Цветок Гондора

Золотом светились прозрачные занавески на узких окнах в уютной комнате, где рядом со стоящей посредине широкой кроватью в низком резном кресле сидела Далрин. Всё было как много месяцев назад в Ривенделле, и эти воспоминания вызывали у неё смешанные ощущения. Тогда всё казалось таким сложным и опасным, под бременем Кольца даже последний эльфийский приют был омрачён, и надежды не было — теперь же было такое же золотистое утро, только всё светилось и играло красками, словно избавленное от мрачной тени, ещё совсем недавно нависавшей над миром. И теперь Далрин как будто родилась заново, после всего, что случилось, после всех смертей и горя, выпавшего на её долю, теперь всё снова было хорошо. И всё было просто и понятно. Гэндальф раскуривал трубку, сидя напротив кровати и с лёгким волнением поглядывая то и дело на лежащего в постели хоббита. В другое время Далрин запретила бы ему курить в присутствии больного, не говоря уже о том, что это было запрещено уставом Палат, но сегодня всё было хорошо и ей не хотелось ни с кем пререкаться. Так она и сидела, жмурясь от проникающего в комнату солнца. По правде сказать, Далрин отчаянно хотелось спать после бессонной ночи: с вечера она с другими служительницами Палат умывала, переодевала и ухаживала за крепко спящим измученным Фродо, который даже не ощутил, как ему забинтовали левую руку, где теперь недоставало нескольких фаланг пальца. Фродо был бережно вымыт, переодет в чистые одежды и уложен спать в отдельных покоях, где никто не тревожил его сон. Сэм выглядел лучше, но и он был смертельно уставший, и Далрин позаботилась и о нём, найдя для него место в смежной комнате: он ни за что не хотел разлучаться со своим хозяином даже на ночь. В заботах о хоббитах она совсем позабыла о своих ранах, сняв бинты ещё на закате, когда отправилась встречать орлов и прилетевшего с ними Гэндальфа. Только сейчас, отдыхая в первых утренних лучах, она взглянула на свои руки с лёгким вздохом отвращения: почти до самых локтей простирались уродливые лилово-розовые рубцы, сделавшие её кожу похожей на чешую дракона — сравнение, достойное пера Бильбо Бэггинса, как вдруг подумалось ей. Впрочем, разве её собственные шрамы имели значение сейчас, когда всё закончилось хорошо и Фродо здесь, живой и почти совсем невредимый? Думая о Фродо, Далрин бросила на него взгляд и тут же заметила, что он шевельнулся. Сперва раз, затем другой, потом его веки медленно приподнялись, и карие глаза принялись смотреть по сторонам, словно в первый раз видя всё вокруг. Взгляд Фродо упал на Гэндальфа, и глаза его распахнулись ещё шире, в немом восторге. — Гэндальф! — полушёпотом только и выговорил он от волнения, и Далрин тут же вспомнила, что Фродо не знал о воскрешении мага и видеть его сейчас здесь для хоббита равносильно чуду. — О, Гэндальф! Маг смотрел на него пристально, словно не доверяя этим эмоциям, и вдруг постепенно морщины на его лице разгладились, а губы разъехались в обезоруживающей добродушной улыбке. Гэндальф рассмеялся — и Фродо захохотал следом за ним, хрипловато и неуверенно, и смех его согрел душу Далрин. В этот момент хоббит повернулся к ней, и девушка растерянно замерла, не зная, насколько уместным будет объятие, но Фродо сам потянулся ей навстречу, и Далрин обняла его — крепко и осторожно, боясь причинить ему боль своими прикосновениями. Она поцеловала его в щёку, и только тогда он на мгновение отстранился и вдруг удивлённо спросил: — Твои волосы… что не так? Далрин знала, что не так, ей об этом ещё в первый день сказала Эовин, да и она сама в этом потом убедилась, глянув в зеркало. Теперь среди вьющейся копны чёрных волос у неё белели частые седые пряди, как память о перенесённом ужасе на костре. Фродо коснулся одной из них, и Далрин поймала его забинтованную кисть и прижала к губам. Она только сейчас поняла, как сильно соскучилась за ним. А дверь тем временем растворилась, и на пороге уже виднелись кудрявые головы Мерри и Пиппина, и вот уже они вбежали в комнату, хохоча во всё горло, и набросились на Фродо, обнимая его и не отпуская ни на мгновение. Хоббиты смеялись так громко, что хохот их заглушил шаги нового посетителя: Гимли вырос на пороге, пряча улыбку в рыжей бороде и хлопая в ладоши, но Фродо заметил его и радостно окликнул по имени. За Гимли в комнате показался Леголас, за ним Арагорн, и Далрин даже не узнала их сперва — так хороши они были в праздничных одеждах. Но бывшие Хранители входили и входили, а Далрин с нетерпением смотрела на дверь, ожидая, когда же появится главный из них — и он почти не заставил себя ждать. Сэм вошёл последним, вернее даже не вошёл, а остановился в дверном проёме, прислонившись к косяку. И когда его тёплый, спокойный взгляд встретился со взглядом Фродо, Далрин вдруг поняла, что видит чудо: настоящее, живое чудо дружбы, дружбы, которой у неё самой никогда уже не будет… А потом они все вместе стояли в толпе гостей, глядя, как Гэндальф опускает древнюю гондорскую корону на голову Арагорна, и, глядя, как полощется на весеннем ветру королевское тёмно-синее знамя, Далрин ощутила, как щемит у неё сердце — словно прощается с безвозвратно ушедшей эпохой, которая сменилась новой прямо у неё на глазах. — Наступает эпоха короля! — провозгласил маг, делая шаг назад и улыбаясь тепло в ответ на широкую, немного смущённую и всё же королевскую улыбку Арагорна. — Да благословится она, — добавил он негромко, и новоиспечённый король обернулся к народу под шум и одобрительные возгласы толпы. — Этот день принадлежит не одному мне, — начал он, оглядывая своих подданных, — но всем. Возродим же заново этот край и будем мирно в нём жить. Новая волна аплодисментов и криков встретила его речь, а Арагорн пошёл к ним, и каждый кланялся ему с должным почтением — и неразлучные теперь Эовин и Фарамир, и король Рохана Эомер, и Леголас, которого король почтил приветствием… но только теперь Далрин заметила, кто стоял позади лихолесского принца с вышитым знаменем в руках. Далрин сама встретила гостей из Ривенделла, приехавших под стягом, вышитым руками самой будущей королевы, и теперь она просто смотрела во все глаза, на улыбающегося — вот уж редкое зрелище — Элронда и на стоящую перед ним, ближе к королю, госпожу Арвен. Почему-то её хотелось называть не иначе как госпожой, столько взрослого спокойствия и мудрости было в её взгляде. И всё же, когда Арагорн принял из её рук знамя и, приподняв кончиком пальца её лицо, вдруг склонился к её губам, Арвен обвила его шею руками, прижавшись крепко-крепко, и глаза её блеснули совсем детской радостью, словно не было ей больше двух тысяч лет. И народ ликовал, наблюдая за своим королём и королевой, но это был ещё не конец торжества. Далрин стояла рядом с хоббитами, когда Арагорн с Арвен подошли к ним, и хоббиты почтительно склонились перед королём, но тот остановил их: — Друзья мои, — проговорил он с такой учтивостью, словно это не его, а их только что короновали на царство, — вам ли кланяться? И, подавая пример остальным, он с женой опустился на колени перед четвёркой хоббитов.