Хроники Цеекус

      Мать всегда говорила: «Если всё внутри бурлит от ненужных чувств — не смей этого показывать. Просто считай про себя до десяти». Когда Эриния была хорошей дочерью, она так и делала.       Раз.       Её небольшая комната вся от охотничьего снаряжения до томов с религиозными учениями пропахла сандалом и орхидеями. Чужеродные запахи резко бьют по обострëнному даром обонянию, отдаваясь в носу раздражающей щекоткой.       — Взгляни в зеркало, Эриния!       Мать постаралась на славу: натёрла ей тело маслами, облачила в лучшее платье, вымочила волосы в отваре, усиливающем природный медный блеск, и собрала их в высокую причёску, нанесла белила на щёки и лоб и краску на глаза… Но загорелому и обветренному лицу Эринии, проведшей всё своё детство и юность в лесах и полях за городом, не идут белила. Чёрный контур подводки будто заключил сине-зелёные глаза в клетку, сделав их какими-то невыносимо старыми. Не скрытые волосами уши кажутся теперь слишком большими. Тугой расшитый золотом корсет бирюзового платья сжимает грудь, как тисками, заставляя вдыхать неглубоко и часто. Укороченная, но оттого не менее громоздкая юбка клонит к земле своей тяжестью. Ремешки плотно обвивающих ноги сандалий впиваются в них и сковывают мышцы.       По ту сторону витой, украшенной резными цветами рамы стоит идеальная наследница, искусная копия матери — прославленной Немезиды. Но никак не Эриния.       — Это обязательно? — интересуется она тихо. Главная дебоширка средь юных Птиц, зачинщица всех их проказ, с матерью она никогда не пререкалась. Это было бы слишком, так не положено. — Мне будет неудобно.       — Оставь свои жалобы. Не забывай, что сегодня ещё и первая твоя встреча с королевской четой. Если ты действительно усвоила хоть что-то, чему учили Цеекус, подобающий случаю внешний вид не помешает тебе пройти Испытание. В твоём поражении можешь быть виновна только ты.       «Ну конечно. Я лучшая их ученица, пусть они скорее удавятся, чем это признают. И если драсвиды сожрут меня из-за того, что у меня онемеют ноги и прекратится дыхание — в этом будет только твоя вина, матушка», — хочется сказать. Но Эриния лишь покорно кивает и отворачивается от зеркала. Девушка в отражении её раздражает.       — Ну что ж, — мать смеряет творение рук своих строгим оценивающим взглядом. Удовлетворённо дёргаются уголки её губ. — Здесь я закончила. Меня ждёт Её Величество. Прощай.       Ни поцелуя, ни пожелания удачи — лишь звук удаляющихся шагов.       Немезида не подбадривала и не говорила трогательных речей — материнская любовь была редкостью в знатных семьях, где по наследству передавался Огонь Вечной Юности. Бессмертные заводили детей не от любви, а из усталости от жизни, потому просто и цинично выращивали себе замену, чтобы после их смерти ни королевская семья, ни мир ничего не потеряли.       Когда-то Эринию не ранили ни холодность матери, ни десятилетнее отсутствие тщеславного брата, который, получив Огонь от отца, предпочёл семье пустыню, где мог вместо крупиц власти над соплеменниками получить полную — над грязным и отсталым тёмным народом. Когда-то для Эринии такие отношения были в порядке вещей. Но потом, помогая крестьянам с посевами и жатвой по поручению Цеекус, замечая, как тепло и дружно они живут, несмотря на свою бедность и смертность, заболела тоской и сомнением: а стоит ли оно того? Не лучше ли прожить короткую жизнь, но остаться свободной для чувств и поступков, нежели вечность существовать тенью матери и обречь на то же своё дитя?       На этот вопрос Эриния в своё время ответить не смогла, а потом стало просто поздно. Её уже связали клятвами. Ей выбрали службу, выбрали друзей, выбрали будущего мужа и будущий дом. Ведь так было правильно. Если она хочет быть частью этого мира, то ей надлежит занять место, что для неё давно определено. Она должна приносить пользу своему народу. Она — Птица… Уже сегодня окончательно ею станет.       Два.       Небольшая арена забита до отказа зрителями: крестьянами и ремесленниками в простых, но аккуратных и чистых одеждах, купцами в добротных костюмах и приметных пурпурных кафтанах, стражниками, опасливо держащими в руках полы своих длинных, расшитых серебром небесно-голубых плащей, чтобы не запачкать. У пустующей пока королевской ложи — вечно молодая знать в причудливых нарядах, буквально светящихся на стоящем в зените солнце от обилия золота и самоцветов. Старики и старухи, женщины и мужчины, мальчики и девочки — традиционное Испытание Птиц, которым заканчивается обучение, собрало на трибунах всех.       Бездействие невыносимо. Почти с каждым из своих однокашников Эриния неплохо ладит, но развлекаться беседой они не стремятся. Девушки и юноши, одетые в большинстве своем немногим скромнее её, напряжённо молчат: кто-то нервно постукивает пальцами по колену, кто-то накручивает на пальцы пряди, кто-то, закрыв глаза, повторяет нестихийные заклинания. Лишь двоих наследников знатных родов помимо Эринии не коснулось волнение, но с ними говорить не хочется, да они и сами не станут — слишком уж правильные и набожные при всём своём высокомерии, чтобы рискнуть вызвать гнев жриц Цеекус.       Эриния закрывает глаза. Собственный непривычный и оттого слишком сильный аромат сандала и орхидеи невидимой завесой отрезал запахи внешнего мира, а расслышать сквозь шум тысячи голосов зрителей чей-то конкретный слишком уж тяжело даже с её развитым за годы тренировок слухом.       Три.       Громко и резко, заставляя вздрогнуть и распахнуть глаза, завывает труба — королевская чета наконец прибыла. Эриния вместе со всей ареной встаёт и вскидывает голову.       — Его Королевское Величество Гелион, правитель Элькорты и владетель Барионы, всеведущий хранитель божественного Ока, и Её Королевское Величество Эйлетия, хозяйка Серебряного Дворца, избранница Великого Корвуна, сострадательная хранительница божественной Слезы! — торжественно объявляет глашатай и шагает в сторону.       Королевские близнецы высоки, бледны, облачены в щедро усыпанный бриллиантами, жемчугом и серебром белый шёлк. У них глубокие серые глаза и белые волосы, убранные под причудливые венцы. Они — словно вылитые из стекла или выточенные из слоновой кости статуи. Королева приветственно улыбается, король, удостоив подданных лишь холодным безразличным взглядом с высоты, сразу садится на своё место. Кожи касается неприятный холодок.       — Его Высочество Астелий, наследный принц Элькорты! Её Высочество принцесса Минерва! — голосит глашатай, принуждая севших уже было зрителей подняться вновь.       Из темноты проёма в ложу выходят две женщины с младенцами на руках — Немезида и командующая Птицами Эхлин. Они похожи, словно сёстры-полозы, в зелёной с золотом парче и с золотыми уборами на спадающих на плечи каштановых волосах. Детям на их руках чуть больше года. Сложные многослойные дорогие наряды, в которые заключили маленькие тельца, явно тяжелы и сковывают движения, но бедные малыши никак не выражают недовольства. Бледные, беловолосые и светлоглазые, те рассматривают собравшийся народ с застенчивыми улыбками и уже обещают стать точными копиями венценосных родителей.       У всех бессмертных одна судьба, и королевская семья не исключение, а скорее образец: из поколения в поколение они перенимают не только взгляды на жизнь, манеры и должность, но даже лица. Как… жутко.       Четыре.       Глашатай исчезает. На белёсый, исходящий маревом от полуденного солнца песок арены ступают двенадцать жриц Корвуна с мерзкой старухой Хиемой во главе. Лицо само собой искажается в гримасе: Эриния как наяву чувствует острые недружелюбные взгляды, с первого её появления на пороге Храма сопровождавшие её за тренировками, охотой, чтением, трапезой и разговорами с приятелями — большинство старших Цеекус её просто ненавидят, не иначе как за весёлый нрав, громкий голос и упрямство.       Хиема шагает вперёд и устремляет ледяной взор ядовито-синих глаз на королевскую ложу:       — Великий Корвун ожидает от Птиц служения…       — Да будет так! — стройно говорят все двенадцать сестёр.       Старуха продолжает свистящим голосом:       — Божественный дар нужно оправдать: выплавить в горне знания и закалить боем…       — Да будет так! — повторяют сёстры.       — Сегодня день Испытания. Докажите, что заслужили свой дар, пред королём и пред всем народом светлых!       — Во имя Великого Корвуна! — звучит хор в последний раз.       На арене теперь лишь пять жриц, что плавно расходятся в стороны и принимаются за магические пассы, нужные более для зрелища, чем для заклинания.       — Айла, Элиот, Мера, первородная стихия к вам взывает. — В воздухе начертан водный символ.       — Трокс, Эриния, Тирея, первородная стихия к вам взывает. — Черёд огненного знака.       — Марий, Бермо, Эллия, первородная стихия к вам взывает. — Легко выписан и знак земли.       — Баригус, Вера, первородная стихия к вам взывает, — хрипит седая, почти такая же дряхлая как Хиема, Цеекус, обозначив над собой символ воздуха.       — Доирея, — коротко и веско выдаёт имя Фульга — одна из самых маленьких Цеекус, выглядящая как темноволосая и остроносая девочка лет семи. Пальчики искрятся, выпуская в песок арены ветвистую молнию и превращая часть его в мутное стекло. Надо запомнить, где оно, чтобы не оступиться в бою.       Толпа на трибунах, и так восторженно ахающая после каждого знака, теперь и вовсе ревёт в предвкушении — укротители гроз рождаются среди Птиц очень редко. Громкий звук бьёт по чутким ушам, заставляет поморщиться. Эринию их восторги самую малость раздражают. Показанное Цеекус — простейшие стихийные всплески, почти не направленные, не тратящие почти энергии — такую «магию» даже королевские младенцы могут показывать, если эти милые дети «птенчики». Что же всех этих людей так поражает и восхищает? Видно, ей этого понять не дано… Или всё же дано?       Эриния вспоминает взгляды деревенских, когда она высекала щелчком пальцев искры и тушила пожар, лишь протянув к нему ладонь. Благоговейные, по-детски восторженные. Простым смертным, лишенным магии, погружённым в рутинные заботы, отчаянно не хватает даже таких примитивных чудес. Птицы рождаются и среди них, пускай очень редко, но когда такое случается — одарённого ребёнка тут же забирают жрицы, и больше он с семьёй не видится. Оно, наверное, и к лучшему. Эриния не раз встречала на пороге Храма безутешных матерей, но лучше уж так. Лучше попрощаться сразу, запомнить своё дитя милым невинным созданием лет трёх, не видя, как оно отдаляется от родных, а потом и вовсе начинает презирать их, наслушавшись всякого в высшем обществе про неспособность крестьян жить по божьим заветам и избранность Птиц. Лучше уж так.       Пять.       Испытание начинает Айла — рыжая, крепко сбитая, невысокого роста, как раз одна из крестьянских. Твёрдая речь при перечислении полученных в Храме магических навыков, не слишком изящные, но действенные пассы в бою с ящероподобными драсвидами — возгласы толпы после представления, устроенного жрицами, порядком утихают. Эриния улыбается. Они не могут оценить обнажённого, не прикрытого мишурой эффектности мастерства, им нужно только зрелище. Но Айла великолепна. Скучающий король, правда, ничуть не изменяется в лице, объявляя о том, что Испытание пройдено, зато старуха Хиема удостаивает её парой хлопков, а это что-то да значит.       Айла выходит, легонько сжимает плечо следующего ученика в знак поддержки, падает на скамью рядом с Эринией, и нарочито громко и небрежно бросает:       — Ерунда! Даже одежды не замарала.       — Я рада за тебя, — отвечает Эриния не особо искренне, но с улыбкой, в то время как остальные выкрика будто не замечают, давно привыкнув, что «деревенской бабе» вечно не хватает внимания.       Айла в ответ фыркает: показывает, что снобы из знати её очень сильно не интересуют, и поворачивается к арене, к их общему другу Элиоту. Элиот тоже великолепен в своём мастерстве, но совсем иначе. Тонкий, манерный, с прямой осанкой и беспечной весёлостью в зелёных глазах, он делает упор не на практичность, а на дешёвые фокусы. Кружащие вокруг него капли перетекают из формы в форму, составляют целые картины. Бой со свирепыми драсвидами напоминает скорее танец. Толпа рукоплещет, мать с королевой ослепительно улыбаются. Оно и ясно — идеальное выступление аристократа для других аристократов.       Король поздравляет с прохождением Испытания всё с тем же отрешённым выражением на лице. Эриния в который уж раз не может долго глядеть на него, вздрагивая словно от холода.       Шесть.       На арену выходит следующая Птица. Элиот, сбросив свою очаровательную улыбку, нагло втискивается между Айлой и Эринией, но они обе и не против.       — Ну и как тебе? — спрашивает с теплотой. Айла, решившая было, что обращаются к ней, обиженно отворачивается.       — Отвратительно. Просто отвратительно. — Эриния ласково треплет друга по тёмным волосам, чувствуя тяжёлый и колючий взгляд, что вонзает в неё следящая из королевской ложи мать. «Ведёшь себя недостойно», — почти слышит, но лишь встряхивает головой. Пока мать далеко, можно притвориться, что Эриния просто не заметила её неодобрения. — Сплошное хвастовство. И ведь никто даже не услышал, как ты ошибся в нестихийном заклинании!       — Будто тебе Немезида не приказала пускать народу пыль в глаза, — фыркает тот. Взгляд Эринии сам собой обращается-таки к недовольной матери. Она и приказала… — Да и когда ещё я так… похвастаюсь? Ты у нас — огонь-дева. Ты станешь истреблять тёмных разбойников, живность, что они развели, — Элиот кивает в сторону арены, где бьётся с ящерами-драсвидами очередная их однокашница, — нежить… — голос его суеверно дрожит.       — Не бывает никакой нежити. Нету её, — влезает Айла в чужой разговор. — Сестра Прина сказала, историю про то, что, мол, род прервётся — все из рода, кто Огонь носил, из могил встанут, Цеекус сами и придумали. Шоб бессмертные потомство давали и Огонь не теряли. Да-да! А тёмные из пустыни к нам совсем не ходят…       — Твоё пламя годится лишь для битвы, — продолжает Элиот уже шёпотом, не обращая на галдящую Айлу внимания. Тёплое дыхание непривычно щекочет не скрытое под волосами ухо. Приятно почти до мурашек. Эриния стала бы намного счастливее, если б мать выбрала ей в супруги именно Элиота. Любви, конечно, нет, но нет и отвращения, что отравляет при виде нынешнего жениха. — А меня с моею водяной стихией вполне можно применить в быту, чтобы отводить от полей весенние наводнения и призывать дождь в засуху. Мне отныне назначена вечность на побегушках у вонючих крестьян с их прожорливыми личинками, — замечает Элиот со вздохом, отстраняясь.       Айла, что до того самозабвенно подслушивала, стиснув зубы, встаёт и уходит. Элиот смотрит ей вслед растеряно и чуть виновато.       — Глупая, — говорит, поджимая губы. — Обиделась, будто это про неё. Но она же Птица. Она с нами, а не… — Морщит нос. — С этими. Пускай мы им и служим, но даже целая деревня нашего ногтя не стоит. Они же смертные. Их жизнь пустая.       Эриния глядит в его безмятежные глаза, отражающие и умножающие солнечный свет, ласковые, весёлые, и тоже хочет уйти. Она сама с радостью поменяла бы грядущую вечную жизнь на скоротечную жизнь крестьянки. Тогда она хотя бы была собой, а не тенью матери, обречённой занять её место.       — Жрицы твердят  — служи, — говорит Элиот ещё мягче, видно, разглядев в глазах Эринии отчуждённость. — Но чего ради? Все эти… — Он дёргает плечом. — …Всё равно умрут. Сильный слабому не слуга.       Прямая спина, уверенный взгляд, ласковый голос режет надменностью. Истинный аристократ.       Эриния хочет нахмуриться. Вскочить с рёвом. Или сжать его пальцы в своих, дружелюбно, но решительно, и сказать мягко настолько, насколько она только способна, чтобы не напугать очередного друга своей резкостью и не мучиться потом в поисках прощения: «Ты не прав. Мы светлые, такова воля Великого Корвуна. Мы лишь следуем ей».       Но она молчит. Она молчит потому, что в его словах есть доля правды. То, что бессмертные относятся к смертным как к низшим — не правильно, но правильно ли тогда, унижая и ни во что ни ставя крестьян, исполнять любую из их просьб? Это же... лицемерие.       Она молчит. И, будто дождавшись этого её молчания, знаменующего согласие, в запястье вцепляются костлявые морщинистые пальцы сестры Хиемы и в спину свистящим шёпотом летит:       — Смеешь перечить воле Великого Корвуна?!       Семь.       Элиот, вздрогнув, пугливо отодвигается подальше, а затем и вовсе покидает трибуны под холодным взглядом жреческих глаз. Хиема не говорит ему и слова, и Эриния подавляет в себе страх и раздражение.       Ведь это несправедливо.       — Это несправедливо, — повторяет Эриния вслух. Она пытается аккуратно разжать чужие пальцы, но Хиема вцепляется лишь крепче, до боли. — Вы же его слышали! Почему опять виновата я?!       Хиема глядит на неё злобно. Глаза — льдинки, свистящий шёпот — колючий зимний ветер:       — Потому что виновна лишь ты. Скоро узнаешь, — кивает медленно в ответ на возмущённый взгляд. — Уж поверь, нам открыто грядущее.       — Неправильно винить кого-то за то, чего он пока не сделал.       — Но ты сделаешь. О-о, сделаешь. Нити жизней сплетены, случайности вот-вот приведут тебя в точку невозврата. Ныне — главный день твоей жалкой жизни. Ныне решится твоя судьба и ты не сможешь поменять её, скольких бы попыток ни делала. Тщетно. Этого не изменить. Ничего не изменить.       Хиема расцепляет пальцы, оставляя на запястье ледяной ожог, ярко-алый след пятерни, и вновь садится прямо на своей лавке.       Глаза застилает пелена слёз, и Эриния не сразу чувствует, как теперь уже девичьи пальчики дёргают за тяжёлую юбку, чтобы привлечь внимание.       — Пора идти, — грустно напоминает тихо подкравшаяся маленькая светловолосая Калифакта. — Твоя очередь.       Пора идти. Эриния сжимает и разжимает кулаки, смаргивает злую влагу, в который уж раз чувствуя на себе взгляд матери. Встаёт плавно. Шагает к арене гордо. Отныне ей нельзя показывать слабость — только не при других бессмертных. Нельзя плакать, смеяться, нельзя горбиться, высовывать язык и зарываться носом в чужие волосы, чтобы впустить в себя тёплый аромат солнечного света, присущий всем сильным светлым. Отныне она не может охотиться в лесу, полагаясь не на магию, но на обострённые даром чувства, и сидеть в городе на покатых ступенях, с восторгом взирая на простирающиеся внизу, как на ладони, цветной рынок и оживлённую пристань.       Отныне она не может быть собой. Её мать передаст ей свой Огонь Вечной Юности, а вместе с тем — и всю набранную за время бессмертия ношу.       — Гляди, какая расфуфыренная! — несётся вслед от какого-то купца.       — Конечно! Это дочь Немезиды. Той, что от королевы и принцессы не отлипает. Девчонка должна быть хороша, чтоб занять её место, — отвечает тому приятель.       Лишь дочь Немезиды. Смысл всей жизни Эринии быть её дочерью, а потом встать на её место, стать ею.       Восемь.       Она одна на арене. Королева привычно удерживает на губах улыбку, король смотрит в пустоту, мать дёргает бровями подгоняя: «Ну, чего застыла? Начинай!».       Эриния склоняется к белёсому песку в реверансе:       — Я Эриния Аврорус, дочь Немезиды. — Толпа шелестит, обсуждая её происхождение, бессмертная знать одаривает презрением со своих мест подле королевской четы. Эриния сдерживается, чтобы не поморщиться. — Моя первородная стихия — огонь, освоена в грубых и тонких слоях. Владею нестихийной магией перемещения, защиты и поиска. Развиты птичьи чувства…       Эриния замолкает. Глядит выжидающе в ложу.       Королева Эйлетия, встретив взгляд короля, как всегда скучающий, делает изящное движение кистью и с ласковой улыбкой, жуткой на почти белом лице, произносит:       — Чудесно! Покажи тонкую стихийную магию.       Эриния кивает. Ремни впиваются в напряжённые икры, тугой корсет мешает поднять руки, усложняя пассы и дыхание в нагретом от раскалённого песка воздухе арены. Но она упрямо поджимает губы и гнёт пальцы — ловит и сплетает нити бытия, пока вокруг не появляются сотни светляков. Нити сплетаются туже — и вот уже маленькие смазанные огоньки, срастаясь, превращаются в больших бабочек с пламенеющими крыльями. Огненные мотыльки разлетаются по арене, то приближаясь к зрителям почти на расстояние вытянутой руки, то наматывая круги вокруг создательницы. Зрители провожают магические сгустки по-детски восторженными взглядами. Королевские младенцы одобрительно лепечут на руках у своих высокопоставленных нянек и тянут к огонькам пухлые ладошки.       Эринии от восхищённых вздохов матери как-то по-особенному гадко.       Огонь — это чистая, первобытная жизнь и чистая смерть. Огонь — это оружие. Играть с ним, запирать непокорную стихию в тонких и хрупких устойчивых образах — кощунство.       Сильный слабому не слуга. Эриния сжимает ладонь в кулак.       Некоторые огненные мотыльки сбиваются вместе и превращаются в воронов. Беззвучно щёлкая яркими клювами и раскрывая когти, распахивая пламенеющие крылья, они бросаются в поредевшие ряды прекрасных созданий, клюют, царапают, терзают, пока бабочки не рассыпаются в воздухе горстью переливающихся искр. Вороны кружат над ареной, расходясь в немом торжествующем крике. Но Эриния с легкой улыбкой вновь сплетает нити.       Из искр рождается ястреб. Он один в своём роде, и, объединившись против, стая воронов растерзала бы и его на первозданные искры, но стаи нет. Пока ястреб кружит над ареной и сбивает одного за другим, вороны лишь позорно убегают, и толкаются, и сходятся в бою из-за свежей обиды, и вырывают друг у друга остатки добычи и огненные перья, и гибнут под ударами хищника. В конце остаётся лишь ястреб. Эриния расслабляет руки, обращая в сноп искр и его, и с трудом возобновляет замершее отчего-то дыхание.       Притихшая было толпа теперь не скупится на аплодисменты. Мать глядит на Эринию чуть растеряно — она настаивала лишь на том, чтоб развлекать толпу бабочками. Ненавидящий взор сестры Хиемы заставляет вздрогнуть.       Эриния поднимает голову и впервые встречает взгляд короля. Его Величество Гелион чуть склоняется ближе к арене. В неживых глазах мелькает искра интереса… или то просто отражение настоящих искр, что ныне медленно опускаются на белёсый песок арены?       Королева Эйлетия набирает в грудь воздух и приоткрывает губы, то ли убедившись в умениях молодой Птицы и объявляя о прохождении ею Испытания, то ли для просьбы выпустить на песок драсвидов и начать бой, и мать, глядя на свою госпожу уже расплывается в самодовольной улыбке. Но та ничего сказать не успевает.       Из уст короля доносится бесчувственное:       — Всех нечистых — на арену. Мне интересно, как скоро она умрёт.       Девять.       Драсвидов, напоминающих то ли уродливых горбатых карликов в чешуе, то ли неправильных, бескрылых и прямоходящих драконов, несколько десятков, в то время, как обычно на одну Птицу выпускают от трёх до десяти. Они перемежают звериные клёкот и шипение с такими же шипящими и клокочущими словами, жёлтые глаза — клеймо зверя — следят за ней не моргая.       Драсвиды перетекают по арене плавно и атакуют резко, будто змеи, несмотря на грузные с виду тела. Кожа сродни драконьей едва пропускает огонь, в то время как их собственные иглы-когти и бритвы-зубы с лёгкостью рассекают человеческую плоть при каждом ударе.       Магия и обострённые даром чувства едва спасают. Её роскошный наряд в конце боя превращён в лохмотья, кожа иссечена глубокими порезами, волосы рассыпаны по влажным от крови и пота плечам и слеплены на повреждённом затылке. Голова кружится от избытка прошедшей через тела магии и густого металлического запаха ушедшей из своих и чужих ран жизни, что раскрасила белёсый песок.       Толпа рукоплещет, а Эриния падает на дрожащие колени, непослушными руками удерживая от падения верх изодранного платья. С губ рвётся стон: горячие песчинки тут же впиваются в обнажённую плоть разъярёнными пчёлами. Она поднимает взгляд к ложе. Бледная мать едва-едва выдавливает улыбку. В глазах короля лишь отстранённая задумчивость и пугающе холодный интерес. Но тут облачённое в ослепительно белый тело вздрагивает, а глаза озаряются неожиданным пониманием и отмирают, впуская ненадолго жизнь.       — Мы живём со всеми в мире. Зачем нам столько огненных Птиц? Готов поспорить, эта, — он небрежно кивает в сторону арены, — стоит оставшихся двоих. Пусть докажет. Остальных огненных — на арену! — приказывает король.       До Эринии с трудом доходит, что он приказал им биться насмерть.       Толпа сначала неодобрительно шепчет, но уже через несколько мгновений — сменяет своё неодобрение на предвкушение. В конце концов, кто для них Птицы? Бессмертные, живущие лишь для их защиты и увеселения. Могущественные… но совершенно безобидные, далёкие, а оттого не достойные ни страха, ни сочувствия.       Мать глядит с недовольством: «Почему ты ещё на песке? Вставай! Не смей подвести меня!». Мать не сильно расстроится, увидев её смерть. В конце концов, чего стоит дитя, если ты всегда можешь вырастить другое, правильное, в случае неудачи?       Эриния с трудом поднимается на ноги, опираясь иссечённой ладонью на шершавый и ещё тёплый бок поверженного драсвида. Её однокашники, нерешительно застывшие на краю арены, ближе подходить не спешат. В светлых глазах в разных пропорциях смешались страх и решимость.       Они тоже должны стать бессмертными. Они тоже не имеют права сдаться.       Возможно, Эриния могла бы победить… но зачем?       Король без злости отталкивает от себя пытающуюся его вразумить супругу и возвещает, подгоняя:       — Сражайтесь! Такова воля Великого Корвуна!       Может, Элиот и прав. Они лишь прикрываются волей бога…       Усталый взгляд цепляется за висящий поверх ослепительных одежд короля медальон — магическое Око. Осколок разрушенного Вселенского Камня, подвластный лишь магии Птиц.       — Как вы можете слышать волю Корвуна, если вы не Птица? — бросает Эриния зло.       Король отчего-то улыбается. Неестественно, всё ещё холодно. И одним жестом отправляет её соперников прочь.       — Ты можешь быть интересной. Ты прошла Испытание и заслужила Огонь. Поздравляю.       Королева после секундного замешательства без труда натягивает на лицо улыбку, облегчённо вздыхает мать…       Интересной. Она может быть интересной, а король затеял всё это просто ради интереса.       Интересной. Всего-то интересной. Королю всего-навсего было интересно узнать, как скоро она умрёт, сейчас королю интересно, что может она выкинуть, оставаясь в живых.       Эриния пробегает взглядом по трибунам, выискивая взглядом знакомую изящную фигуру.       Элиот прав. Жизнь Птицы ничего не стоит. Они лишь тени своих отцов и матерей. Лишь безвольные стражи чужого спокойствия.       Десять... Но счёт здесь совсем не помогает.       — Я отказываюсь от Огня, — произносит Эриния, казалось бы, едва слышно, но толпа на трибунах постепенно затихает, вслушиваясь.       Его Величество Гелион лишь непонятливо моргает:       — Что?       — Я отказываюсь от Огня Вечной Юности! — произносит громче.       Медленно, аккуратно она отстраняется от драсвидовой туши и плетётся к выходу.       Бессмысленное бессмертие того не стоит. Служба ничтожному королю, убивающему подданных от скуки, этим смыслом стать не может. Она лучше будет жить в лесу, как зверь, чем существовать в клетке вечного долга.       — Ты не имеешь права!.. Ты Птица! — бросает мать ей в спину.       Обернуться нет сил.       — Имею. Согласно священной Книге Судеб, любой имеет право отказаться от Огня.       Арена провожает Эринию почти полным молчаньем.       На выходе уже ждут Цеекус: стоят по обе стороны узкого коридора со свечами в руках. «Я, часть от тебя, первородная стихия, несущая жизнь и смерть, к тебе взываю», — повторяет Эриния мысленно. Неспокойные язычки пламени тянутся к ней. Медленно, незаметно, но восполняют потраченные в бессмысленном бою силы.       — Спасибо, — шепчут разбитые губы. Царапины постепенно затягиваются.       И жрицы кивают, а в глазах их плещется неприкрытая ненависть, что с каждым шагом от старших сестёр к младшим постепенно сменяется страхом.       И вдруг одна из младших, то ли всё та же Фульга, то ли светленькая солнечная Калифакта — в коридорном полумраке их не различить — отбрасывает свечи и доверчиво обхватывает колени. В девичьем голоске — невыплаканные слёзы.       — Не смотри в глаза человеку в чёрном, не говори с ним, беги как от огня и не оборачивайся, не вспоминай о нём никогда! — частит древняя жрица в теле девочки, впившись в остатки пышной юбки.       Сёстры разом, резко, по-птичьи поворачивают к ней головы, делают испуганный вдох… И девочка, закашлявшись кровью, падает Эринии под ноги. Биение маленького сердечка не улавливает даже птичий слух.       Эриния, обогнув тельце и опустив голову, уходит прочь. Жрицам нельзя говорить о будущем ничего кроме того, что Великий Корвун разрешает им написать в Книге, однако эта всё равно решилась. Значит, последние слова её важны. Но что Эриния должна из них понять? Чем может навредить простой взгляд, сможет ли она его отвести, как она поймёт, что это именно тот момент, и зачем Эринии бежать от огня, если огонь — её стихия?..       Точка невозврата была пройдена, но Эриния пока и понятия об этом не имела.