, вчерашних нежных рук на чужом теле и поцелуев в область поясницы. Как будто ночь истирает память. Славик издал горестный стон и, не поворачиваясь к истязателю, произнёс:       — Объявляю забастовку! Меня будут бить, а я бегать как послушная собачка? Хера с два!       — Одевайся! Я сейчас сделал вид, что не слышал твои слова. Мы идём на пробежку. — И стоит, разглядывает голого парня, наверное, удостоверяется, что не осталось следов от плётки и от поцелуев. Но они остались: красные полосы на белом теле и проклятое ощущение горячей гладкой кожи на губах и на ладонях.       — Я не пойду никуда! Я болен! — И свернулся зародышем, демонстрируя только спину, задницу и упрямый затылок.       — Пойдёшь! — Влас подхватывает это голое тело под шею, опрокидывает на бок, хватает под коленями и поднимает на руки. И сам испугался от такого своего напора и решимости: слишком гладкое тело, слишком неохота отпускать из рук, слишком близко голубые глаза, Власу показалось, что они совсем не заполнены страхом или протестом, они притягательно хитры. С трудом он сбросил Славика на ноги и подтолкнул к креслу, на котором качалась аккуратно сложенная спортивная форма. Тот забубнил что–то на своём, на гопниковском, языке и начал–таки одеваться. Всё чистое, трусы опять в пакетике, и вновь «Calvin Klein». Под финал облачения на запястье несчастного Славика замкнулось кольцо от наручников с длинной цепочкой.       В этот раз с пожилым Виктором Сергеевичем громко поздоровался сам Славик, у мужчины повело бровь вверх, а Влас вновь не смог сдержать улыбку. Рушатся все его принципы несгибаемости и ледяного самообладания. Рушатся. Причём очень стремительно. Влас это понимал, но ничего не мог поделать. Улыбался (ладно, что не ржал) и никак не помогал Виктору Сергеевичу, между прочим, руководителю главка столичного строительного монополиста, справляться с болтовнёй Славика:       — Привет любителям спортивной ходьбы! Как живёте, как животик? Как жена? Почему не бежит с вами? Прикиньте, Виктор Сергеевич, у Власа все труселя запаяны в пакетиках! А ещё он меня бил! Плё–о–о–откой! Позвоните Астахову! Он же этот, который дитёв от домашнего насилия защищает! Он заинтересуется моей судьбой! И вы в телике окажетесь! Блин, да что же ты меня дёргаешь? Свободу Вячеславу Бубенцову!..       На завтрак, пока свободолюбивый Бубенцов омывал своё дискриминируемое тело в душе, Влас приготовил гречневую кашу с орехами. Подопечный сначала возникать начал, типа «чо, я маленький, чтоб кашу с утра!», а потом слопал за обе щёки, изредка огрызаясь на замечания хозяина по поводу чавканья. Ровно в девять Влас при всём приличествующем виде отправился на работу. Костюм от Бриони, свежая рубашка, галстук от Кардена, сапфир на пальце, телефон около уха. Славик провожал его с восторженно открытым ртом. Особенно его поразило, что «истинный господин» пшикал вокруг шеи духами. Они, конечно, чудесно по–мужски пахли, но он–то привык к дезику за семьдесят рэ.       Влас выдал Славику задание на день:       — Вот тебе книга «Этикет за столом», прочитай, выучи типы вилок, бокалов и сами правила. Вечером проверю. В кабинет не заходи, там сигнализация стоит. Возможно, я приеду за тобой во время обеда и мы поедем тебя одевать. Телефон, домофон не трогать. Роман Гюго лежит в большой комнате. Можешь разобраться с кофемашиной, инструкция на ней. Полей бонсай и покорми рыб, корм в тумбе, там же брошюра о том, как за ними ухаживать и сколько сыпать корма. Всё. Веди себя прилично. Помни, что я могу наказать.       Славик выслушивал всё это с радостным выражением лица. Явно балдел от того, что остаётся один, что квартира в его распоряжении. Жаль только, что ему запретили включать компьютер, пользоваться телефоном, выходить из квартиры. Но ведь он обязательно что–нибудь придумает! Он не упустит время, он проведёт его с пользой!       ***       В половине двенадцатого Влас позвонил к себе домой. Проверял. Славик сразу не выдержал испытания. Взял трубку.       — Аллёу! Хата его святейшества! Бубенцов у аппарата.       — Я тебе сказал к телефону не подходить.       — Ну, так это ж ты звОнишь!       — Не «звОнишь», а «звонИшь». Завтра будешь учить ударения в словах. Что ты делаешь сейчас?       — С тобой разговариваю.       — Что делал?       — Валялся на диване, зырил фильмец сериальный, ах–х–хуительно ржачно, ваще смехатура… Слышь…       — Слышу, слышу. Это «два».       — Чо «два»?       — Не «чо», а «что». И ты прекрасно понял, что за «два». Выучил бокалы и вилки?       — Вот что ты за человек такой? Люди говорят как им удобно. Едят ложками, если дали ложку, и пальцАми, если ничо не дали!       — Не «пальцАми», а…       — Всё, я понял, зануда! А как джакузь включается?       — Вечером покажу, сейчас не смей ничего трогать! Джакузь… Я за тобой заеду после пяти. Поедем в магазин и в ресторан. Там я проверю, как ты выучил типы вилок и бокалов. Понял?       — А до этого времени? Мне сдохнуть, что ли, от голодухи?       — В холодильнике найдёшь что перекусить.       — А можно я банку икры открою?       — Ты уже везде залез, я чувствую? Открой. Всё. Отключаюсь.       — И вот как бы ты мне всё это сказал, если бы я не подошёл к телефону? Придурок!       Влас опять улыбнулся, положив трубку. У него сегодня всё спорилось. Отец просто в восторге от того, как быстро он подписал контракт с американскими уже партнёрами, какую он предложил операцию на бирже, как он сцепился на летучке с кредитным отделом из–за их либерального отношения к несанкционированным овердрафтам. И Славка дома сидит и даже вроде не балуется. Джакузь…       В обеденный перерыв, как обычно в «Де Марко», что поблизости от офиса, общение с друзьями. Опять печальный Денис и всегда бодрый Георг. Последний живо интересуется Славкой. Влас только успевал отбиваться.       — Ну так что? На какой уровень сложности потянет перевоспитание?       — На средний. Он не вполне пропащий.       — Ты его уже внешне облагородил?       — Не совсем, хотя вчера стрижка была, ногти сейчас ухоженные. Сегодня нужно в магазин сходить. Пару шмоток поскромнее купить да обувь…       — И как он после помывки–причёски?       — Даже симпатичный. Думаю, что он не представляет даже, что красив, что мог бы на одной внешности чего–нибудь добиться, а не прозябать в провинции, бухая и перебиваясь от заработка к заработку.       — Хм… И как бы он заработал на внешности? — задумчиво протянул Дэн. — Для модели я думаю, что он мал ростом, для актёра, наверное, умишка маловато. Разве только в эскорт–службе для стареющих одиноких дам или альфонсом для богатых девчонок. Вон как этот…       — Дэн, прекрати уже эти думы свои! — Георг закатил вверх глаза, выражая раздражение, видимо, набившей оскомину темой. — Я вообще думаю, что тебе вся эта история с Анжелой на пользу. Ты ведь всяко её простил и готов вновь принять с распростёртыми объятиями? А девушка, скорее всего, осознала, какой ты у неё славный, бескорыстный, надёжный. Сейчас будет вдвое крепче любить.       — Она не вернётся. Она вообще почему–то считает, что это я её молодчика вспугнул, что натравил на него «каких–то своих бугаёв». Меня винит. А про «простил» — не знаю, наверное, давно простил…       — Не смей прощать! — резко вступил в разговор Влас. — Ты найдёшь себе кучу таких анжел! А она предала тебя раз, предаст и второй, а тебе только и останется жалобно вымаливать у неё «вернись» между очередными альфонсами. Извини, но она шлюха.       — Извини, но чувствам нельзя приказать и отдать «стоп–приказ». Это только ты у нас можешь контролировать любовь–ненависть. Хотя… может, ты просто и не любил ещё. А Анжела не шлюха. Озабоченной она никогда не была. Увлеклась этим козлом, обнесло её, повелась на его молодость, красоту, незанятость… Я же вон в банке пропадаю целыми днями, лысеть начал, да и артист из меня никудышный: если мне что–то не нравится, если я чем–то раздражён, то это не скрываю… А я раздражён часто… Да и осторожничал, выжидал. Видел ведь, что она предложения ждёт. А я даже съехаться не предложил. Переосторожничал.       — Не наговаривай на себя лишнего. Молодость и красота тут совершенно ни при чём, — опять безапелляционно заявил Влас. — Ты умён, ты интересен, ты успешен, ты, в конце концов, не импотент. А твоя Анжела повелась на какого–то ничего не представляющего собой ловеласа, у которого даже профессии не было. Ей нужен не ум, а член, а ты выгораживаешь её…       — Так, завершаем полемику! — попытался встрять Георг, который уже был свидетелем перепалки между друзьями по данной теме.       — Когда–нибудь и ты влюбишься, — мстительно не останавливался Дэн. — И наверняка она будет проигрывать тебе в интеллекте и силе воли. А ты будешь таять только от того, что прижался губами к мочке её уха. И тогда мы поговорим и о готовности прощать, и о том, кто достоин любви, а кто не достоин…       — Хорошо. Тогда и поговорим.       — М–да, этот разговор откладывается на, боюсь, определённо неопределённое время, — ляпнул Георг и тут же перевёл разговор на другие темы. Напросился сегодня «посмотреть» на провинциальное чучело, рассказал смешную историю про своего соседа, поделился проблемами своих авто, короче, старался, но настроение у друзей всё равно было испорчено. Особенно неприятно чиркнуло у Власа где–то за грудиной от упоминания мочки уха, стало тревожно, и причина тревоги не ухватывалась за хвост, не раскрывалась, не переваривалась. И только несколько часов работы, погружения в документы, выбраковка аллонжа, цифры, разговор с суперпремиальными клиентами позволили проглотить странное чувство тревоги. Сегодня рабочий день заканчивается раньше, по договорённости с отцом.       Ровно в пять Влас вышел из банка и шиканул, срываясь с места на «Астоне Мартине», домой, за подопечным. Торопливость, с которой он добирался по натруженным улицам, объяснялась любопытством. Что там делает Славка? Как бы застать его врасплох, за чем–нибудь… стыдным.       Удалось с первого раза. Сначала Власу попытался что–то сказать Фёдор Ильич, тот, который охранник. Но Власу позвонил Георг, и тот не выслушал мужчину с усталым лицом. А как только открыл дверь квартиры, то сразу понял, что его гость решил оторваться по полной программе. Из ванной комнаты раздавались громкие вопли:       — Вот по рельсам колёса стуча–а–ат, на тайгу малолеток везу–ут, пацаны за решёткой не спя–а–ат, про судьбу свою тихо пою–у–ут…       Ещё из той же ванной доходил мерный тихий гул напора пузырьков в джакузи и, о ужас, тянуло сигаретным дымом. Влас распахнул резко дверь в ванную комнату на том моменте, когда наглый парниша, прикрывший от удовольствия глаза и вытянувший ноги, взвыл, как казалось, оглушая весь дом:       — Полетят мотыльки над тайгой! — здесь выразительно снял звук и скорбно выгнул брови. — Будто сотни загубленных судеб, и не лагерь, не подлый конвой, нет никто, лишь Господь их осудит.*       Картина, явившаяся Власу, впечатляла. Славик, певший, кстати, неплохо, интонируя верно, возлежал в ванной, утопая в пузырьках; в правой руке у забалдевшего была сигарета, почти докуренная, в левой бокал с медово–жёлтой жидкостью. К ванне пододвинута тумба на колёсиках. На ней открытая баночка красной икры с торчащей ложкой, блюдце из мейсенского фарфора в виде пепельницы, на котором уже покоятся два окурка, здесь же три бутылки из бара: коньяк, разумеется «Наполеон», он как раз в бокале, ещё запечатанные зеленоватая бутылка абсента и фигурный сосуд ликёра «Моцарт». Парень решил, видимо, вкусить все прелести богемной жизни, как он себе это представлял.       — Развлекаешься? — грозно перекрыл вопли Влас.       — Бля–а–адь! — испуганно возопил Славик и погрузился под воду с головой вместе с бокалом коньяка и сигаретой. Погрузился и не шевелится, глаза зажмурил, губы сжал. Влас навис над ванной, во–первых, рассматривая голого шансонье, во–вторых, ожидая, когда у того воздух закончится. Долго Славик не мог прятаться под водой, вынырнул, жадно хватая ртом воздух и трусливо глядя на Власа.       — Кто тебе разрешил здесь курить? Откуда ты вообще взял сигареты?       — Фёдор дал!       — Какой Фёдор? — Влас даже оглянулся.       — Охранник.       — Ты выходил из квартиры?       — Не–а, я его вызвал по кнопочке, там, в коридоре, красная.       — Очуметь! Ты нажимал кнопку тревоги? Пф–ф–ф… Ты идиот? Вылезай! Пьянь! Живо!       — Чо–о–о… — заныл Славик, так как «истинный господин» вырубил пузырьки, стал хватать его за плечи, толкал, вываливая на бедолагу свой гнев.       — Сколько выпил?       — Да ваще грамм пятьдесят! Тебе жалко, что ли?       — Придурок!       Дальше уже без речей. Только с репликами типа: «Живей!», «Суши!», «Чо–о–о?», «Не «чо», а «что», «Получишь сегодня!», «Капец!», «Идиот!», «Одевайся», «Не закатывай рукава!», «Рот закрой!», «А поводок?», «Врежу сейчас!», «Чо–о–о…» Короче, в скромный торговый центр оба приехали в нешоппинговом настроении.       Влас сразу же потащил за рукав спортивной куртки Славика в «Henderson», у входа в который их уже с полчаса поджидал терпеливый Георг. Увидев «провинциальное чучело», он вытянул лицо и замер.       — Нифига себе! Это точно тот замухрышка?       — Точно, — хмуро ответил Влас.       — И кто это тут замухрышка? — форсируя звук, выступил Славик.       — Да уж. Он теперь не замухрышка: в джакузи лежал, коньяк пил, икру ел, — съехидничал Влас.       — Молодец, парень! — радостно заявил Георг и похлопал его по плечу. — Наш человек!       И троица двинулась осваивать линейку одежды на молодого человека, «чтобы прилично выглядел». Славе не нравилось ничего: ни классические брюки («Куда я их носить буду?»), ни классические джинсы («Убиться, как тухло»), ни прилегающая рубашка («А–а–а… чо она розовая?»), ни синяя рубашка Casual («Давайте в клеточку, вот ту мягонькую! Пижама?»), ни белая в мелкую полоску футболка («Ни одной нормальной футболюхи, всё скукота»), ни трусы («Белые? Ты ещё стринги мне купи, я спляшу тогда у шеста!»), ни укороченный плащ («Сам носи такое гэ!»). Каждый раз его приходилось заставлять примерять вещь, что несказанно нравилось и Георгу, и скучающим в пустом магазине консультантам. А под занавес отоваривания в этом почти демократичном бутике Влас велел Славику надеть брюки и розовую рубашку, чтобы дальше идти уже в обновке. Одариваемый подарками приуныл: розовый цвет ему категорически не нравился. Бубня себе под нос проклятия в адрес Власа, он припоминал и подстриженные ногти, и парфюм, и какую–то «похабную комнату».       После визита в обувной троица направилась в высотный панорамный ресторан «Bono». Там ещё одно испытание: Влас попросил принести весь комплект вилок и бокалов и, дожидаясь ужина, стал, как грозный учитель, опрашивать «двоечника»:       — Покажи вилку для мороженого.       — Я ложкой ем!       — Для шпрот?.. Кокильная вилка?.. Вилку–спурф?.. Столовую для мяса?.. Рыбную?... А где лимонная вилочка? Я ж тебе подсказываю: ви–лоч–ка! Вилка для фондю?       — Пф–ф–ф… Ы–ы–ы… для чего? Я тебя зафондю! Ы–ы–ы… — заржал Славик, вместе с ним буквально заискрил от восторга Георг. Слава угадал только вилку для мяса, со второй попытки лимонную вилку и «каламенте» для спагетти.       Зато на бокалах знаток оживился. Сразу начал монолог:       — Вот этот толстый для коньяка, эта мелочь для водяры, этот напёрсток для спиртяги, ну это, ясен перец, для винца и это для винца, это для шампуня, а этот стакан, наверное, для пива. А эти с толстым дном — я видел в кине — для вискаря, этот конусик для мартини. Это вообще тупо для чая, а это не знаю, зачем тут колечко?       — Угадал стакан для виски, стопку для водки и бокал для мартини, остальное неправильно. Этот фужер для «Маргариты», а не для шампанского, а это для ликёра, а не для спирта…       — Чо? Да я спец по всем этим жижам!       — Не «чо», а «что». Ты спец по браге да по самопальной водке. Даже чашку для пунша не знаешь и бокал–снифтер как винный определяешь. Короче, ты ничего не выучил. И ты знаешь, что за этим последует…       Славик вдруг резко толкнул открывшего рот Георга локтем:       — Он меня бьёт!       — Могу себе представить, — улыбнулся Гоша.       — А он не пидорас? — громко спросил Славик. Пухлое лицо Георга схуднуло от изумления.       — Э–э–э… — только и смог он ответить.       Зато за него ответил Влас:       — По–моему, ты и так уже себе наскрёб на хребет? Это уже четыре?       И в этот момент принесли ужин. Посреди трапезы, которая то и дело прерывалась этикетными наставлениями в адрес Славика, около стола неожиданно объявился человек с фотоаппаратом. Реакция Славки оказалась мгновенной: он, опрокидывая на светлую скатерть бокал с красным вином, скрылся под столом. Ухватился там за колени Власа, умоляюще сверкнул снизу глазами и затараторил:       — Чо меня–то фотать? Мужики увидят — ведь не отмоюсь потом! Пожалста, скажи ему, чтобы сваливал! Влас, это ваши дела, пусть я не буду фотаться! Чо я баба какая? Зачморят потом, я тут в розовом весь, в маникюрах! С пидорасами сижу–у–у… пусть уйдёт!       Даже Влас с трудом оправился от такого кульбита.       — Не нужно фотографировать! Подите прочь! Охрана!.. А ты, паразит такой, вылезай оттуда! Уже «пять»! Обалдел, что ли? Быстро вылез! Что ты меня позоришь! — А самому вдруг остро захотелось, чтобы он там так и сидел, под столом, вцепившись в колени, с жалким видом, смотрел на него снизу вверх голубыми глазами. Захотелось взять рукой из тарелки нежный кусок розовой мякоти рыбы и пальцами, нажимая на губы, скормить тому, что под столом застыл просительно. А потом жирными пальцами достать ухо и потеребить мочку… Влас опять почувствовал расширяющуюся тревогу и усилием воли отцепил руки Славика от своих колен и даже подопнул легонько того: — Всё, он ушёл, вылезай, позорище…       Спектакль удался: зритель–Гоша почти рукоплещет. На обратной дороге Славик как–то сник, задумался, нервно ковырял пуговицу на манжете.       — Влас, а ты садист? — Водитель от такого вопроса чуть в соседнее авто не въехал.       — Считай, что да.       — А ты меня случайно не готовишь, чтобы убить перед камерой на видео?       — Ты идиот?       — Пусть я идиот, но ведь ты–то… садист! Как бы не убил меня, а то ж никто и не заметит, что меня не стало.       — Я так понимаю, что это ты сейчас меня разжалобить хочешь? Не выйдет. Я садист, а ты… ты заслужил сегодня. Ты меня не слышишь и не слушаешь.       — Я запомнил все бокалы! Вилки тоже почти все! Я могу рассказать…       — Расскажешь.       Славик сразу повеселел. А зря. Как только они зашли в квартиру, в которой до сих пор стоял запах сигаретного дыма, Влас накинулся на парня сзади, обхватил его дёргающееся тело и поволок в ту страшную комнату. Пока Влас возился с дверью, Слава успел вырваться, побежать, но опять был схвачен и метким ударом под дых остановлен. Но воздух ловил недолго: как только пришёл в себя, опять стал выворачиваться и извиваться в этих сильных руках. Славику даже удалось врезать истязателю в челюсть, но тот даже не ойкнул. Пыхтение, рычание, шмыганье — вот оно, звуковое сопровождение то ли борьбы, то ли танца. Но итог один: раскрасневшийся, яростный Влас подтащил–таки сопротивляющуюся жертву к кресту и зацепил ему руки, правда сегодня не на самом верху, а наоборот, почти внизу — так, что Славик оказался согнувшись. Влас умело и очень быстро оголил парня: снял брюки, трусы, задрал розовую рубаху. А далее совсем странно: спустил с потолка цепь, продел её вокруг тела, уверенно зацепив жалко болтающийся член, и зафиксировал цепочку на крюке. Всё, полный пиздец! Теперь и на колени не сесть! Славику придётся стоять в позе «зю», боясь наклониться на цепочку, как бы она не передавила его богатство, его самое что ни на есть мужское достоинство.       — Тва–а–арь! — наконец заорал он.       — Я тебе рекомендую не материться. Береги силы. И не заставляй меня заклеивать тебе рот.       — Тварь! Ублюдок! Если ты богат, то тебе все можно, что ли? Тва–а–арь! — но это он кричал уже вслед уходящему Власу, в ответ на закрывающуюся дверь. И тишина. В этой чёртовой комнате хорошая звукоизоляция. Снаружи не слышно, что Славик всё–таки матерится, придумывает своему мучителю, как ему казалось, обидные прозвища, скулит, устало вздыхает. А ему здесь, внутри, не слышно, что Влас отправился в ванную комнату, прибрал там тот беспорядок, что остался ещё от дневной оргии «гостя», включил напор воды, джакузи, нажал кнопку на стереосистеме в большой комнате, и по квартире отовсюду полилась музыка. Женщина с сиплым голосом пела–рассказывала что–то печальное, проникновенное, взывала к спокойствию и будила ностальгию. Красавец–брюнет окунулся в тёплую, буржуазно пахнущую воду большой ванны, положил под затылок специальную подушку и блаженно закрыл глаза. Он кайфовал, и ему вовсе не виделись лавандовые равнины Прованса или величественные пейзажи высокогорного Мачу–Пикчу. Он видел Славика, он представлял, как тот устал стоять в этой идиотской позе, как он сначала орал и злился, потом шмыгал и скулил, потом должен затихнуть и впасть в коматозное состояние. На лице уже ничего, кроме желания угодить, чтобы освободиться, голубые остекленевшие глаза и маленькие розовые мочки ушей… дались они ему… эти мочки. Он не торопился, он знал, когда пора.       Через сорок минут безукоризненный, чистый, благоухающий Влас тихо зашёл в тёмную комнату. Как он и ожидал, его встретила тишина, ноги у парня тряслись от напряжения, изо рта свисала слюна, которую «истинный господин» аккуратно убрал салфеткой. Но он не думал отвязывать своего подопечного. Не торопясь, он принёс из кухни большую тяжёлую коробку, сел по–турецки рядом со стоящим трясущимся телом, раскрыл и стал доставать оттуда вилки.       — В основном подают две вилки: вот эта — большая четырёхзубцовая для мяса и вот эта — закусочная, поменьше, они лежат рядом, слева от тарелки, потому что вилку держат в левой руке, а нож в правой. Но в приличных местах кладут вот эту вилку за тарелкой — это десертная. Далее, вилка для мороженого — почти лопаточка с цветочным контуром, вилка шпротная — очень широкая, чтобы не раздавить рыбинку. А вот и лимонная, маленькая, двухрожковая. Смотри, это спорф — вилка–ложка… — Влас рассказывал методично, спокойным голосом, а про устричную вилку целую историю рассказал, о том, как ему, левше, трудно пришлось во Франции. Вот бедняга!       Потом вилки были отодвинуты. И Влас принёс несколько бокалов.       — Говори, это какой бокал? — строго спросил он измученного Славика. Тот после третьего раза ответил хрипом:       — Для виски.       — А этот на короткой ножке?       — Снифтер. Для коньяка и бренди… отпусти меня.       — Молодец. А этот длинный, изящный, ведь сама форма говорит, что это?..       — Для шампанского. Прошу тебя, отпусти…       — Ты не безнадёжен. Запоминай: это для ликёров, это шот, по–нашему стопка, ну, ты знаешь, для чего. А это для коктейлей…       Когда лекция закончилась, Влас устроил кратковременный контрольный тест. Удовлетворённо кивнул, утащил из комнаты всю посуду, а вернувшись, взял со столика стек.       — Пять раз, считай.       Но когда после первого удара по ягодицам Славик не посчитал, Влас наклонился к его голове, обхватил рукой за подбородок и прошипел в ухо:       — Счита–а–ай, и сразу всё закончится. — Не удержался и засосал мочку уха. А после Славик считал, шёпотом, еле слышно, но все пять раз. Ему даже показалось, что боли как–то мало. После напряжённого стояния в неудобной позе, после монотонной тишины, после мерзкого урока столовых приборов хотелось боли, она казалась сладкой и уместной. Но сознание несколько мутнело. Славик уже не вполне отображал, кто он и что он здесь делает.       После он не сразу смог расслабиться: даже когда некто донёс его до постели, мышцы сводило от напряжения, в пояснице ныло, на ягодицах щипало. И этот добрый некто умело гладил тёплыми руками, массировал, втирал какую–то мазь, шептал в ухо:       — Слушайся меня, мой мальчик. Ты такой… Я не ожидал этого. Слушайся.       — Буду, — искренне отвечал голосу Славик и тянулся навстречу этим рукам, этому шёпоту. Блаженное тепло, слабость и звук тела, словно гудение труб, охватило его. Хотелось спать. И только этот красивый человек над ним, восторженно рассматривающий его лицо, его тело. Этот человек, который вдруг наклонился и своими губами коснулся глаз: сначала одного, потом второго. Славик решил вспомнить, кто этот человек? И когда тот коснулся губами его губ, то вспомнил: «Это же богатый ублюдок! Он меня целует сейчас? И пусть. Нет никаких сил сопротивляться, и это даже приятно, пусть… Подумаю об этом завтра!»

      Впервые на арене цирка: иллюзион со связыванием! Хитрые узлы и гибкость тела! Артисты оригинального жанра представят вам номер, который самостоятельно лучше не повторять! Ита–а–ак, встречайте: один связывает, а другому не стоило связываться!

_____________       *Песня «Над тайгой» Ю. Алмазов, группа «Бумер».