Записки маньяка

      Если когда-нибудь я завершу свои исследования, они станут сенсацией, я уверен. Познав самую загадочную сторону своего существования, люди сумеют шагнуть вперед на пути к эволюции. Странно, но я никогда не задумывался о теории Дарвина всерьез, а сейчас понимаю, что в мире жизнь невозможна без эволюции, развития, движения вперед. Мировой Дух отнюдь не инертная масса, какой обычно люди представляют себе бога. Мировой Дух — это поток нескончаемой энергии в постоянном движении и развитии, Мировой Дух — это поток хаоса, в то же время обладающий определенными закономерностями в своем движении. И если эти закономерности попытаться отследить, то можно будет сделать и самим шаг в своем развитии. Я верю, что однажды человек сумеет отбросить от себя биологические оковы, оставшись чистым сознанием, не зависящим от бесконечного круга жизни и смерти. Разорвать их и заменить вечными механизмами нельзя. Их можно только перерасти. Как дитя постепенно вырастает из своей одежды и надевает новую, так и человек в один прекрасный момент «вырастет» из своего биологического тела и позволит душе существовать самостоятельно. В некоторых восточных религиозных учениях встречается описание подобия такого состояния, слабого шага к Мировому Духу. Его называют «нирваной». Это не полный переход, только лишь его часть, но я уверен, что когда-нибудь он будет доступен каждому в нашем мире. Но для этого человечеству необходимо не стоять на месте.       К сожалению, у меня пока нет возможности исследовать феномен душевной болезни, но останавливаться я не собираюсь. Теперь, обладая достаточным правом выстроить теорию относительно видового распределения душевного вещества, я решил взяться за самое трудоемкое исследование, требующее немалых сил и ресурсов. Исследование по взаимодействию души с внешним миром.       Говоря о взаимодействии, я не могу не коснуться очень интересного вопроса. Почему же люди на одинаковые вещи смотрят по-разному? Взять хотя бы ситуацию со мной. Если я сейчас обнародую свои исследования, то большинство людей мои действия осудит, но найдутся и те, кто их примет и поймет. Так почему для людей, порождений единого центра жизни, критерии «хорошо» и «плохо», формирующие мировоззрение, настолько различны? Значит, выходит, что для развития Мировому Духу требуются взгляды людей отовсюду. «Искажение истины — тоже истина», — как гласил один из античных источников. Чтобы развивать жизнь, ее необходимо освещать со всех сторон, что слабому разуму одного человека пока еще недоступно. Я не смогу побороть свою человеческую природу, поэтому сделаю то, что мне под силу, — изложу свой собственный взгляд.       После того, как я выяснил, что человеческая душа скорее всего является видовой особенностью и имеет постоянный вес приблизительно 0,7 унции с погрешностью в 0,04 унции, меня стал интересовать аспект контактирования душевного вещества с плотью и внешним миром.       Первое, с чего я решил продолжить, — это наблюдения за самим собой и за тем, как реагируют мои органы чувств. Я записывал наблюдения отдельно, здесь же привожу только выводы с опорой на необходимые мне факты.       Находясь в снимаемой мною комнате в доме на Ромфорд-роуд, я часто пробовал воспринимать это помещение, отключая некоторые органы чувств. И если со зрением и слухом сделать это легко (закрыть глаза, заткнуть уши), то почти невозможно сделать это с обонянием, вкусом и осязанием. Их связь с телом куда прочнее. При попытках воспринимать комнату и предметы в ней без зрения или слуха, очень сильно обострялись остальные органы чувств, словно старались заменить недостающее. Но опять же, завершить эксперимент на восприятие не представлялось возможным. Я не мог заставить себя не ощущать прикосновения, вкусы и запахи. Даже если попытаться закрыть носовой проход, запах проникает через ротовую полость. Следовательно, связь обоняния куда сильнее. По поводу вкуса я выяснил совершенно случайно (обжег язык слишком горячим чаем), что по своей сути как душевное восприятие вкус подобен зрению и слуху. Значит, выходит, что, если человека лишить всего, кроме обоняния и осязания, чувства способны обостриться настолько, чтобы душа продолжала воспринимать внешний мир и действовать на тело в соответствии с его раздражителями.       Мне был необходим опыт на человеке, чтобы пронаблюдать его восприятие со стороны и замерить продолжительность жизни.       После пропажи детей из Россилин ночами выбираться стало труднее. Единственным ресурсом, доступным без всяческих препятствий, оставались проститутки. За них полисмены не так уж сильно переживали и, если одна пропадала, хватиться могли далеко не сразу. Джессику и Тома они вряд ли найдут. Скорее всего, посчитают малышей сбежавшими. От их тел я избавился особенно тщательно: расчленил и вывез на телеге подальше к пологому берегу мельчающей Темзы, где в предрассветные часы сжег на костре. Дыма не было видно в темном небе, а полыхающее пламя терялось в первых поднимавшихся у горизонта лучах солнца. Разве что запах горелой плоти стелился по берегу… Эти дети мне очень помогли, продвинув мою теорию. Надеюсь, они спокойно слились с Мировым Духом своими чистыми, наивными душами.       Остановив свой выбор на девятнадцатилетней Виолетт Керч, я увел ее к поместью. Огромным плюсом было то, что нас вместе никто не видел, а значит, я могу пока спокойно продолжать свои исследования. Боюсь, что когда о них узнает полиция, объяснить их ценность я не смогу. Не смогу донести, что люди, умершие во время моих опытов, — праведные жертвы науки. Далеким от нее людям свойственно судить обо всем исключительно категорично.       Виолетт оказалась девушкой крепкой, прекрасно сложенной, а еще доверчивой и невероятно спокойной. Я очень сожалею, что доставил ей так много боли, и очень счастлив, что она всю эту боль выдержала. Приглушения органов чувств, которое я уже испытал на себе, было мало. Человека необходимо было лишить их полностью, не дать возможности воспользоваться ими до конца дней.       Сейчас я, конечно, понимаю, что действовал очень неаккуратно, и следовало бы хоть немного позаботиться о подопытной, но, с другой стороны, мне предстала ясная картина того, как сильно чувство осязания, охватывающее все тело человека. Закрепив на кушетке ремнями ее руки, ноги и шею, чтобы избежать лишних движений, я начал со зрения, самого используемого человеком чувства для познания окружающего мира. Признаюсь, что это самый важный орган чувств и самый восприимчивый. Я даже ношу стекла в тонкой оправе в качестве очков, защищающих глаза от неприятного или излишнего внешнего воздействия, поскольку я ученый, и главный орган познания обязан беречь. Вполне естественно, что я загорелся желанием досконально изучить строение глаза как органа, непосредственно связанного с душевным веществом и его восприятием внешнего мира. Испуганные глазки Виолетт мне очень подходили. Подумать не мог, что такой важный орган на деле так легко извлекается из тела. Очень болезненно, судя по крикам подопытной, но легко физически. Осторожный надрез, как продолжение линии век, и уже можно подцепить глаз пальцем. Слизистая не такая уж скользкая, как я себе представлял, удержать глаз возможно; дернув с небольшой силой вверх, можно избавить его от удерживающей внутри плоти и, в частности, капилляров, питающих его кровью. У Виолетт чудный цвет радужки: серо-голубой, похожий на цвет стали, отражающей небо. А еще, что удивительно, она плакала… Кричала и плакала, орошая слезами свои пустые окровавленные глазницы. Невероятно трогательное зрелище.       Дождавшись, когда ее крик утихнет вместе с болью, я приступил к следующему шагу — лишению слуха. Здесь работа предстояла еще проще — стоило только повредить барабанную перепонку. Если во время повреждения одного уха Виолетт кричала во весь голос, то после того, как я повредил второе, ее крик обратился хрипом, а затем и вовсе стал беззвучным стоном. Выходит, голос напрямую связан со слухом. Человек автоматически понижает голос, даже если слух в рабочем состоянии, но имеет какие-то отклонения. Понижает, потому что он его просто не слышит и, следовательно, не может оценить силу и интенсивность звука, даже при том, что испытывает сильную боль.       Оставался вкус. Здесь я, использовав хорошо накаленный на горелке брусок металла, прижег рецепторы на языке, заставив подопытную издать жуткий, надрывный хрип, шедший, казалось, из самой груди.       Виолетт была ценным образцом. Она прожила в запертом подвале почти месяц. Я давал ей еду, позволял двигаться по помещению на ощупь, предварительно убрав все бутыльки, колбы и острые предметы. Ее осязание и обоняние обострились настолько, что едва я заходил, к примеру, с ароматным кусочком сыра, у нее тут же начиналось слюноотделение. Она узнавала меня, прикасаясь к руке. Я это понял, когда притащил другую девушку, предварительно усыпленную. Я положил ее на кушетку. Виолетт долго подползала, взяла ее за обессиленно висевшую руку и тут же отдернулась, став искать своими ловкими пальчиками меня. Она даже могла разговаривать со мной при помощи прикосновений: силой сжатия выражать эмоции. Но однажды, к моему великому сожалению, я упустил момент, когда она выбежала из подвала. Даже на одних только своих ощущениях она смогла добиться того, что выбралась наружу. Больше половины ночи я искал ее, а луна с неба своим светом будто бы старалась помочь, но увы… Я нашел Виолетт близ озера в Баркинг-парке уже мертвую. Она, видимо, поскользнулась, и слетела вниз по небольшому склону. Конечно, от такого она спокойно могла остаться в живых, но шеей ударилась о ствол дерева. Она была такой ценной подопытной… Я не смог сдержать слез, глядя на бездыханное тело внизу.       Похоронив Виолетт прямо на месте ее смерти, я вернулся в лабораторию с тяжелым чувством и даже был не в состоянии записать свои выводы по поводу исследования жизнедеятельности Виолетт в этот период. Впрочем, вывод у меня напрашивался один — пока человека имеет в арсенале хоть одно функционирующее чувство, он способен жить, никак не влияя на душевное вещество в собственном теле. Вывод этот был несколько поспешен, и мне не терпелось проверить, так ли это. Конечно, я многого не знал о строении человека и во многом ужасно ошибался… Да простят меня безрезультатно пострадавшие мои подопытные. Я решил, что отключить обоняние и осязание можно так же радикально, как зрение или слух. Оправившись после смерти Виолетт, я направился искать следующий образец, намеренно решив, что он должен быть мужского пола.       Бывший французский моряк Поль Ренье (34 года) подвернулся мне случайно, помог починить дверной замок в комнате. На мое счастье он был просто прохожий и выходил от моих соседей по этажу. Решив, что он — идеальный образец, я незамедлительно пригласил его к себе. Определенной дозы снотворного порой хватает на крепкий двенадцатичасовой сон. Но я немного переоценил возможности собственного организма. Непростой задачей было погрузить на телегу тяжелое тело, довезти, а потом еще и водрузить на кушетку. Итак, мне предстояло лишить его всех возможных чувств, поэтому я начал действовать по принципу работы с Виолетт. Глаза у моряка оказались такого же морского цвета, здоровые, без покраснений на белках, в отличие от моей предыдущей подопытной (следствие бессонных ночей). Предварительно разбуженный, он на удивление не кричал, а только рычал от боли и стискивал зубы до трещин на пожелтевшей от постоянного курения эмали. То же рычание сохранилось и после лишения слуха практически аккуратно без внешних повреждений. С обонянием я решил действовать так же, как и со вкусом, — прижечь слизистую с рецепторами. Едва удалось разжать рот, чтобы раскаленным бруском металла достичь языка. На горелке раскалив металлическую спицу с предварительно затупленным концом, я так же попытался выжечь обонятельные рецепторы. Проверил действенность метода едким запахом нашатырного спирта. Поль на запах не отреагировал, лишь отчаянно постанывал от боли. Но я совершил огромную ошибку. Вместо того, чтобы отключить сам центр осязания, я принялся за периферию, думая, что удалив кожный покров я достигну своей цели. Не зря я выбрал этого крепкого моряка — он был совершенен. Его тело без кожи выглядело настолько идеально, что по нему можно было рисовать анатомические атласы. Я позволил себе прикоснуться к тому алому великолепию, что скрывалось за слоем загоревшего, пигментированного эпителия, коснуться напряженных, будто натянутые стальные тросы, мышц и почувствовать под подушечками пальцев их судорожные сокращения. Воистину, человеческая плоть сама по себе есть совершенное творение. В развитом состоянии, крепкая, сильная, гибкая, она и есть истинная красота, что скрывается от наших глаз. Я впервые видел живое, трепещущее, раскрытое передо мной тело, еще функционирующее. Грудь вздымалась при вдохах, частых и неровных из-за поврежденного носа и языка. Стиснутые плотными ремнями конечности были напряжены, словно у хищника на охоте. Я не мог отвести от этого великолепия взгляд.       Содрать кожный покров полностью я не успел. Поль скончался. Мне потребовалось еще несколько опытов, прежде чем я убедился в своей неправоте. Избавившись от кожного покрова, я не избавлюсь от чувства осязания. Это чувство куда более глубокое, чем остальные, а значит, именно от него стоит отталкиваться если говорить о душевном веществе.       P.S. от 25 декабря 1932 года, 01:35       Это, наверное, знак свыше, что сегодня, в Рождественскую ночь нашлась для меня удивительная подопытная. Я экспериментирую над попытками отключить осязательные центры при помощи электрического тока, хотя пока безуспешно. Возможно, позже я постараюсь эти опыты осветить. Но сегодня я нашел то, что заинтересовало мое сознание, пробудив силы идти вперед в своих исследованиях.       Подопытная Эндж, 21 год, проститутка, фамилию не назвала. Проделывая с ней все тот же круг процедур, что и с остальными, кроме разве что снятия кожного покрова — теперь эта трудоемкая работа, согласно моей теории, не требовалась, — я заметил, что у нее странным образом увеличен и напряжен живот. Сейчас на том, каким образом я подавал ей ток останавливаться не буду; скажу только, что мой эксперимент успехом не увенчался. Эндж скончалась после второго разряда, но она мне подарила еще плодотворную почву для размышлений об удивительном таинстве жизни. Внутри нее зрел плод человеческой плоти, еще небольшой, но имевший сходные очертания с тем, что я видел, лишая людей кожи. Еще бездушное, окровавленное маленькое тельце, несформированная до конца жизнь. Плод, что я держал, был меньше ладони размером. Такой уязвимый, что одним движением можно было раздавить. Едва душевное вещество покинуло тело его несостоявшейся матери, этот кусок плоти стал бесполезен.       Глядя на удивительное создание в своей руке, я загорелся идеей пронаблюдать формирование человеческой плоти и момент, когда в самую обычную, набитую мясом куклу вселяется то, что каждый человек зовет в себе душой или жизнью.       В рождественскую ночь у меня в голове родилось невероятное предположение о том, что душевное вещество проникает в плоть при первом ее взаимодействии с внешним миром. И конечно, раньше оно этого сделать не может — проникновение душевного вещества в несформированную плоть блокируется организмом матери, что, словно яблоня питающая свои плоды, делится со зреющим внутри нее ребенком своим душевным веществом. Этим вполне можно объяснить и тесную связь, что устанавливается обычно у матери с ее детьми.       Удивителен мир. Удивительны его процессы. Удивительна душа и ее до сих пор не познанная природа. Чем больше я пытаюсь прикоснуться к этой тайне, тем большее количество новых тайн встает передо мной. Все, что в моих силах, я попытаюсь испытать, оставив остальные тайны в светлое будущее. Людям, которые станут на ступень выше меня и, возможно, преодолеют новый шаг на пути к эволюции, венцом которой является не человек, а его душа.