Цветок Гондора

Странное опустошение царило в Минас-Тирите. Проезжая его улицами, Далрин ловила взглядом рунические надписи над арками и крыльцами, обозначавшие имена и титулы давних владельцев домов, но дома эти были пусты, ни одной живой души не было под их белокаменными сводами и ослепшие окна устремлялись к рассветному солнцу. Тихо было в неприступной крепости и лишь окрики ремесленников да воинов слышались в переулках, тишину которых разрезал в наступающем рассвете стук копыт Альдо. Далрин свыклась уже со своим конём. Он не был одним из лучших, но преданно служил своей хозяйке, а большего той и не было нужно. И теперь он мчался по улицам и каменным улочкам Минас-Тирита, рассекая попадавшиеся кое-где толпы жителей и устремляясь к туннелю, ведшему наверх, к седьмым вратам. Далрин уехала из Хельмовой Пади, едва только рассвело и остатки войска урук-хаев скрылись в долине. Больше её ничто не удерживало в горной крепости, и простилась она лишь с Сигмундом и Эовин — остальные собирались отправляться к развалинам Изенгарда. Никто не заметил, как Далрин вывела коня за стены крепости, сопровождаемая одной лишь роханской принцессой, которая тщетно пыталась удержать подругу здесь. Уже садясь в седло и поправляя ножны у пояса, девушка вдруг остро ощутила, что эта встреча может стать последней. Саруман был повержен, но это лишь было полдела. Тьма с востока всё так же нависала над всеми свободными городами Средиземья, и ничто не могло устоять перед ней — а Далрин ехала ей навстречу. Склонившись с высоты коня, она крепко обвила руками шею подруги и, стиснув её в бережных объятиях, оставила лёгкое касание губ на её прохладной щеке. Эовин шептала что-то, но Далрин уж не слушала её, нехотя выпуская её из своих рук. Она ехала на восток, и времени медлить не было. Наконец она выехала по длинному проходу, озарённому светильниками, к седьмым воротам, и тут же спешилась, ласковым шёпотом успокаивая волнующегося Альдо. Конь негромко ржал, но всё же позволил двум стражникам увести себя, и Далрин в лучах золотого солнца приблизилась к створкам ворот, поклонившись стражам. Теплом отдавалось у неё в сердце, едва она рассмотрела их одежду — шлемы с крыльями чаек и белое древо со звёздами и короной, вытканное на чёрных плащах. Все тревожные мысли вдруг исчезли, и одна лишь пульсировала силой, заполняя сознание девушки: «Наконец-то дома!». Среди них внезапно мелькнуло знакомое лицо, и Далрин окликнула его, боясь ошибиться: — Бритион! Друг мой Бритион! И тот оглянулся вмиг. На лице стража — взрослого мужчины лет пятидесяти — отразилась улыбка, словно радость встречи передалась ему от девушки. — Госпожа, — склонился он, пожимая ей протянутую руку, — в недобрый час ты вернулась. Поспеши же, ибо владыка ждёт тебя. Далрин поспешила в отворившиеся ворота, и тут же оказалась на Фонтанном дворе. Белые плиты сверкали в солнечных лучах, и в центре двора зеленел луг с фонтаном посредине и засохшим белоснежным стволом Древа, печально ронявшим капли с ветвей в озерцо фонтана. Старое, древнее, словно измождённое долгими боями дерево странным казалось здесь, где всё было так ухожено. Проходя мимо, девушка трепетно коснулась его холодного ствола, проведя по нему ладонью и согревая его своим прикосновением. «Наконец-то дома!» — крутилось в её голове, и болезненный восторг в сердце смешивался с тревогой. Поднимаясь на крыльцо башни, она миновала стражей, приветствовав их поклоном, и вошла под высокие своды, в полутёмный зал, отделявший тронный чертог от входа. Она пересекала его торопливо, вспоминая отчего-то припоминая сумрачные залы Мории и невольно вздрагивая от таких ассоциаций. В какой-то миг ей подумалось, что она бы отдала всё, чтобы вернуться в те дни, проведённые в подгорном мёртвом царстве, и стереть из памяти всё, что случилось потом. И когда, пройдя зал, она постучала негромко в следующие двери, радость её сжалась и скорчилась в душе, почти исчезнув. Двери растворились сами собой, и взгляду Далрин предстал огромный чертог с узкими стрельчатыми окнами по обеим сторонам, за черномраморными колоннадами. Она не поднимала головы, но помнила сияющий тусклым золотом купол и украшения капителей. Меж колонн застыли мраморные изваяния королей прошлого, и девушка улыбнулась им, как старым друзьям. Но взгляд её был устремлён сейчас вперёд, туда, где на возвышении под мраморным навесом возвышался трон, а радом со ступенями стояло простое чёрное кресло, в котором сидел человек. Его Далрин бы узнала из тысячи близнецов — человека, вырастившего её, она не спутала бы ни с кем. Тот сидел неподвижно, держа что-то на коленях, и присмотревшись, Далрин уловила, что её он не видит. Стараясь ступать как можно тише, она прошагала до самого возвышения и склонилась в почтительном поклоне перед сидящем в кресле человеком. — Привет тебе, владыка, — тихо промолвила она, взглянув на него с внезапной робостью, — в горький час суждено нам снова свидеться. Денэтор поднял светлые пронзительные глаза, и она встретилась с ним взглядом, боясь лишним движением вызвать его недовольство. Только теперь она увидела, что держал на руках наместник — то были обломки турьего рога, оправленного серебром. Рука Далрин сама собой потянулась к нему, и Денэтор перехватил её кисть, сжав её старческими пальцами. — Может, ты дашь мне ответ? — медленно проговорил он, не причиняя девушке боли, но всё же сжимая её руку крепко. — Как вышло так, что ты жива, а он нет? Не вдвоём ли вышли вы из эльфийских земель? Далрин молча высвободила свою ладонь. — Самое страшное то, владыка, — начала она, — что меня не было рядом с ним, когда он погиб. Вот о чём не устану я сожалеть до конца своих дней. Зря послушалась я эльфийскую владычицу, отговорившей меня от дороги братства… — Ты слишком долго жила с эльфами, — сурово произнёс собеседник, — их сладкие речи затмили твой разум. В глазах Далрин блеснули слёзы. — Зачем ты говоришь так, ада? Ни на миг в эльфийских краях не забывала я о одном доме, и сердце наполнялось скорбью всякий раз, когда взор мой обращался на восток. Я тосковала по тебе и братьям, и ещё… — Довольно, — оборвал её Денэтор, — довольно досужих рассуждений на сегодня. Ты здесь — и сердце старика возликовало, что остался ещё человек, любивший моего сына так же сильно, как и я сам, — морщины на его лбу разгладились, и он раскрыл руки, привлекая к себе приёмную дочь. — С возвращением же тебя. И Далрин, почти плача, прижалась к его груди.