Шелковый веер со стальными спицами

Сямисэн чувственно плачет в умелых руках, рождая томление. От цветных стекол светильников на полу лежат причудливые узоры, а в глазах Сойку обещание. Дом наполнен тихими шорохами заканчивающих свои дела якко, в саду перекликается охрана, но Горо ничего не слышит, лишь жадно вдыхает тонкий аромат, который повсюду сопровождает Сойку. Осенние цветы, свежесть и еще что-то столь прекрасное, что сердце замирает на миг, чтобы потом счастливо, тоскливо заныть. Так, что хочется сорвать с себя мешающие одежды, ласкать совершенное, будто вылепленное из фарфора тело, быть так близко, как только возможно, слиться в одно, срастись губами, отдать всего себя, душу, сердце, лишь бы всегда было так. Тонкие щиколотки. Такие чувствительные, что звенящие струны звучат еще пронзительнее, тронутые дрогнувшей рукой. Шея. Длинная, будто шелковая. Теплая. Такая сладкая на вкус. - Горо… - Чшшш… пой. Что-то там о вишнях. - Перестань… отвлекаешь ведь. - Ммм… не могу. Не оторваться. Нежная, сладкая… - Я тоже не из стали, Горо. - Скажи, что тоже хочешь этого. Скажи, Сойку. Я с ума по тебе схожу, но буду ждать, сколько нужно. Все, что пожелаешь, моя ненаглядная. - Я… Горо… - Да? Взвесить на ладонях маленькие грудки, провести ладонями по животу, заглушая собственные стоны длинными волосами возлюбленной, размять напряженные плечи, огладить бедра, прижать к себе узкую, горячую спину, застонать, когда голова Сойку ляжет на его плечо, открывая беззащитную шею. Объемный, твердый узел пояса упирается в живот, но от ощущения этой преграды лишь слаще то, что за нею скрыто. - Бесценная моя. - Горо… Тонкая ткань не скрывает жара тела, холодный скользкий шелк, согретый нетерпеливыми ладонями, течет, как вода. Тонкие пальцы, оставившие сямисэн, гладят колено, будто не решаясь подняться выше. Теплая, гладкая, беззащитная. Стрелки ресниц дрожат, отбрасывая тень на скулы, приоткрытые губы пересохли. Грудь часто вздымается, туго натягивая темную ткань. Сжать плененные холмики руками, выпить долгий, тихий стон со ставших очень яркими губ. - Люблю тебя. Нежная моя. Темные волосы на светлом татами, нежные руки обнимают за шею, и хочется кричать от счастья. Невесомый шелк скользит, открывая длинные ноги, ступни снова попадают в плен теплых больших рук, губы обхватывают по очереди каждый пальчик, касаются тонких щиколоток, скользят ниже. Кимоно разлилось шелковой гладью у бедер, не скрывая уже почти ничего, отвести его еще выше, с восторгом прижаться губами к внутренней поверхности бедра, вдыхая волшебный, порабощающий аромат. Тонкие пальцы быстро расплели косу, и густые волосы Горо упали Сойку на бедра тяжелой волной, вызвав у той чувственную дрожь. - Горо… - Сейчас. Прекрасная моя, желанная. Найти то, что скрыто, обхватить губами нетерпеливо, жадно, задыхаясь от желания достичь запретного, достать до неба; услышать тихие стоны, совсем такие, как во сне, придержать бедра, наслаждаясь их гладкостью; ощутить крепкую, требовательную хватку на волосах и ласкать, нежить, радовать. Так, чтобы сильные колени сжали с двух сторон, едва не ломая шею, а с благословленных Великим губ сорвался задушенный, тихий рык; поймать выгибающееся от нестерпимого удовольствия тело, выжать его до капли, мучая сладко, покрыть поцелуями все еще скрытый шелками живот, грудь, шею, найти губы и передать им вкус, жадно впиться в раскрытый сладкий рот, лежа между разведенными бедрами, умирая от желания, от нестерпимого, острого жара, прокатывающегося от шеи до пяток. Умереть от одного прикосновения, застонав в перемешавшиеся друг с другом волосы, целуя порозовевшие скулы, благодарно – губы и веки, ощущая, как в мир возвращаются звуки. - Прости, родная моя. - За что? - За нетерпение, за то, что сгораю от любви к тебе, за то, что не могу не касаться тебя, не ласкать, не прижимать к себе. Кимоно, вот, испортили. - Сошьем новое, - улыбка Сойку была уставшей, довольной. – Нам лучше или встать с пола, или закрыть дверь в сад. Ночи уже холодные. Горо поднялся, подхватывая свое сокровище на руки, и отнес на постель. - Мягко, - с удивлением сказал он. - Вам привычней на полу? - Да, я с детства сплю на татами. - Тебе удобно? - Рядом с тобой – хоть на голой земле. Уложил бы на себя, такую теплую, укрыл бы пушистым мехом… - Я не о том, - Сойку с намеком указала на его пах. – Ванна готова. Желаете? Побуду вашей якко. - Якко? Даже не сравнивай! - Идем, - усмехнулась Сойку. – Только скажи, куда ты закинул мои таби? - Замерзла? Сейчас найду. Белые таби заняли свои места на крошечных ножках, и Сойку пошла в ванную, увлекая супруга за собой. Дальнейшее утонуло в клубах ароматного пара. Мягкие, ловкие ладони, массирующие спину, плечи и руки, скользившие по груди и животу, снова пробуждающие тот нестерпимый, голодный жар, настойчивые губы, ласкающие шею, намокшие широкие рукава, волосы, расплывающиеся темными водорослями, нестерпимое, невозможное счастье. - Ручная роспись! – прошипела Сойку, когда Горо притянул ее к себе на колени. – Это кимоно стоит, как якко! - Закажем другое. Не сердись, моя прекрасная. - Я не сержусь. Развязывай уже этот несчастный пояс! Горо рассмеялся. - Только не сердись, если не сразу получится. Я не мастак в этих хитростях. - Сама я точно не смогу, - Сойку повернулась спиной, и принялась раздавать короткие указания: - Здесь протяни. Этот край вытаскивай, но так, чтобы узел не затянулся. Теперь в стороны тяни. Развязалось? - М… нет? Сойку тихо, но прочувствованно выругалась. - Я Мию просто убью. - Подожди, - перегнувшись через низкий край офуро, Горо отыскал в груде сброшенной одежды тонкий миниатюрный сай* и разрезал чертову тряпку. – Иди сюда, моя желанная. Вода выплескивалась на пол, туда же полетело безнадежно испорченное кимоно, нижняя и верхняя рубашки, разрезанный пояс. - Мия в обморок упадет, - ехидно заметила Сойку, подставляя шею под поцелуи. - Продам ее на площади, завтра же. - Нельзя. - Сладкая моя, как скажешь. - Давай домою тебя. - Домывай. Самое ммм… интересное осталось. Сойку… - Кричи, чего уж. И так воины в саду наверняка слышали твой рык. - Имею право. Ты моя жена любимая. Еще, милая… сильнее сожми… черт! - По-английски ругаться не стоит. И отпусти мою хм… мои ягодицы. Будут синяки. - Прости. Пойдем-ка, моя прекрасная. Он легко поднялся из воды, поддерживая Сойку под те самые пострадавшие в порыве страсти части тела, подхватил большое покрывало, служившее для высушивания тела и волос, и направился обратно в спальню. ________________ * Кинжал/стилет. Тонкая ткань поглотила мелкие хрустальные капельки, покрывавшие точеные плечи Сойку, влажные волосы прилипли к спине. Дверь в сад пришлось закрыть, а в жаровню добавить углей, потому что ночная прохлада быстро выстудила маленький рай на двоих, да и отчаянные крики ночных пернатых хищников заставляли Сойку вздрагивать. - Согрелась? - Помнишь, в Англии всегда горели камины? - Тут не бывает таких холодов, как в твоих подземельях. - Не напоминай. - Ты скучаешь? Сойку задумчиво промокнула его волосы и отозвалась: - Не знаю. Скорее, да, чем нет. Там я могла рявкнуть на всех, разогнать по углам, закрыться и надраться виски, сидя у камина. Никто не мог вломиться ко мне, чтобы поправить пояс, напомнить об обязанностях, и нудеть, нудеть, нудеть. - Почему мы не купим других? - Потому что Мия – якобы гарант моей безопасности от твоего произвола. Выгони ее, и начнутся подозрения в том, что меня притесняют. Слухи поползут. Твоя репутация пострадает. - Тогда отрублю ей голову и похороню у пруда. - Пришлют новую. И сад не стоит портить. - Отрежу ей язык. - Она писать умеет. - Ммм… тогда ослепить? - Заменят. Хватит, Горо. Мия останется. - Как скажешь. Добавить еще угля? - Не нужно. - Тогда в постельку. Да, моя хорошая? - Пояс разрезал? - Да. - Кимоно испортил? - Прости. - Пол в ванной залил? - Я у себя дома. Захотел - залил. - Дома, но поводы для сплетен… - Плевать. Скажи, к чему ты это? - К тому, что у сплетен должно быть основание, - Сойку заливисто рассмеялась и толкнула его на кровать, устраиваясь сверху. – И сейчас я это основание буду обеспечивать. Горо перекатился, ловко подмяв ее под себя, и прошептал: - Пока мужчина здесь я, мне и заниматься… обеспечением всего на свете. Когда это изменится, тогда и пересмотрим этот пункт. - Жадина и бахвал. - Что-о-о? А чьи это такие нежные пятки без таби? И щекотки, наверное, не боятся? Сойку позорно взвизгнула, пытаясь вырваться, но не тут-то было. Горо держал крепко и щекотал, щекотал, щекотал, а потом искупал свою вину поцелуями и чуть не получил в нос. - Чшшш, жена моя, сломаешь нос, позора не оберусь. - Не… не щекочи меня больше. Заору на весь дом – тогда точно не оберешься позора. Жена криком кричит, вместо того, чтобы стонать. - Стона-а-ать? О, я надеюсь не разочаровать мою требовательную госпожу. - Задатки у тебя хороши, муж мой. - Это просто ты такая горячая, что у меня ум за разум заходит. - Будь мы в своем мире, я бы сказала что-нибудь вроде: «Разум, Поттер? Вы и разум?». - Но мы не там. - И ты не совсем Поттер. - Поцелуй меня. - Ты же тут руководить на меня взобрался. Чего-то там обеспечивать. Вот и обес… ммм… Горо… - Прекрасная моя. Дай хоть насмотреться на тебя. - Позвони Мии, пусть факелы принесет, - ехидно предложила Сойку, но прикрыться от жадного взгляда даже не попыталась. - Совершенство, - Горо провел ладонью от нежной шеи до самого пупка. – Гладкая, как… лепестки лотоса. Сойку тоже скользила чуть затуманившимся взглядом по широким плечам, отливавшим медью, твердому животу, сильным ногам супруга и чувствовала, как внутри, внизу живота все сжимается от сладкого предвкушения. «Двадцать восемь лет. И еще тридцать семь. Долго ждал… ждала, чтобы оказаться в постели с подобным экземпляром. Собственный мой. Больше ничей. Красивый. Мерлин, что я делаю? Как до этого дошло? Почему так… приятно было, когда он там меня… языком, губами? Ни от одного минета так не выгибало. Нестерпимо. Одновременно хотелось и сильнее, и чтобы перестал совсем, и чтобы соски сжал до боли. Когда это произошло, как? Ведь поначалу в храме все занятия в комнате наслаждений испытывала только брезгливое недоумение. Когда это началось? Уже во время того поцелуя в парке, когда он прижал меня к себе, захотелось выгнуться, подставляя шею и спину, как кошка какая-то. И сейчас. Ни стыда, ни сомнений, лишь желание быть с ним, под ним, чтобы он хрипло стонал, признавая мою власть над собой. Знать, что он с ума сходит, когда прикасается ко мне. Чисто женские мысли и чувства. Никогда ничего подобного не чувствовал. Хотел Лили, но как-то… без затей. Здесь же хочется терзать и мучить, заставить томиться, ждать, желать, умолять. Ласкать так, чтобы он имя свое забывал, быть для него всем. Важнее родины, долга и…» - Сой… ку… «О, черт! Как же хорошо, Боже! Быть распятым… распятой сильным телом, ни о чем не думать, знать, что защитят, что жизнь отдадут за один только…» - Прекрасная… скорее руку себе отрублю, чем причиню тебе боль, но… - Горо, ну что ты… Помочь? - Не издевайся. Я очень, очень осторожно, желанная моя. - Давай. Горо сжал зубы, чтобы не выть от желания, нежности, страстного нетерпения, и только боязнь причинить хрупкой жене боль удерживала его. - Больно? - Приятного… мало… - Потерпи, сладкая. Потом всю тебя зацелую, так, что ты обо всем забудешь, клянусь тебе. Прости меня. Прости. Сойку напряженно замерла под ним, прикрыв глаза, а он, упершись лбом в подушку-валик у ее плеча, шепча что-то невообразимое, медленно тонул в нежной, нетронутой никем глубине. Сойку зашипела сквозь зубы, оцарапав ему спину острыми коготками. - Как я хочу взять себе всю боль, что причиняю тебе. Милая моя, терпеливая. Еще немного. Великий, как сладко. Как стыдно хотеть того, от чего тебе плохо. - Помолчи, Горо. Прошу. - Больно? - Терпимо. Двигайся. - Тесно. Горячо. Слад… ко… Сойку… Любимая моя… Любимая! - Чшшш. Все, все. Не кричи. - Великий… чуть не умер на тебе во цвете лет. То-то позору было бы. - А мне впечатлений на всю жизнь. Слезай с меня. Тяжеленный, как лось. Сссс! - Прости. Лежи, я полотенце принесу. Вот так. - Не смотри! - Сойку! Ну чего ты… - Уходи. - Родная, прости меня. Очень больно? - Горо! Подай мне… да хоть что-нибудь прикрыться. - Да, госпожа. Микстуру дать? - Не нужно. Мия будет довольна. Кровищи натекло, как из… - Давай я принесу мазь от ран? - Нашел рану. Не смотри на меня так. Ничего ведь страшного. Все через это проходят. Стану мужиком – засуну тебе по самые яйца. Горо рассмеялся. - Обещаю вести себя мужественно и стойко перенести боль и лишения. Можно мне остаться? - Ложись. - А поцеловать? - Наглец. - Ммм… вкусная моя. - Спи. - Не могу. Хочу крикнуть в сад, как я тебя люблю. - Только попробуй! - Все, все, иди сюда. Хочешь – укуси меня. Сойку фыркнула и свернулась у него под боком. - Люблю тебя, моя прекрасная. «Прекрасная! Старый страшный мужик с мерзким характером. Ладно… все потом. Спать…»