Отчаянная надежда

Мда… Никогда бы не подумал, что он может так со мной поступить. Хотя он и не клялся в вечной любви до гроба, но всё же… На третьем году совместной жизни я не выдержал. Уж очень хотелось детей, и я решил пойти на хитрость. Никогда не любил хитрить и лукавить, привык всё говорить в глаза. Но тут была такая ситуация… В общем, я принимал противозачаточные, так как Глеб говорил, что резинки притупляют ощущения, потому не любил ими пользоваться. Вот так и вышло, что за два цикла до той самой течки организм перестроился и… да, сглупил не по-детски, и результат налицо – я брошенка. Но на тот момент, когда результаты теста стали двумя красными полосками, я просто парил над землёй от восторга. Счастье! Малыш! Решил не говорить так сразу, а подгадать ко дню рождения Надеждина, всего-то месяц подождать. Сюрприз хотел устроить. Получился отличный сюрприз… для меня. Сейчас вообще не понимаю тогдашнего своего поведения, гормоны счастья бурлили в крови и мозги напрочь отшибали, что ли. Праздничный ужин решил приготовить сам. С работы отпросился, повара, осчастливленного незапланированным выходным, отправил домой, а сам встал за готовку. Курица нафаршированная яблоками и ореховый соус к ней. Спаржа на гарнир и крошечные картофельные колобки во фритюре. Пирог с красной рыбой подходил в духовке, а я взбивал крем «птичье молоко», Надеждин беззаветно любил это лакомство, предпочитая всем другим. Стол украсил цветами, влюблённый кретин, свечечки зажёг в хрустальных подсвечниках, чёрт, вспоминать больно, ненавижу эти сопли с сахаром с тех пор. Романтику эту, атрибутику идиотскую, терпеть не могу. Двенадцати ещё не было, как я услышал рокот мотора, и лексус Глеба миновал пункт охраны. Радостно удивившись «что-то рано», я окинул взглядом стол с красивой скатертью, сдёрнул с пояса полотенчико, заменяющее фартук, и хотел поначалу выйти ему на встречу. Как же, оказывается, я всё подробно помню. Помню, как не расстроился, а просто удивился, что Надеждин приехал не один, а с гостями. С гостем. Из машины он вывел молоденького омежку. Ну как вывел – галантно подал руку, а тот красиво выскользнул из салона. Я так не умею, а этот Платиновый Блондин с идеальной укладкой (сразу видно – золотая молодёжь) легко выпрямился и, изящно переступая стройными ногами в модных в этом сезоне сандалиях в греческом стиле, обвив талию Глеба рукой – невысокий омежий рост, льстящий альфам, не позволял обнять выше, пошёл к дому. Дальнейшую картину от меня скрыли кусты буйно цветущей сирени… Помню, меня поразил контраст между нами – я, со своим пыльно-пепельным цветом постоянно вьющихся короткостриженых волос, неяркими светло-зелёными глазами, немного пухлыми, но не дотягивающими до идеала губами и ростом метр семьдесят ему и в подмётки не годился. Ухоженный, в продуманном наряде, с незаметным макияжем, господи, вот ведь сила восприятия – я же со второго этажа видел, что он накрашен и не дома, а явно в дорогом салоне, стилистом! В те короткие несколько секунд, что я видел Платинового, острое осознание того, что он приехал сюда отнюдь не обсуждать деловое предложение, пришло не сразу. Ветер играл цветами сирени, открытое окно впускало нежный аромат фиолетовых соцветий, а я ужаснулся собственной догадке. «Нет! Нет, этого просто быть не может! Он не мог так со мной поступить!!!» - именно эти мысли крутились у меня в голове в то время, как я стоял и продолжал в прострации пялиться из окна на давно опустевший двор. Помню, как потянуло свежим ветерком, как, осторожно ступая мягкими лапами, вкрадчиво проскользнула по дорожке, красиво выложенной разноцветной плиткой, светлая кошка и как небо было ясным-ясным… Не знаю, сколько времени я так простоял. Эмоцииэмоцииэмоции. Одни сменяли другие. От неверия, от «он же МЕНЯ любит!» до «что я сделал не так?!», от «может мне всё привиделось» до «как это могло случиться, почему сейчас, почему именно сегодня, ведь я же хотел такую новость преподнести». А потом пришёл тот самый холод и пустота. В груди словно что-то треснуло и я даже прижал руку к ней, чтобы проверить, не высыпались ли осколки разбитого сердца. Я закончил посыпать себе голову пеплом, перестал искать причины того, почему Глеб пошёл на сторону, отбросил чёртово полотенце, мешавшееся в руках. Выключил плиту с не готовым пирогом и отправился в комнату собирать вещи. Небольшая сумка с моим не таким уж и многочисленным барахлом даже не дрогнула в руках, когда, проходя мимо нашей спальни, я услышал омежий громкий стон наслаждения и томный голос выдохнул «ещё!». Меня передёрнуло от брезгливости. Стало так мерзко находится в этом доме, где мы прожили несколько лет, спали в этой кровати, а теперь он там… Лучше не продолжать, в общем… Аккуратно, беззвучно опустился за мной шлагбаум поста охраны. Я не слышал, окликнула ли меня личная стража Глеба, или восприняли как должное мой ночной уход. Неважно. Что мне до охраны. Воспоминания-вспышки. Смутно помню, как собирал вещи, но помню, как мазнула соцветием по щеке, словно прощаясь, сирень. Не помню как добирался до дома, но помню гулкую пустоту родительской квартиры – папы уехали на свадьбу к родственникам. Это сыграло мне на руку – не надо было объяснять причины моей разбитости, не надо было проходить через боль снова. Им всегда не нравился Глеб, говорили, что бросит он меня и не вспомнит потом даже. Они хорошие родители, просто реально смотрят на многие вещи, я же глупый идеалист, вижу только лучшее в людях. И, хотя частенько папы оказываются правы, я так всё время свято верил, что мы истинные. А вот как оно получилось… В тишине квартиры я стоял с сумкой у ног, и пустота в груди словно вытолкнула меня в глубокий тоннель без света, захлопнула люк над моей головой, отсекая от яркого мира, оставив в одиночестве, в холоде вымерзших чувств, во мраке. Но был для меня лучик света среди этой непроглядной тьмы. Мой, тогда ещё крохотной точкой бывший во мне мой сын. Пашенька. Не помню, как разобрал кровать в своей старой комнате, где всё стояло на прежних местах, словно родители знали, что я вернусь, и уснул, как только голова коснулась подушки, сказался сильный стресс. Проснувшись на следующее утро, я первым делом позвонил моему непосредственному начальнику. Сказал что-то про больную бабушку, которой нужно помочь, и что эту миссию на меня повесили родители, знаю, по-детски, но если в школе такое не прокатило бы, то во взрослой жизни всякое бывает. Отпросился на пару недель. Выдохнул. Теперь нужно было решать, что мне делать с ребенком одному. Родители конечно помогут, но вот то, что дитя будет расти без отца* - меня не устраивало. Избавляться от него мне и в голову не пришло - не в моих это принципах. Найти кого-то? Этот вариант я отмел сразу же. Мне было слишком плохо от предательства Глеба, чтобы кого-нибудь искать. Я не пошел в ванную с опасной бритвой только потому, что не хотел загубить жизнь внутри себя, да и родители тоже этого не пережили бы. Вот что держало меня на этом свете. Это была ответственность. Но ответственность не помогла пережить тяжёлый удар от моей пары. Я плакал. Слёзы лились сами, не переставая. Что бы я ни делал: пылесосил в квартире, шёл к почтовому ящику за газетами, машинально готовил какую-то еду – слезинки всё катились, катились. «Словно глаза заполучили насморк,» - подумалось мне тогда, но бредовая шутка не вызвала положительных эмоций, а вызвала только поток новой влаги. Вяло вспомнив из курса лекций, что есть болезнь, при которой человек не может перестать плакать, я посмотрел на себя в зеркало. Распухший нос, красные веки, дорожки слёз на щеках, мокрая от плача футболка – что говорить, красавец. То-то Глеб на другого и клюнул, нелогично подумалось мне, даже о малыше не узнал… надо это прекращать. Что за характер такой, что все эмоции на лице? Я попытался улыбнуться и отражение выдало мне жуткую гримасу страдания с кривящимися губами. Неужели так и буду выглядеть, Господи! Как на работе лечить больных с опухшим от слез лицом, как говорить с родителями, объяснять им, почему не могу смеяться? Ну да, вот так я и размышлял. Мне и в голову не приходило, что родители поймут, что не станут наседать «мы же тебе говорили!». Тогда я и принял решение. «Сейчас пришел тот момент, когда я обязан научиться улыбаться через силу. Просто, чтобы показать людям, что со мной всё в порядке. Просто, чтобы папы не переживали. Просто, чтобы мой ребенок видел всегда улыбающегося папу*, а не осунувшегося папашу, всё время занимающегося только работой» - вот, о чём я думал, когда решил начать всю жизнь заново. Я жил и живу до сих пор поэтому правилу. Хотя по ночам, если кто-то захотел прислушаться, можно услышать мои тихие всхлипы в подушку. Но я никогда никому не позволю их услышать. Пусть все думают, что я счастлив. Пусть Пашенька думает, что его отец - космонавт. Улетел в космос на ракете. С годами привыкаешь к такому отношению к жизни. Я сел на диване, на котором лежал. Прикоснулся к глазам, снова мокрые. Даже по прошествии семи лет я не могу вспоминать о НЁМ без слёз. За что он так со мной? Я так и не смог этого понять. А я ведь тогда до последнего надеялся, что он свяжется со мной, попробует объясниться. Я ушел без записки, по-тихому, неужели это никак не задело его? Но прошел день, неделя, месяц. И я понял, что зря надеялся. Я понял, каким был глупцом всё это время. И почему я такой тугодум? Но был во всей этой тяжёлой мути и свой плюс. Я, стараясь отвлечься, вгрызся в свои едва не заброшенные наработки, и рекордные сроки написал и защитил кандидатскую. Старенький преподаватель из института, бывший тогда в комиссии по предзащите, впечатлился до такой степени, что позвонил старинному другу - главврачу самой престижной клиники в городе. Я растерянно благодарил его, а Василий Андреевич только улыбнулся отечески и просто сказал «я за вас поручился, коллега». И это «коллега» из уст почтенного беты стало мне дороже всяких кандидатских. Так после интернатуры я стал работать здесь. Сначала меня взяли на испытательный срок, пока кандидатом не стану, но долго я не проработал, по понятным причинам. Беременность. Пришлось взять декретный отпуск. Главврач, что грозным оком бдил за порядком в клинике, тот самый деспот, железной рукой держащий дисциплину, требовательный и жёсткий, встретил меня, только что отдавшего больничный в бухгалтерию, и мягко придержал меня своей лапищей за предплечье. «Коллега, - сказал он мягко, - мы Вас ценим. Будем ждать» и пошёл по делам дальше, оставив меня удивлённо хлопать глазами. Не ожидал, честно. Успел за три года декрета, пока сидел с Пашенькой, выпустить несколько статей по современному родовспоможению, гонорары за публикацию приятно увеличили счёт в банке, а уж как вышел на работу, сразу получил полную ставку. Ещё три года упорного труда – и у меня вторая категория, что вкупе с прошлыми публикациями и кандидатской существенно округлили сумму на депозите. Я точно знал, куда пойдут деньги и ни гроша не тратил из скопленного – каждую копейку я собирался потратить на обучение Пашеньки. И даже школу выбрал заранее. Самая лучшая в области. Она, понятное дело, частная, но не надо думать, что в неё легко попасть - проработанная методика преподавания, отличная подготовка учителей и нехилая материальная база сделали её элитной. Отбор туда жёсткий - ведь какие перспективы у выпускников! Для них открыты двери всех ВУЗов страны – и всё благодаря прекрасной и продуманной системе обучения. Пафосность учебного заведения (мы ходили туда на подготовительные курсы) на Пашеньку впечатления не произвела. Колонны старинного здания, ковровые дорожки лестниц, повсюду ухоженные цветы, всё это не представлялось ему чем-то необычным. Разве что после каждых занятий мой мальчик сначала мчался ко мне, ещё издали выкрикивая, что нового он узнал, а после, наобнимавшись, прилипал к аквариуму, в котором важно ползали огромные улитки. Его преподаватель и будущий классный руководитель, седовласый альфа с труднопроизносимым именем Всеволод Ростиславович (кстати, имеющий педагогический стаж свыше сорока лет и научную степень), вообще был от него в восторге. Говорил, раз он так себя показывает на еженедельных курсах, что же будет дальше. А я и не сомневался в моём маленьком альфе. Мой умница, как и все Козероги, был упрям, эмоционален и упорен, но при этом ласков и сильно привязан ко мне, а ещё совершенно необидчив и открыт сердцем. Иногда становилось боязно за него – не обидит ли его жестокий мир? Я встал с моего любимого дивана и подошел к рукомойнику. Нужно умыться, да зубы почистить. За окном день сменял утро, а это значит, что скоро придёт медперсонал, да и на обход нужно собираться. *** Время неумолимо шло, и вот уже мы с Пашенькой стоим перед школой, в которой он будет получать знания в ближайшие одиннадцать лет. Сегодня первое сентября. День «Первого звонка» для моего маленького альфочки. Он так волновался, что ночью с трудом уснул у меня под боком. И по этому мы чуть не опоздали на автобус, который ходит раз в полчаса. Одна ручонка крепко стиснула мою ладонь, вторая цепко держит букет для первого учителя. Строгий, но удобный костюмчик сидит отлично, на шее моего важного крохи галстук, по которому отличают учеников этой школы. А за кованой решёткой забора море детских головёнок, цветов и нарядных родителей. Ребятишек из нашего подготовительного класса я высмотрел сразу. Вон два братишки-близнеца беты Серёжка и Антошка, хохочут неугомонно, а там серьёзный и насупленный альфа Гриша держит обеими руками рукав пиджака пухлого дедушки-омеги. Вот и Илья, славный такой омежка, застенчивый и тихий, всегда скромно готов поделиться конфеткой или яблоком с Пашенькой. Илья сегодня с альфой в строгом костюме, наверно папу всё-таки отправили в командировку. Вот жаль-то, он так хотел… Илья улыбнулся Пашеньке, и альфа повернулся к нам. Время словно остановилось, а потом швырнуло меня на восемь лет назад. Линейка началась, заиграл оркестр, первоклашки увлечённо глазели на представление, а мое сердце сделало кульбит и забилось со скоростью, в два раза превышающей нормальную. Надеждин. Пашенька пробрался к Илье поближе, я машинально шёл за ним, и тут Глеб меня заметил. Посмотрел в сторону Пашеньки, презрительно вскинув бровь, одним надменным взглядом осмотрел меня с головы до ног. Что-то смешное сказал завуч в микрофон, ребятишки весело рассмеялись, Пашенька, блестя глазами обернулся ко мне, сказал что-то, смеясь. Я не слышал, что именно, и стоял не в силах двинуться, когда Надеждин, наклонившись к моему уху, зло прошептал: - Так ты ещё и родил от НЕГО, блядь ты дешевая! Больше он не произнёс ничего и, снова выпрямившись, уставился через головы первоклашек на парня, посадившего себе на плечо радостного Пашу, изо всей силы трезвонившего старинным медным колокольчиком с красным бантом. А я стоял, как громом пораженный – не из-за слов, смысл которых осознал чуть позже. Из-за интонации, с которой они были сказаны, и этого подзаборного «блядь», никогда не матерившегося Глеба. А когда понял фразу… прошла вечность, прежде чем я смог взять себя в руки, подергал его за рукав. Мол, наклонись, что-то скажу. И когда он переместил своё прекрасное грёбаное личико на уровень моего уха, я так же зло прошипел ему: - Придурок, он ТВОЙ. И прежде, чем меня оскорблять, лучше бы за собой следил. Ещё раз услышу мат в присутствии ребёнка… - и я направил свой взгляд в сторону его сына. Теперь изображал статую самому себе именно Глеб. Неверяще он смотрел на Пашеньку, шевелил губами словно в прострации. Минут через пять он начал потихоньку отходить, и на его лице появились эмоции… редко когда так легко можно было прочесть по его лицу все мысли, что проносились в этой голове. В общем, это нужно было видеть. Сначала недоверие, потом что-то просчитывалось в уме, прозрение, осознание и бесконечное изумление… у него в буквальном смысле челюсть отпала, вот не вру нисколько! Я бы посмеялся, если б мог. Но изумление Надеждина сменилось… странно… печалью? И я скорее прочитал по губам, чем услышал : «Так ты мне не изменял». Я? Я?! Что за день сегодня – то встреча, то чуть не отпущение мне несуществующих грехов. Какая измена, о чём он? Это со мной был Платиновый Блондин, что ли?! Пока я в ступоре смотрел на него, перебирая в уме, кого он представил в качестве моего любовника и с чего он взял, что тот вообще был, Глеб сделал неожиданный жест. Клянусь, так оно и было. Надеждин поднёс к глазам руку и стёр СЛЁЗЫ. Это было так странно, необычно, да невозможно наконец! Глеб опустил руку, в которую немедленно вцепился Илья, уже подаривший букет преподавателю, а на запястье так и остался мокрый след. Я смотрел на влагу, постепенно высыхающую на коже, а Надеждин скорбно смотря в одну точку, так и простоял до конца линейки. Счастливых ребятишек построили в колонны и повели по классам, родители, растроганно утирая слёзы, кое-где стали собираться кучками, а Глеб, словно в глупом рыцарском сериале для омег-домохозяек, внезапно стал на одно колено: - Матвей, прости меня. Я был дураком, - смотря мне в глаза взглядом Кота из «Шрека». Я молчал. «Кот» сменился на «глаза побитой собаки», а я не мог и слова из себя выдавить. Возможно, лет пять назад это бы и сработало, но не сейчас. Я не мог простить его. Просто не мог. Выжжено, сожжено напалмом, выгорело всё в душе. Не могу сказать, что ничего не шевельнулось в ней. Но только это чувство не было похоже ни на любовь, ни на жалость. Скорее на несвойственное мне удовлетворённое злорадство. И я впервые в жизни не стыдился такого недостойного проявления моей натуры. Я открыл рот ещё не зная толком, что ему ответить, как меня подергал за рукав подбежавший поцеловать на прощание Пашенька и спросил, негромко, кивая на Глеба: - Папа, а кто этот альфа? И за что он просит у тебя прощения? - Да так, никто, мой хороший. Дядя обознался. Пошли мой маленький, нельзя опаздывать на свой самый первый урок. Глеб осунулся, под глазами у него набрякли мешки, и резче обозначилась носогубная складка, словно он старел на глазах. Отчего ж такая реакция, альфа-самец? От моих слов? Я натянуто улыбнулся. Я бы хотел улыбнуться коварно, но не в моём характере коварство и мстительность, хоть и знаю, они могут согреть душу. «Так ему изменнику и надо!» - говорил разум. «А может стоит его помучить и простить? Ты ведь любишь его всё же. Да и сын у вас общий» - робко сказало сердце. «Ему нет прощенья!» - завершил я этот внутренний диалог. Как-то так. Извините, что так долго. Был небольшой творческий кризис. Когда будет следующая глава сама не знаю. И да, отзывы, прошу, пишите, критикуйте, поправляйте. Спасибо, что читаете нас.