Цветок Гондора

Под высокими серебристыми мэллорнами, у их подножия братство расставляло палатки на ночлег. Гимли уснул быстрее всех, и его храп невольно нарушал стройную тишину и величие эльфийской земли. Арагорн сидел рядом, начищая до блеска лезвие Андрила, и, казалось, был погружён в свои мысли. Вечерний воздух был тих и прозрачен, и мягкий блеск огней отовсюду отражался в резных фонтанах и на гладкой коре деревьев. После долгой дороги едва ли кто-то мог держаться на ногах, и всё же Далрин лежала без сна, теребя край тонкого покрывала, и слушая, как откуда-то сверху, из вышины сияющих чертогов слышится пронзительное негромкое пение, струящееся, словно свет из ниоткуда и заполняющее омрачённые души спокойствием и светлой грустью. То был плач по Гэндальфу. Плач, прекраснее всех беззаботных песен, что она запомнила от эльфов Ривенделла, плач, озаряющий сердце и дарящий утешение в скорби, что была ещё слишком свежа. Далрин слушала молча, не переводя и не вслушиваясь, разбирая лишь отдельные слова и не желая разбираться в тексте пения глубже. Ей хватало этих проникновенных звуков, хватало их живой боли и лёгкой тоски, слышавшейся в каждом такте. Впрочем, едва ли кто-то понимал до конца эту песню, а если и понимал, то не мог перевести ни слова, слишком ещё полный печали, которую было не превозмочь. Только теперь, слушая пение эльфов, Далрин смогла наконец поразмыслить о том, кому оно было посвящено. Она плохо знала Гэндальфа. Он приезжал несколько раз в Минас-Тирит, где снискал уважение и преданность Фарамира — к неудовольствию отца последнего — но сама Далрин видела его лишь издалека и не решалась заговорить с магом первой. Один лишь раз он сам обратился к ней, прося показать кратчайший путь по галереям и лестницам к библиотеке, и она, Далрин, бросилась со всех ног выполнять поручение. Потом ей даже было позволено заглянуть через плечо Гэндальфа и рассмотреть книги, что он листал — то была старая летопись, больше напоминавшая дневник Исильдура. Ничего не понимая тогда, она испытывала странное благоговение перед гостем. Потом они снова встретились в Ривенделле, но и там пересекались редко, до самого выхода братства в поход. И вот Гэндальфа нет. Отчего же теперь такое тянущее ощущение тоски в груди не давало ей покоя? Она поднялась и прошла дальше, к корням дерева, где располагались на ночь хоббиты. Стоя рядом и наблюдая, как Мерри взбивает подушку, а Пиппин перестилает одеяло, Далрин вдруг услышала, как Сэм произнёс: — Боюсь, в своих песнопениях они забыли рассказать о его фейерверках, мистер Фродо. Хорошо бы придумать что-то и о них… вот хотя бы так! Хоббит поднялся на ноги и, оглядевшись по сторонам, принялся декламировать: — Струился в небесах ночных каскад невиданных шутих… и с громом вспыхивал на миг горящий золотом цветник! — Сэм замялся и нервно сел, потирая ладонью затылок. — Не выходит у меня после долгой дороги, — огорчённо сказал он, но Далрин похлопала его по плечу в знак одобрения, и хоббит смущённо улыбнулся. — Тебе нужно чаще упражняться в сочинении, Сэмуайз, — проговорила она, заглядывая собеседнику в глаза. — Этак ты превзойдёшь своего хозяина, — она с подозрением бросила взгляд в сторону Фродо, но тот всем своим видом показывал, что вовсе не против такого поворота событий. — Моя же песня рассыпалась, как сухие листья под порывом ветра, — печально сообщил Хранитель кольца, — вот лишь часть её, — и Фродо начал негромко напевать: — Один стоял он на мосту, седой, усталый пилигрим, как древний витязь на посту, готовый в бой, а перед ним — Багровый ужас из глубин, непобедимый, страшный враг, но витязь выстоял — один! — и канул навсегда во мрак… — Ты не думал, — вдруг спросила Далрин, переводя на него взгляд, — как будешь рассказывать Бильбо об участи, постигшей Гэндальфа? Фродо вздрогнул и неловко пожал плечами. Он не мог и представить, как сделает это, как донесёт столь горькую весть до слуха дяди, и потому отвернулся, не желая продолжать разговор. Далрин проснулась, когда на небо взошла луна. Она осветила лица спящих путников, играя в ночной росе, и свет её был почти ослепительным, голубовато-бледным и будто волшебным. И в этом сиянии девушка увидела вдруг стоящую неподалёку высокую стройную фигуру, прекраснее всех, кого она когда-либо видела. Владычица Лориэна стояла босиком на влажной траве, платье её стелилось лунной дорожкой по земле, а рука манила к себе. Оглядываясь по сторонам, Далрин пыталась понять, кого же зовёт Галадриэль, но все спали, кроме неё самой. Не понимая до конца, что сейчас произойдёт, она встала и сделала шаг навстречу — тогда Владычица двинулась с места и Далрин бросилась следом за ней, переступая через своих спящих спутников. Галадриэль спустилась по пологой лестнице, ведущей к небольшому серебристому ручью, и, взяв стоящий у воды кувшин, зачерпнула им. Далрин без труда поспевала за неспешной походкой лесной Владычицы, и теперь, остановившись, увидела цель их пути — чашу на низком постаменте из белого мрамора. Галадриэль наполнила её из кувшина и тут только взглянула на пришедшую следом за ней девушку. Она не разжимала уст, но Далрин услышала её — как тогда, во время первой встречи. «Я знаю, что тревожит тебя, дитя Гондора — мысли мои сейчас о том же. Не время и не место тебе здесь, среди них. Не должно было тебе начинать этот путь». — Но я… — начала Далрин и осеклась. «Ты привязалась к юным хоббитам, жалость к Хранителю Кольца затмила твой разум, но не жалость нужна ему сейчас, а сила и мудрость. Ты хочешь помочь ему теперь? Оставь эту дорогу и возвращайся в родные земли — там тебя ждут с вестями куда более горькими, чем всё, что доселе встречалось вам по пути. Оставь эту дорогу, дитя Гондора». — Тогда братство распадётся! — вымолвила изумлённая Далрин, делая ещё один шаг и подходя ближе к чаше. «Оно уже распалось — раньше, чем ты могла предположить. Его судьба не в твоих руках, да и не была никогда. Тебе не подвластно ничего, кроме собственной судьбы — и ты можешь ещё успеть её изменить, пока мрак за Андуином ещё не поглотил всё живое. Спеши, дитя. Времени нет». — Ты хочешь взглянуть? — вдруг произнесла Владычица, рукой указывая на чашу, и Далрин поразилась её голосу, прохладному и спокойному, как лунный свет. — Зеркало показывает каждому своё — кому минувшие годы, кому грядущие, а кому-то, что могло бы случиться, и даже мне не под силу предугадать, что явится тебе. Взгляни. Далрин стиснула пальцами края чаши, стараясь, чтобы не коснуться воды, и устремила взгляд в глубину прозрачной воды, до самого дна. Сначала вода была неподвижной, но уже спустя мгновение лёгкая рябь побежала по её поверхности, и среди бликов и нечётких очертаний начали вырисовываться картины. Вода дрожала и колыхалась, хотя ветра не было, и Далрин различила в дымке человеческую фигуру, фигуру человека, ведущего бой с сотнями незримых в зеркале врагов. Стрелы одна за другой пронзали его, и всё же он держался, будто защищая кого-то. Лица его не было видно, но что-то знакомое казалось девушке в его облике. Словно невзначай, она шепнула мысленно зеркалу, прося открыть ей имя воина — и в это же мгновение тот обернулся. Рука плеснула изо всех сил по воде, развеивая остатки видения, и Далрин, зажимая рот обеими ладонями, отскочила в сторону. Она тяжело дышала, и лицо её побледнело, словно от ужаса, увиденного только что. Галадриэль пристально наблюдала за ней, не произнося ни слова, и, видя это, Далрин горячо воскликнула, глядя на неё в упор: — Ваше зеркало лжёт… — она не успела договорить, как Владычица покачала головой, словно приказывая умолкнуть. — Это развилка, — беспомощно предположила Далрин, — лишь один из путей. Зеркало показало, что может случиться — но всё ещё может пойти иначе, ведь так? Владычица протянула руку, кончиком пальца приподнимая её подбородок, и теперь Далрин увидела, сколько тёплой печали было в её глазах, сколько сочувствия и света. Едва ли она могла желать зла ей, показывая такие образы в зеркале — ведь оно не подчинялось её власти. — Что мне сделать, чтобы предотвратить это? — тихо спросила девушка. — Я тотчас же брошусь в путь, если мой отъезд поможет. — Твоё предназначение сейчас в Белом городе, дитя. Поспеши же туда. Позади послышались шаги, и Далрин, оглянувшись, узнала Фродо, тихонько подкравшегося и теперь стоящего у неё за спиной. На лице хоббита, почти прозрачном в ночном свете, было написано изумление и недоверие. — Ты уезжаешь? — Прости меня, Фродо Бэггинс, Хранитель кольца. Мне не суждено помочь тебе в этом трудном пути, но знай, что на юге, в белокаменном граде, я буду ждать твоего возвращения под звон серебряных труб. И да пребудет с тобой память о нашей дружбе. Склонившись над хоббитом, она взяла его кудрявую голову в ладони и осторожно коснулась губами его нахмуренного лба. Прикосновение это было мирным и тихим, как будто на миг все напасти отхлынули, позволяя вздохнуть спокойно и утешая. И ни в сердце Фродо, ни в сердце Далрин не было сомнений, что встреча их ещё состоится — позже, много позже, но состоится. Возвращаясь к своей постели, Далрин заметила, что Арагорн, отдыхающий чуть в стороне от всех, курил трубку и не спал. Лицо его было непроницаемым, но едва она приблизилась, испытующий взгляд Эстеля приковал её к земле. — Тоже не спится? — спросила девушка, садясь на корень дерева рядом с ним, но Арагорн, казалось, знал больше, чем следовало бы. Он посмотрел на неё внимательными серыми глазами, и Далрин смутилась невольно от этого взгляда, простого и пристального. — Утром я уеду. Попрощаюсь со всеми и уеду. Не знаю, что будет дальше. Владычица говорила мне о родном городе, о том, что должно мне быть там в этот мрачный час… Но что делать, если мне страшно? Страшно преодолевать путь одной, страшно оставлять вас? Арагорн накрыл её руку своей широкой ладонью. — В тебе, как и во мне, течёт кровь дунаданов, — промолвил он, отмечая, как вспыхнули глаза девушки, когда он приравнял её к себе. — Мужество тебя не покинет.