Город мести

Ветви деревьев беспомощно колыхались на усиливающемся ветру. Облака торопливо мчались по небу, временами закрывая беспомощное солнце, отбирая и так недостающие крупицы тепла. А город сжимался, пригибался, прячась от наступающих холодов, но каждым кирпичиком, каждым окошком, каждым самым зачуханным закоулком ощущая неотвратимое дыхание приближающейся зимы. Её тонкие пальцы не успели разве что забраться в дома, не успели пронзить крыши, но это лишь вопрос времени. И наиболее ветхие здания первыми ощутят нутром эти прикосновения. Холодный сквозняк просочился сквозь щели и порывом поднял в воздух тучи пыли, прополз вдоль всего чердака и прикоснулся ко мне, заставив поёжиться и прийти в себя. Но запутавшийся клубок мыслей никуда не делся. Замешательство накрыло меня с головой тяжёлым одеялом. Пенелопа... родители... они утверждали, что я лучше её. Сестра не станет врать о таком... У неё глаза горели от этой противоречивый истины. Неужели, из-за этого и копилась в ней ненависть? А смогла бы я столько терпеть? Когда в своём доме до меня вдруг дошло, что мы сёстры, мне захотелось порвать её на части только за то, что родители выбрали её, а не меня... Тогда как так получилось, что любимая дочь провела детство в интернате? Почему они не приходили? Не навещали никогда? Не вернули домой? Не поменяли местами? Может, их охватил стыд? Может, они боялись увидеть упрёк в моих глазах? И боялись раскаяться в своём выборе? Упорно терпели и ждали, что новая дочь всё-таки оправдает их надежды? И продолжали вспоминать меня... И считать, что Кэралайн лучше... Что же вы натворили, папа с мамой? Пенелопа же меня ненавидит! И не хочет даже слушать... А вас теперь нет, и никто не может ей объяснить, что меня не нужно презирать... Хуже вы поступить просто не могли... но всё это время продолжали повторять, что Кэралайн лучше! И может, всё-таки любили, хоть мне и казалось обратное... Я не могу злиться на сестру. Даже с учётом того, что она сделала. Она не заслужила ненависти. Пенелопа просто не понимает... Родители считали, что я лучше, значит, мне и нужно нас мирить. Любыми средствами! Мне нужно найти сестрёнку и подобрать верные слова. В горле сильно пересохло, под одеждой гуляли мурашки, а замёрзшее тело плохо слушалось, но я нашла в себе силы начать двигаться. Это как просыпаться после холодного сна... А может, это и было сном, полным хаотичных мыслей о всём том, что произошло в моей семье? Шаги давались с подёргивающимся трудом, дрожь старалась прогреть тело... но голову не покидала мысль о том, что Кэралайн лучше. Я прошагала до окна и выглянула наружу. Если идти лестницей, то на первом этаже придётся встретить призрака педофила, с которым совершенно не хотелось пересекаться, а потому я распахнула окно и спрыгнула на траву. Недостаточно разогретое тело болезненно отреагировало на падение, ноги заныли от удара о твёрдую землю. Но я встала в полный рост, чуть пошатнулась, едва не потеряв равновесие, а затем направилась прочь отсюда... Даже не знаю, куда... И не совсем задумывалась, зачем иду... Но и стоять было невыносимо. Голову целиком заняли мысли о всём том, что могло происходить в доме в моё отсутствие. Как родители кричали, но уже не на меня. Как вновь и вновь сравнивали, завершая каждую фразу словами: «Кэралайн лучше». Как боролись с гордостью и даже выезжали из города, чтобы забрать меня, но посередине пути разворачивались, не понимая, как смогут посмотреть мне в глаза... Как проклинали себя и продолжали ненавидеть Пенелопу, а та, словно губка, впитала их ненависть к себе, теперь выплеснув на меня. Как доставали мои вещи, чтобы ещё раз вспомнить о любимой дочери. Как просили перед фотографиями прощения... И как даже мысли не могли допустить, что я их жду, что верю и надеюсь, что приедут. Что прощу их сразу и за всё, если только они предложат поехать домой. Не попрошу ни прощения, ни сожаления. А тогда я действительно считала себя готовой на такое... Город рассёк странный рёв. Автомобиль, словно лишённый глушителя, загромыхал на весь Насьюг. Перебивая этот шум, раздался скрип покрышек об асфальт, но он быстро сдал позиции. И теперь вновь гремел лишь двигатель. Источник звука быстро приближался, пронёсся через далёкий перекрёсток и начал удаляться. Кто это? Неизвестный рассекал по Насьюгу, будто пытаясь весь город разбудить. И только стоило подумать, что меня это сумасшествие скорее всего не коснётся, как вдруг автомобиль повернул на ту самую дорогу, вдоль которой я шла. Он быстро сократил расстояние и остановился возле меня. Чёрный глянцевый автомобиль раритетной внешности, со статуэткой на носу и с яркой росписью по карбюраторной решётке – Rolls-Royce. А из обитого алой кожей салона вышел Юрий, сразу же с восторгом заговорив: - Смотри, какую конфетку я откопал в этом городе! Не такая уж и дыра, оказывается, твой Насьюг! Я стояла и не могла произнести ни слова. Не из-за машины... Просто не могла взять да переключиться с семейных проблем на дорогой автомобиль. - Лин? Ты так удивлена этой машине? - Я... Юр... мне не до этого сейчас совсем, - выдохнула я тяжело. Отвела взгляд и направилась прочь. - Эй, эй, стой! Лина, что-то случилось? - Всё то же – сестра. Там всё сложно, и ты не сможешь мне помочь, - отмахнулась я. Это мои проблемы. И мне одной их решать. - Что она тебе наговорила? Я тебя такой замученной никогда не видел. Ты еле на ногах стоишь! - Там всё сложно, Юр. И у меня нет времени объяснять. Я тебе расскажу всё, но потом, хорошо? - Окей, всё сложно. Тогда откуда у тебя на измученном лице такая сияющая улыбка? - Улыбка? – удивилась я, не сразу понимая смысла его слов. - Кэралайн лучше. - Просто узнала кое-что... о чём не догадывалась... - Что-то хорошее? А что с родителями? Когда до них-то доберёшься? - Они мертвы, Юр. О них уже бесполезно беспокоиться. - Так ты всё-таки убила их? - Нет, они сами... сами погибли... Мама уже давно, а отец... может, неделю назад? Максимум месяц... не знаю, как быстро тела разлагаются... - Ах... вот оно как, значит, - задумчиво протянул он. – Ублюдки тебя, значит, немного не дождались... Меня вдруг охватила ярость. Рука сама сжалась в кулак. Я лишь усилием воли заставила её разжаться в ладонь, после чего влепила Юрию пощёчину. - Не смей их так называть! Ты их не знал! Ты ничего о них не знаешь, и не смей так говорить о них! - Лин, ты чего? – он рассеянно отступил, прижав к щеке ладонь. - Ты не знаешь то, что знаю я. И их даже не видел. Не смей так говорить о моих маме с папой! - Тебе сестра что-то рассказала? Да? – спросил он. Отвечать не пришлось, он всё в глазах прочитал. – А ты поверила? С чего ты взяла, что она не врёт? Они же тебя в интернате бросили! - Я знаю, но... Ты не слышал, как она говорила! Ты не чувствовал всего того, что ощутила я, когда Пенелопа высказала мне всё, что так долго терпела. И разве... разве я похожа на ту, которая дёшево поверит в полную бессмыслицу?! - Город изменил тебя. Или сестра. Могла и поверить в бессмыслицу. - Она была очень убедительной, Юр. Ты бы услышал, тоже бы поверил! - Они бросили тебя в интернате! - Я знаю. - Люди не бросают тех, кого любят. - А может, им пришлось? Может, у них не было выбора? - Какого, нахрен, выбора? Лина, приди в себя! Они тебя гнобили всё детство! Они тебя оскорбляли, не ценили, мучили и наказывали без повода. И неужели... неужели ты всерьёз считаешь после всего этого, что они тебя могли любить? Это же бред! - А может, и не бред! Откуда тебе знать? И мне тоже! Откуда мне знать, что такое любовь? Меня никогда не любили! Может, любовь – это когда одного человека ненавидишь меньше, чем другого? Почему бы и нет, подходящее ведь объяснение происходящему! - Лин, у тебя крыша поехала, ты знаешь? - Возможно. Тебе никогда не понять, что я чувствую! - Потому что не слышал того, что слышала ты? - Не только! Твоих родителей нет в живых. И некому рассказать тебе, что они думали на самом деле. А я узнала! - Ты могла что-то понять неправильно. - Я не собираюсь спорить с тобой, Юр. Моя семья – не твоё дело вообще. - Мы – твоя семья! Чиж! Сашка! Матвей! - Вы – другая семья. Вторая. Не сравнивай, это разные вещи. - И твоя сестра дороже нас? - Я уже говорила, что не намерена возвращаться в интернат. Да, дороже. Не лезь не в своё дело, Юра. Лучше просто уходи из Насьюга. От тебя очень много шума, а этот город шум не любит, - я кивнула ему через плечо. Мы отошли от машины уже очень далеко, и за это время к некогда расшумевшемуся раритету успело наплестись много измученных душ. Моего друга это совершенно не удивило. Видимо, уже успел разобраться, что к чему, в какой-то мере... Вместо этого он спросил: - Ты меня прогоняешь? - Нет, - устало отмахнулась я. – Делай, что хочешь, только оставь меня в покое. Я свернула в переулок, а Юра остался на основной улице. Он задумчиво смотрел мне вслед и о чём-то размышлял. Затем вытянул из кармана пачку сигарет и зажёг одну из них. Тогда и мне тоже захотелось. Я вытянула из кармана свою пачку, но сигарету до рта не успела донести. - Кэралайн лучше. Пальцы судорожно задрожали, сжимая тонкую трубочку табака, а затем смяли и согнули пополам, порвав обёртку, а содержимое посыпалось на асфальт. Я выпустила из пальцев то, что осталось от сигареты, а затем скомкала и всю пачку, после чего тоже швырнула на дорогу... Кэралайн лучше. Не понимаю, почему по щеке прокатилась слеза, но я стёрла её и направилась дальше между зданиями, свернув на соседней улице и скрывшись от пристального, пронизывающего спину взгляда Юрия. Прошла пара минут, и со стороны моего друга раздались выстрелы. А ещё через минуту взревел мотор Роллс-Ройса, символизируя о том, что с Юрой всё в порядке. Да и вообще, никогда в голову не приходило и мысли о том, что с ним что-то может случиться. Он удивительно вёрткий и умелый. Смог достать огнестрельное оружие, умеет водить машину и владеет некоторыми боевыми техниками. Не терял детское время понапрасну. - У меня же, можно сказать, детства-то и не было. От рождения со мной хроническая болезнь. Даже психолог исправить до конца проблему не смогла. И сейчас вижу мир не по годам по взрослому, знаю, чего хочу, знаю, как этого добиться, а между прочим, этот мир полон возможностей! Достаточно лишь свестись с нужными людьми, подсуетиться в правильное время в подходящем месте, и ты сможешь всё узнать, всё получить. И с участковым я дружу уже лет пять. Достаточно время от времени подкидывать ему интересную информацию, и вот, теперь он мне даже позволяет стрелять на полигоне из настоящего оружия. Мир полон возможностей, если уметь сходиться с нужными людьми! - Лина? Линочка! – раздался вдруг женский голос, оторвавший меня от размышлений. - Надежда? – удивилась я. Опять эта сумасшедшая... - Зови меня просто – Мама, – сказала мамаша, подбегая ко мне. – Наконец-то, я тебя нашла! - Так, стойте! Перестаньте уже, вы мне не мать! - Да что ты такое говоришь, милая? Ты... ты целый день гуляешь, ты не голодна? Не простыла? – она попыталась проверить ладонью мой лоб, но я отмахнулась. - Хватит! Перестаньте нести этот бред! - Господи, да ты вся бледная, доченька. Ты что, плакала? Кто тебя обидел? - Никто меня не обижал! – я отступала. - Линочка, милая, я же добра тебе желаю, почему ты на меня так смотришь? - Потому что мне не нужна мать! Я взрослая! Мне шестнадцать лет... - Дай мамочке ещё пару годиков позаботиться о тебе... - Нет! Как... как вам на ум-то такое пришло? А как же Настя? Вы её ещё любите? - Настя? – она удивилась. Забыла? Нет, не совсем. Она действительно забыла, но сейчас уже вспомнила и впала в ступор, направив взгляд куда-то мимо меня. - Да, ваша дочь, - добавила я. По щекам Надежды потекли слёзы, но мамаша не спешила их стирать. Не закрывала лицо руками, не отворачивалась. Тело как будто перестало слушаться и зависло на месте, потеряв всякий контроль. Лишь из глаз текли эмоции от болезненных воспоминаний... Она любила свою дочь. По настоящему любила! Эта мысль что-то задела глубоко в моей душе. Нечто такое... отчаявшееся получить хоть толику такой любви от собственной матери... Нечто очерствевшее и засохшее, но внезапно получившее влагу и попытавшееся ожить... - Тёть, вы в порядке? – озаботилась я, вдруг осознав необходимость задать женщине крайне важный вопрос. Та посмотрела на меня пустым взглядом, моргнула, а через секунду в её глазах загорелось приятное тепло и доброта. - Да, милая, я в порядке. Ты проголодалась? Не заболела, случаем? Кто же так долго гуляет-то? Не лето же! Ты такая бледная... Наверное, проголодалась! – завела она старую шарманку. Может, если принять её правила, она расскажет то, что мне нужно узнать? - Не мать вы мне, - буркнула я и добавила: - Пошлите, поедим. - Пойдём, дорогая! – радостно ответила мамаша... совершенно чужая мне тётя, которая явно пропустила первую половину слов мимо ушей. Я с подозрением окинула взглядом пустую округу. Говорили мы довольно шумно, но призраки к нам не шли. Наверно, гоняются за ревущим раритетом автомобильного искусства. - Сюда, - кивнула я в сторону опрятного на вид коттеджа, огороженного высоким забором с незапертой калиткой, и не прогадала. Там стояла аккуратная белая беседка с широким столом и скамьями. Тут и можно устроиться на обед. - Ты здесь хочешь покушать? А хозяева не будут против? - Не будут, - бросила я, решив даже не пытаться сумасшедшую убеждать, что город вымер. Чую, бесполезно. Она меня за свою дочь воспринимает. Чего уж говорить про весь Насьюг. - Хорошо, милая. А что мы тут будем кушать? - У меня всё с собой, - ответила я, направляясь широким шагом к беседке. Сняла со спины рюкзак и выложила на стол несколько банок тушёнки. Следом достала бутылку минеральной воды и нож, после чего быстро приготовила из консервных банок блюдо под названием «открытые консервные банки тушёнки» и рассервировала их поплотнее друг к другу в центре стола. Давно уже не ела. В свете недавних событий и так не представлялось возможным трезво мыслить, а голод лишь усугублял ситуацию. - Милая, а ложки, вилки, чашки? Вот так будем есть? - Да, руками. Увы, не запаслась. - Ничего, дорогая. Можно и руками покушать. Только руки помыть не забудь, - она открыла бутылку минеральной воды, намекая, что прольёт мне на ладони... Ладно, хрен с тобой, давай уж помоем. Давай уж проведём эти бесполезные формальности... Я прополоснула руки, после чего помогла Надежде сделать то же самое, а после этого ещё и сделала несколько крупных глотков из бутылки. Холодная тушёнка была так себе на вкус, но зато достаточно сытной. Мамаша явно не ела несколько дней, потому что накинулась на еду с диким аппетитом, едва удерживая себя при остатках манер. Я решила не мешать. Пусть накушается уж. А то с её-то одержимостью неизвестно, когда горе-мать вновь найдёт время на саму себя. Как она вообще жива с таким самопожертвенным отношением к жизни? В определённый момент она прекратила кушать и вновь... подвисла. Замерла на месте, а по щекам потекли слёзы, капая прямо в банку. Но потом женщина ожила и посмотрела на меня, сказав сквозь плачь и всхлипы: - Ты такая у меня хорошая! Такая взрослая! Так заботишься о мамочке! У меня слова просто в горле застряли от такого заявления. А ещё в голове забилась растерянность: сказать ей, чтобы перестала, или бесполезно? - Тёть, вы... - Мамой меня зови, - плача, выдохнула она и протёрла тыльной стороной запястья под глазами. - Вы бы поберегли себя. Когда вы в последний раз ели? - Не помню... Хорошо, милая, я буду заботиться о себе. Ради тебя, дорогая, ради тебя... - Надежда плакала с частыми всхлипами и не могла остановиться. Началось, блин... Как же задать тебе вопрос так, чтобы ты нормально ответила? Потому что если спрошу про Настю, ты зависнешь сразу же и совершенно ничего не расскажешь. - Слушайте. Кхм... а каково это – любить свою дочь? – я с любопытством прищурилась, изучая, как меняется её лицо. Как резко пропали всхлипы, как оно секунду назад куксилось от рыданий, а теперь мягко расправилось, вытянулось, а в глазах заиграло какое-то непривычное для чужих глаз тепло. В её психически неуравновешенном состоянии Надя меняла своё настроение, как перчатки. Хотя явно это не контролировала. - Это прекрасно, дорогая. Это сложное, необъяснимое чувство, которое делает меня счастливой и вдыхает в меня жизнь, - радостно прошептала мамаша какую-то ванильную ересь, совершенно не объясняя того, что мне хотелось узнать. Чёрт, как же тогда спросить? Дубль два: - И... и что же это такое – материнская любовь? - Это когда ради дочки ты готова на всё, что угодно! Когда она дороже твоей жизни, и ты способна свернуть горы, сделать всё, только чтобы ей помочь. И будешь рада просто от того, что доченька тебе за это улыбнулась. Ты же счастлива, милая? – мамаша улыбалась, но слёзы не переставали идти. Кажется, в ванильных романах это называлось слезами радости. И всё равно не то, что я пыталась услышать. Третья попытка. Я вздохнула и спросила: - Что вы сделали ради Насти? Вы же её любили, верно? На что вы ради неё пошли, если не на словах? Мамаша не ответила. Не смогла ответить. Её лицо потеряло весь свет и тепло. Взгляд ушёл куда-то в пустоту, сквозь меня, сквозь беседку, сквозь горизонт. Уголки рта поплыли вниз, стирая улыбку. Слёзы продолжали капать на стол и в консервную банку. Эта женщина психологически не была способна ответить на мой вопрос то, что меня в первую очередь интересовало. Я больше и не пыталась спрашивать её. Просто встала из-за стола, забросила за плечи рюкзак и направилась прочь. Надежда, погрузившись в свои раздумья, даже не заметила, что та, кого она называет дочерью, уходит. Может, только вы и способны любить по-настоящему. Лишённая холодного разума, не способная контролировать эмоции, психически больная, сбежавшая из жёлтого дома. И вы бы окутали ребёнка бескрайней опекой... только ваша дочь мертва. А мне ваша любовь и даром не нужна, я слишком взрослая, слишком хочу стать самостоятельной. Вы будете мне мешать, простите. И, надеюсь, прощайте... Но, наверно, я всё-таки получила ответ на свой вопрос. В любом случае, мне так казалось.