Цветок Гондора

Странная процессия попалась на глаза им обоим, едва они достигли седьмого яруса. Впереди шагали шестеро крепких молодцев, несущих на своих плечах носилки, в которых лежал кто-то неподвижный, шествие замыкал наместник. Не понимая, что делает, Далрин бросилась им наперерез. — Ада! — зазвенел среди отдалённого рёва битвы её тонкий голос. — Ада, что случилось? Она подбежала, хватая Денэтора за руки — тот оттолкнул её, так что она чуть не упала. — Город в огне, — так мне сказали, — горько произнёс наместник, не останавливаясь, — да и пусть сгорает теперь, когда всё потеряно. Вижу, ты пришла из огня — а только зря от него бежала, все мы всё равно сгорим, кто раньше, кто позже. И нам уготован погребальный костёр. Не будет у Денэтора и Фарамира места в усыпальнице предков, о нет: мы обратимся в пепел, как языческие короли древности. Подскочив, Далрин достала до свисающей с носилок руки Фарамира, коснулась горячей ладони, затем запястья, нащупала слабый пульс и воскликнула: — Он жив! Он ещё жив, ада, не спеши хоронить себя и его! — Ада? — ощерился наместник. — Оставь эльфийское наречие теперь, когда Запад погиб безвозвратно, оно больше тебе не понадобится. Словно громом поражённая, Далрин осталась стоять посреди Фонтанного двора, а процессия двинулась дальше, между древними стенами и многоколонной оградой, ниже и ниже, к улице Рат-Динен, к усыпальнице былых властителей Гондора. Далрин помчалась за ними, успев крикнуть Пиппину, чтобы тот отыскал Гэндальфа, а сама догнала отца у самого входа в склеп. На ватных ногах она вошла следом за процессией под купольные своды усыпальницы, где смутно видны были в каждом углу ряды мраморных столов, на каждом из которых возлежал покойник из числа прошлых наместников. Один стол в центре был свободен, и на него по слову наместника возложили Фарамира. Сам Денэтор лёг рядом с ним и тихо молвил: — Тут мы и будем ждать. Принесите сухих поленьев и обложите нас ими, облейте маслом и приготовьте факел. Когда я велю, подожжёте, — двое из слуг поспешили исполнять последнюю волю своего государя, а остальные встали подле стола, точно плакальщики у смертного одра. Далрин стояла поодаль. Едва дыша от ужаса, она шагнула к столу — и заговорила вдруг тихо и испуганно. — Ты не в себе, ада. Послушай, сын твой ещё жив, ещё теплится в нём жизнь — надо лишь позвать лекаря. Его лечить надо, а не хоронить. Позволь мне сходить за лекарем, ада. Тяжёлые веки наместника с трудом приподнялись, и внезапно он с силой ухватил девушку за руку и подтащил к себе. — Ты была мне дочерью, — сипло начал Денэтор, поглядывая на неподвижно лежащего без сознания сына, — плохой, но всё же дочерью,— в этот момент сердце Далрин пронзила обида, — и теперь тебе место рядом с нами. Ты дочь Гондора, дева из знатного рода, и честью будет для тебя упокоиться рядом со своими родичами… Вошедшие с поленьями слуги медленно и скорбно обкладывали сухим деревом стол, складывая его горой, в центре которой возвышалось ложе, на котором лежали наместник и его сын. Сделав жест слугам, Денэтор указал на Далрин — и те повиновались, схватив её за руки и усаживая на край стола. Пойманной птицей забилась она в их цепких руках, но по слову отца ей тут же связали руки, лишая возможности двигаться. Поленья окружали девушку со всех сторон, и из рук слуг наместник принял кувшин с маслом, щедро поливая им себя и тех, кто находился рядом с ним на столе. Липкое, жидкое, мерзкое масло заливало глаза Далрин, она почти ничего не видела, и слышала лишь, как отдалённо гудит на нижних ярусах сражение. Связанные руки её скользили друг об друга, густо политые маслом, и, едва помня себя, она опустилась на грудь брата, приложив к ней ухо, чтобы расслышать слабое биение его сердца. Оно и в самом деле билось, это храброе сердце гондорского военачальника, и его прерывистый стук успокаивал её, будто убаюкивая. Голова её кружилась, разум помутился, и лишь обрывки голосов и шума снаружи отдавались в нём. В эту секунду грохот копыт потряс усыпальницу, и в распахнутые высокие двери влетел на всём скаку белый всадник, вместе с которым на коне сидел полурослик. Последний спрыгнул с коня, и тогда Гэндальф тоже спешился и замахнулся посохом на стоящего во весь рост наместника — но было поздно. Он успел выхватить факел у одного из слуг и уронил его на гору поленьев, окружавшую стол. Политые маслом дрова вспыхнули мгновенно, огненным кругом окружая замерших на столе Далрин и Фарамира. Взвилось, загудело пламя, и в этот момент резкая, жгучая боль взорвалась в Далрин, мгновенно возвращая ей сознание. Полыхнула верёвка, сдерживающая её руки, и тут же сгорела, едва огонь охватил кожу. Пронзительный вопль огласил сумрачные своды усыпальницы, и тут же, как бы ему в ответ, сквозь огонь метнулся Пиппин, сталкивая со стола и груды пылающих поленьев тело Фарамира и одновременно торопливо сбивая плащом огонь с рук девушки. Они упали все втроём на каменный пол, но, к счастью, были уже на безопасном расстоянии от огня. И если бы в этот момент Далрин не потеряла от боли сознание, то увидела бы, как во весь рост стоящий на костре Денэтор прижимал к груди палантир, сгорая заживо.