Шелковый веер со стальными спицами

«Сердце мое, Соэ! Прошла уже целая вечность с тех пор, как я видел тебя в последний раз. Вечность без тебя, без твоих нежных тонких пальцев, перебирающих мои волосы, без твоего горячего тела, прижимающегося ко мне во сне, без твоих колдовских глаз, в которые я так любил смотреть, наслаждаясь игрой золотистых искорок в самой их глубине. Целый мир был в них, в твоих глазах. Мир, где нас было лишь двое. Я здоров, если тебе это еще интересно, жизнь в этом чужом и холодном мире понемногу налаживается, но все вокруг по-прежнему непривычно и дико: холод одинокого утра, темное грозовое небо, неудобная мебель, навязчивые люди, которых я успел благополучно забыть, грубые ткани, жирная пища, сладкий чай… одиночество. Там, где мы были с тобою едины, даже расставаясь, я знал – ты рядом. Твое тонкое гибкое тело, шелк твоих волос, редкие улыбки, тихий смех – все принадлежит мне одному. Я был богачом, а теперь я беден, как храмовая мышь. Всему множеству восторженных идиотов вокруг я бы предпочел твое остроумное общество. Прошу – просто поговори со мной. Я задыхаюсь без тебя, Соэ. Твой Горо». *** «Мистер Поттер! Я не понимаю, по какому такому праву, в каком кошмарном бреду вам привиделись мои несуществующие прелести. Ваше душевное здоровье вызывает серьезные опасения. Куда смотрят ваши друзья? А ваша невеста? Рад, что вы здоровы, но прошу больше не утруждать себя подробными отчетами о вашей жизни и ваших возмутительных фантазиях. Мне они не интересны. С.С.» *** «Соэ! Помнишь нашего сокола? Если бы ты знала, как я ждал его каждый день, с утра высматривая черную точку на ослепительно-белом фоне горных снегов! Когда он все же появлялся, всегда неожиданно, я отвязывал от его лапы крошечный кожаный тубус и уходил к себе в палатку. Мои воины понимающе переглядывались между собой и не беспокоили меня целых полчаса, задерживая даже самые срочные донесения. Я целовал выведенные тобой столбики мелких значков, пытаясь почувствовать запах твоей кожи. Каждое твое слово, каждый символ делал меня счастливым. Я представлял, как ты сидишь у низкого столика, расставив письменный набор в одному тебе ведомом порядке. Где-то горит лампа, бросая свет на длинные волосы, ты покусываешь тонкую кисточку, вздыхаешь, а потом медленно выводишь: «Горо, муж мой». Муж. Хозяин твоей жизни. Ты хотела быть свободной, заниматься любимым делом, Великий услышал тебя – вернул тебе мужественность, оставив мне лишь меч, волосы, навыки… и воспоминания о тебе. Мою к тебе любовь. Я знаю, что ты думаешь. Что я любил твое совершенное тело, дарившее мне столько наслаждения. Тонкие щиколотки, крошечные ступни, длинную шею, чувственные губы. Я любил. И продолжаю любить. Но прежде всего я видел в тебе тебя. Вокруг много красивых женщин, особенно в этом мире, не наказанном Великим за страшные грехи, но ты у меня одна… один, если хочешь. Мне все равно, Соэ. Наши души соединены в одну, ты рвешься из моих объятий, как пойманная птичка из силков, причиняя боль и себе, и мне, с кровью отрывая то, что соединено сотнями невидимых сосудов. Помнишь душные ночи, наполненные светом луны, когда мы, обессилев от очередной жаркой схватки, лежали рядом, едва соприкасаясь кончиками пальцев? Как я учил тебя отражать кинжалы тэссеном, который ты сейчас отбрасываешь от себя, как ядовитую змею? Помнишь, что я шептал тебе в бреду? Ничего не изменилось для меня, Соэ. Я хочу каждое слово, сказанное тогда, вцеловать в твои тонкие уста, так, чтобы ты больше никогда не усомнилась во мне. Хочу кричать на всех доступных языках. Чтобы ты… поняла меня хоть на одном из них. Люблю, безмерно, бесконечно люблю тебя, твой Горо». Северус несколько раз перечитал послание, а потом зажмурился, будто стараясь сдержать слезы. Плакать, он, конечно, не собирался – разучился еще после смерти Лили, но сердце тоскливо ныло, не понимая, почему все не может быть как прежде. Он медленно поднялся, подошел к старому трюмо и коротким взмахом палочки превратил одну из его дверок в зеркало. Из серебристой глубины на него смотрел немолодой изможденный мужчина с огромным носом, желтыми кривоватыми зубами, худой и нескладный. После укуса Нагини у него поменялись привычки: стали раздражать грязные волосы и немытое тело, везде чудился неприятный запах пота, грубая ткань одежды натирала, волосы во всех интимных местах и на ногах воспринимались, как ошибка природы… А еще он постоянно мерз, как бы тепло ни одевался. Не помогали ни камин, ни пледы. Вспоминалась крошечная жаровня, покрывало из шкурок горностая, подаренное Горо, и горячее, сильное тело рядом. Муж был красив: бронзовая кожа, удивительные кошачьи глаза, полные губы, длинные волосы, необычайно густые для уроженца Китаямы, доставшиеся ему, как и глаза, от матери-иностранки. С ним было не стыдно появиться на людях: доспехи, мощный разворот широких плеч, тяжелая ладонь на талии, толпа, расступающаяся от одного его взгляда. Почтительный со старшими, справедливый со слугами, жесткий с себе подобными и бесконечно, невообразимо нежный с женой. - Я ведь гордился …лась им, - задумчиво произнес Северус, оглядывая себя в зеркало. – Носила его ребенка, о котором он милостиво не напоминает мне, ждала с войны, упивалась его любовью, как самым крепким сакэ. Нежеланные воспоминания всплывали сами собой: настойчивые губы, скользкие густые волосы, гладкая кожа под руками, плавные, уверенные движения бедер, жаркие, стыдные слова, сказанные на грани, прямо в ухо, шепотом, только ей. Ей одной. - И что теперь? – он распахнул мантию, обнажая свое нескладное тело, не шедшее ни в какое сравнение с тем, что было у него раньше. – Бедный Горо, видел бы он меня сейчас, - Северус провел пальцами по худой груди, впалому животу, выступающим тазовым косточкам. – Ни груди, которую он так любил ласкать, жадно присасываясь к ней, сжимая руками, ни маленьких ног, которым буквально поклонялся, ни аккуратного носа, ни волос, достававших до колен… Ни-че-го. Уродливый мужик неопределенного возраста, покрытый шрамами, клейменный, как раб. Хуже якко, хуже носильщиков паланкина. Черт, - он снова запахнул мантию и поежился. – Гребаный холод. Гребаная Англия. Что там говорил Поттер? Что теперь все так, как я хотел? Неужели я был не рад нашему ребенку? – Северус сложил руки на том месте, где у нормальных людей бывает живот, и снова с тоской посмотрел в зеркало. – Ничего удивительного. Я всегда сам разрушаю то, чем дорожу. Дружбу с Лили - яростью, жизненные перспективы - меткой, талант – преподаванием… счастливую жизнь – пустыми мечтами о несбыточном. Ну и нахрена тебе теперь магия, член и яйца, старый ты козел? – спросил он сам у себя. – Когда руки помнят тэссен, а губы – поцелуи мужа. Что ты приобрел, потеряв дитя и супруга, готового за одну твою улыбку свернуть горы? Свободу? Ну и подавись ею теперь. Чертов мизантроп. Ты разрушаешь все, к чему прикасаешься, и всегда хочешь именно того, чего не можешь получить. Поделом тебе. А Поттер не виноват. Он любит не тебя, а свою стройную, гибкую Сойку, это ей он пишет письма, о ней грустит. Что ты можешь предложить ему? Свою тощую задницу? Ум, которым так гордишься? Ты отнял у него счастливую жизнь, семью, не стоит этого ни задница, ни ум, ни твоя сногсшибательная способность называть его идиотом по любому поводу и без. Иди, пиши свою книгу о ядах. Слей в думосбор воспоминания о ночах, когда тебе приходили особенно удачные идеи. Когда ты, оттраханный до полного изнеможения, придавленный к низкой мягкой кровати сильным телом, вдруг подскакивал, неловко запахивал кимоно и, путаясь в его длинных полах, несся в свой «кабинет», чтобы записать очередную умную мысль. Как сидел над тонко выделанной бумагой до утра, считая фазы луны и лелея идиотскую мысль, что когда-нибудь в Англии издадут книгу, на кожаной обложке которой будет значиться: «Северус Тобиас Снейп. Смертельные яды и их роль в мировой истории». Давай, исполни мечту. Просто чтобы признать: не стоит книга, содержание которой не поймут девяносто процентов тупых обывателей, того, чтобы… Он отвернулся от самодельного зеркала и тяжело опустился в потертое кресло. Сидеть тоже было неудобно: хотелось с удобством устроиться на светлом татами, задернуть занавески-паруса, прикрывая выход в сад, налить чаю и долго, мелкими глотками пить его, поглаживая большой живот, ощущая толчки нерожденного еще сына, плоть от плоти Горо, зачатого в… в любви. - В любви, - горько повторил Северус самому себе, вспоминая, как плакала Сойку, испугавшись за мужа, не желая долгих разбирательств в Совете, обвинений в неспособности иметь детей, как дрожащими руками выбрасывала все чертовы листья, из которых готовила противозачаточный отвар, как сцеловывал слезы заставший ее за этим занятием супруг, как нежно, долго любил ее прямо там, в «кабинете», как обрадовался беременности, как гладил живот, обводя каждый иероглиф, выведенный на нем. – В любви, которую ты долго принимал, не думая отвечать взаимностью, делая одолжение. Тебе так было проще. Жертва обстоятельств, старающаяся держаться с достоинством под жестокими ударами Судьбы. Тьфу. Жри теперь, что дают. Какой привет – такой ответ. Хорошо, ума хватило не трепаться, что Поттер был хоркруксом. Вот тут ты на своем месте – защищать того, кому на фиг не нужен. Вспомнилось последнее письмо Горо, и сердце болезненно сжалось, но потом перед глазами встала картинка: собственное болезненно-худое тело, покрытое шрамами, побледневшая метка, выпирающие ребра, тощий безволосый зад, и захотелось плюнуть на зеркало, куда-то девшее его округлые бедра, крепкие холмики грудей и сильные ноги танцовщицы. - Чжоу Чанг тебе в помощь, Поттер, - устало сказал Снейп, убирая ненавистную стекляшку взмахом палочки. – Я на старости лет не собираюсь принимать желаемое за действительное. Жалость за любовь, а воспоминания Горо о Сойку за реальное отношение Поттера ко мне. Он тяжело поднялся и направился в настоящий кабинет, не чета тому, что был у него в столице сказочной Империи. Тут у него был массивный дубовый стол, тонко очиненные гусиные перья, чернила, пергаменты, книги, личная лаборатория – все свое собственное, а не купленное мужем. Все, как у настоящего мужика – грубое, серьезное, фундаментальное. - Наука – это тебе не веером махать в цветном халате, чтобы муж не разлюбил, госпожа Такэда, - сам себе сказал Северус, оглядывая свои владения. - Это гораздо, гораздо интереснее, - добавил он с едва заметным отвращением и сел за стол. Письмо Горо, свернутое, по обыкновению, в тонкую трубочку, как-то само оказалось в кармане. Снейп не хотел думать о том, что вечером, приняв горячую ванну с травами, он будет долго расчесывать свои день ото дня удлиняющиеся волосы, тщательно вычистит зубы специальным зельем, натрет все тело душистым маслом, проверяя заодно, не появились ли на нем гадкие волоски, потом завернется в длинный махровый халат, устроится на низкой широкой кровати, трансфигурированной Поттером, наложит согревающие чары и еще раз перечитает слова любви, обращенные не к нему. Привычки остались, хотя тело уже другое. Привычка следить за внешностью, спать на низком, сидеть на татами… и ощущать себя любимым. Ему снова захочется представить, что это очередное послание Горо, что от бумаги пахнет снегом и конским потом, что в животе сейчас толкнется их сын, а потом войдет Эя и недовольно скажет: «Пора спать, госпожа. Ребеночку вредно, что вы так поздно ложитесь». Она притворно нахмурится, выставит служанку вон и еще раз перечитает ровные столбики иероглифов, улыбаясь сама себе, отгоняя на время беспокойство, а потом устроится под пушистым покрывалом и уснет с мыслю: «Жив. Любит». Уснет счастливой. Чтобы снова проснуться в холодной убогой комнате и вспомнить, что за непомерную гордыню Великий отобрал у него и ребенка, и Горо, а винить в этом некого, кроме себя.