Цветок Гондора

— Не спится? Закат давным-давно уж догорел, и в покоях было сумрачно. Не двигаясь с места, сидел у стола в своей комнате младший сын наместника, обхватив голову руками и молча. Длинные тени легли на его лицо, и не покой был в его глазах, а тяжкая скорбь и отчаяние. Далрин стояла в дверях, глядя на брата не то с удивлением, не то с участием, и в своём чёрном платье с вышитым на груди Белым Древом она совсем терялась в темноте. Отец был груб на совете с Фарамиром, это она знала. Ещё с детства, тайком от всех, привыкла она пробираться в зал, где собирались военачальники и советники, и наблюдать за их разговорами и слушать их решения, порой мудрые, а порой и безрассудные. Рано утром собрался совет, и долго совещались старейшины во главе с наместником, обсуждая сдачу Осгилиата и падение Раммас-Экора, оставленных вчера без защиты. Тщетно Фарамир пытался объяснить, что силы неравны, что поход этот принесёт урон и без того обескровленной армии Гондора — вступился за него лишь князь Имрахиль, и Далрин, стоя за колонной и прижимаясь всем телом к чёрному мрамору, мысленно поблагодарила его за это. Князя она знала с детства, он часто приезжал в Минас-Тирит и подолгу общался с наместником и его родичами, уделяя внимание и маленькой тогда ещё Далрин. Теперь же он единственный поддержал Фарамира и единственный едва не лишился речи, когда хлёстко прозвучали слова Денэтора: «Осгилиат необходимо отбить». И сейчас, стоя беззвёздной ночью в покоях брата, Далрин не знала, жалеть ли того или поддержать, учитывая то, что помочь она ничем ему не могла. Фарамир поднял голову и жестом пригласил её войти — и она закрыла за собой дверь. Тихо, стараясь ступать бесшумно, она подошла к столу и опустилась на колени перед стулом, на котором сидел брат. Она провела рукой по его лицу, будто желая смахнуть все печали с его чела, но Фарамир лишь мотнул головой, не поддаваясь этим бережным прикосновениям. — Ты послушаешь отца? — спросила Далрин, не отходя от него и взяв его холодные руки в свои. — Отправишься на рассвете отбивать руины у врага? Тот ничего не ответил. Лицо его было белым, как мел, в синем полумраке комнаты, и глаза странно блестели. — Ты не можешь, — одними губами прошептала девушка, — не можешь сражаться за двоих, как бы ни хотелось этого отцу. Не можешь сражаться ещё и за того, кто никогда не вернётся. — А ты, как и отец? — вдруг резко задал вопрос Фарамир, испытующе глядя ей в лицо. — Любишь меня меньше, чем брата? Далрин изумлённо отшатнулась. — Я люблю тебя, — проговорила она твёрдым серьёзным голосом, — любила и люблю, пусть и не так, как Боромира, но знаешь что? Причина не в тебе. Не потому это так, что ты не достоин любви. Тебя я люблю другой любовью лишь потому, что ты — не он. Она обвила его шею руками, поднимаясь на ноги, и Фарамир наконец-то повиновался ей, раскрывая руки для объятий. Они сидели, прижавшись друг к другу, и только их дыхание нарушало тишину ночи. — Прости, — выдохнул он, ладонью приглаживая волосы на затылке девушки и как будто пытаясь заслужить прощение этой отчаянной лаской. — Я не то имел в виду. Я скучал по тебе, каждый день дома и там, в лесах Итилиэна и в развалинах Осгилиата — все мои мысли возвращались к тебе. И когда я увидел лодку, сердце моё сжалось не от собственного моего горя, но от мысли о том, каково придётся тебе, когда ты всё узнаешь. Эта война жестоко обошлась с нами… Отец сказал, тебя не было рядом с Боромиром, когда тот пал. Правда ли это? Далрин отвела взгляд. — Владычица эльфов показала мне его смерть задолго до неё, и мне подумалось, что своим отъездом я отведу повисшую над ним руку судьбы — но так не случилось. Не следовало мне верить эльфам. — Эльфам? Но ты ведь жила с ними почти год. Разве не изменилась твоя душа от этого? Далрин встала с его колен и подошла к окну. Те выходили на западную сторону замка, на Эред Нимрайс, возвышавшиеся над долиной снежными гигантами. — Послушай-ка, чему выучилась я у эльфов, — шёпотом начала она, обернувшись к брату. — Завтра ты уедешь и, быть может, не вернёшься — а я останусь здесь молиться о твоём возвращении. Давай помолимся вместе, Фарамир, — строго закончила она, и тот шагнул к ней, смерив её вопросительным взглядом. Голос девушки дрогнул и едва различимо в тишине запел, колебаясь: — О Гилтониэль, о Элберет, в ночи ночей нетленный свет, о ты, благой земли заря, услышь ушедших за моря… О Элберет, из края тьмы, — продолжала Далрин, и голос её крепнул, — к тебе взываем нынче мы, скитальцы сумрачных земель, услышь нас, о Гилтониэль! Фарамир стоял, словно околдованный, вслушиваясь в эльфийскую песнь, и едва слышный его голос сливался с пением Далрин: — Ты, словно горный снег, чиста, ты — юный ветер на устах, морей небесных свет, звезда, о Элберет… Здесь в серой сумрачной тени текут во мраке наши дни, — снова вздрагивал ломкий голос Далрин, — изгнанникам исхода нет, услышь же нас, о Элберет! Песня стихала, и Далрин, дрожа всем телом, бессильно повисла на руках брата. Тот держал её крепко и ласково, утешая и поглаживая по спутанным волосам. — Разве не только эльфы молятся владычице неба? — спросил тихо он, не желая потревожить её и одновременно больше всего на свете боясь увидеть её слёзы. — В старые имена мы с эльфами молились вместе, — прошептала Далрин. — Да хранит тебя Элберет. И она оставила лёгкий, хоть и горький поцелуй на его влажном лбу.