Город мести

Насьюг – спокойный тихий городок, разместившийся на реке. Он никогда не был слишком известным, сюда не приезжают туристы. И, как правило, старался не раскрывать того месторождения, что скрывалось в этих местах, пуская свои крошки по бурным волнам людям в помощь. Потому город и не привык к гостям. Полезного янтаря на всех никогда не хватало, и каждое новое лицо изначально покрывалось маской белой вороны, отщепенца и лишнего человека, лишнего рта для матери-кормилицы Насьюг, которая и так уже не могла всех прокормить. Конечно, время снимало эту маску с некоторых людей, и те становились частью тесного сообщества, довольно дружного и научившегося честно распределять всё сильнее недостающие ресурсы, но только «среди своих». Насьюг никогда особо не любил гостей, пусть даже русская открытая душа и пыталась это скрыть или как-то перешагнуть, приглашая в дом на чашку чая и вылавливая повод спровадить прочь, либо дожидаясь, когда гости сами найдут причину уйти. Мир менялся, сменилась власть, а привычки всё равно оставались. Строительство дамбы незаметно сократило жизнь этому городу. Сначала люди не понимали, что изменилось. Потом скрывали недовольство, не желая развивать конфликт, накапливая злость. И когда она высвободилась, бурю пережили единицы. А её последствия продолжали сокращать число выживших, превращая город в кладбище. Маленькая девочка лежала в кровати на втором этаже, накрытая одеялом. Кожа побледнела, грудь не вздымалась, а если поднести руку к лицу, то не ощутить дыхания. Мягкая подушка обволакивала наволочкой окровавленные виски девочки. В целом, если не знать, что случилось, можно подумать, что девочка спит. И что если подождать, то она скоро проснётся, откроет наивные глаза и с детской радостью увидит мир. А её звонкий голосок станет заражать весельем всех вокруг. Вот только я знала правду. И каждый раз, когда закрывала глаза, видела, как разлетается вдребезги висок девочки, а кровь фейерверком разносится в стороны. Ей всего девять лет. Она ни в чём не виновата. У неё впереди могла быть долгая и счастливая жизнь. Но теперь её не было. Я сидела рядом и глотала слёзы, всё ещё пытаясь подобрать слова раскаяния... может, если скажу что-то, что заставит её простить меня за всё и полюбить, то она проснётся? Но Пенелопа упорно игнорировала все мои признания, раскаяния и извинения. Пропускала мимо ушей и словно бы немного качала головой, отказываясь принимать меня за свою сестру. Усталость бросала тёмные блики в глаза. От слёз щипало щёки. Из-за долгих криков болело горло. Я сорвала голос и безмолвно опустилась лицом в одеяло сестры, продолжая всхлипывать и мысленно перебирать варианты того, как мог бы пойти разговор. И без конца пыталась отыскать те самые слова, которые заставят девочку простить меня и назвать сестрой. Время перестало иметь всякое значение. Жизнь казалась разрушенной. И, что хуже всего, в самом конце нашего последнего разговора мы друг друга ненавидели изо всех сил. Так не прощаются сёстры! Так не прощаются люди перед тем, как навсегда разойтись! Так нельзя! Это неправильно! Хотелось всё переиграть, начать сначала, попробовать ещё раз! Она способна меня понять и простить, нужно лишь найти подходящую фразу, задеть верные чувства, угадать и сказать то, что ей нужно услышать. Был бы у меня ещё один шанс... ещё одна попытка... Всё было бы по-другому! Я же сделала всё, что только могла, ради Пенелопы, всё не может закончиться вот так!!! Не может! Нельзя. За... запрещаю... Прости. Пожалуйста, прости. Мы не должны ссориться. Мы не должны ненавидеть друг друга. Я не должна была выходить из себя. Я не должна была нападать на тебя. Нужно было позволить уйти, и тогда бы у меня ещё остался тот несчастный шанс, что так мне необходим! Почему я не могу просто попробовать ещё раз? Почему всё закончилось вот так? Это... это неправильно... нельзя... прости... пожалуйста... Варианты заканчивались. Что бы ни пришло ко мне в голову, Пенелопа раз за разом осуждающе молчала, не давая прощения. - Уйди прочь из моего города! Шах и мат. Растеряны все козыри. Мне вдруг стало отчётливо ясно, что тут мне нечего делать, что мне здесь не рады. Что пришла пора уходить. И сквозь ледяную завесу непонимания у меня нет ни шанса пробиться. Глотая слёзы, я заставила себя подняться, пусть и уводя взгляд в сторону, не позволяя себе смотреть на покойную сестру. Давно пора уже уходить. И я покинула комнату, мягко притворив за собой дверь. Тихо спустилась по лестнице, бросая косые взгляды на кухню, откуда приятно пахло. Надежда сидела за столом и ждала меня. Любящим взглядом женщина проследила мой спуск. Ей не понять мою боль. Она даже не видит, насколько мне тошно от произошедшего. Для неё как будто бы ничего и не было. Когда я направилась к выходу, Надежда не встала из-за стола. Она искренне поверила в моё обещание прийти к ней, и ждала, ждала... А отец всё так же сидел в кресле напротив лестницы, безразлично развалившись на подлокотниках. И лишь отсутствие храпа раскрывало его истинное состояние. Даже прощаться с ним не хотелось. Я пересекла прихожую и вышла на рассвет. Солнце только-только взбиралась на крыши домов, пуская радостные лучи по округе. Как будто бы только мне одной не плевать, что погибла маленькая девочка. От этой мысли мне стало ещё более тошно. Но есть одна вещь, которую мне нужно сделать перед уходом. Во дворе моего дома на небольшой искривлённой скамье сидел дед Афанасий. Она смотрел на меня проницательным старческим взглядом и ждал, пока я к нему подойду. Не смотря на весь его склероз, он явно всё ещё помнил, что там произошло. - Вы ещё здесь и ничего до сих пор не забыли? – спросила я на всякий случай, медленно волоча ноги и двигаясь в его сторону. - Жаль твою сестру... – начал было он, но я его перебила: - Плевать на неё. Она всё равно ничего этого не хотела, – мои руки сжались в кулаки, воспоминание вспыхнуло в голове, создав желание кого-нибудь ударить. - Не срывай злость...! Дед помотал головой, не поверив моим словам, а затем спросил: - И что ты теперь собираешься делать? - Уйду. Прочь. Не стоило вообще сюда приходить! Чем дальше, тем только хуже! - И Надю простишь? - За такое не прощают!!! – выпалила я настолько резко, что дед даже вздрогнул. – Но и мстить не собираюсь. Не хочу. Меня тошнит уже от крови и смертей. Ещё одна, и меня вывернет наизнанку. Не хочу! - Так ужасно, что она потеряла свою дочь. Та авария совершенно подкосила бедную женщину... - Эта бедная женщина убила мою сестру. Зачем вы её оправдываете? - Чтобы ты не держала на неё обиду. - А она и не виновата! Это я! Я припёрлась в этот город! Из-за меня сдохла Пенелопа! Из-за меня всполошились призраки! Если бы не повелась на слабо, сестра была бы жива, а мы обе были бы счастливы вдали друг от друга... И чем дольше тут нахожусь, тем только хуже становится! Может, и вы из-за меня сдохнете раньше положенного! Если не уйду сейчас... - Ты пыталась сделать как лучше... - Херово пыталась. Она мертва. Лучше бы и вовсе не лезла к ней. - Ты поступила, как старшая сестра. Просто ошиблась, но если бы оставила её в покое, разве смогла бы сестрой себя называть? - Мне плевать вообще! Всю жизнь привыкала, что сама по себе буду жить! И дальше бы так жила! А теперь тошно и противно... - Тебе стоит простить себя. Иначе сгниёшь снутри и с ума сойдёшь. - А это плохо? Город вымер, а Надежде похрен! Убила мелкую девку, а Надежде похрен! Дочь погибла, ей тоже похрен! Другую нашла... сука! - Надя – замученная невменяемая женщина, сгнившая снутри. Ты станешь такой же, если будешь винить себя. И тоже начнёшь себе искать новую сестру. Навязчиво, а затем поверишь. - Я не стану такой, как она! - Думаешь? Вы ведь с ней похожи. Она ведь тоже винила себя всего лишь в том, что не уследила за дочкой, что не успела поймать за руку, когда та ринулась на дорогу. - Я – не она. И не стану первую встречную девочку сестрой называть. И всю жизнь одна проживу, ясно? - У Нади кипят материнские гормоны. Длительное лечение пыталось их подавить, но, судя по всему, только усилило их. Наде нужно о ком-то заботиться. Скорее всего, ты просто оказалась рядом в наиболее эмоциональный момент. - Но ведь ей же нет разницы, о ком заботиться! Она и стул будет наряжать, верно? Вот вы, у вас никого нет. Почему бы вам просто не попросить её ухаживать за вами? Если эта сумасшедшая пойдёт за мной... если попрётся из этого города, я её убью. Меня стошнит, но я убью её. У меня в печёнках сидят все её слова о заботе. Всё детство их не слышала, мне этого счастья сейчас даром не надо, в горле комом стоит, чёрт подери! Старик тяжело вздохнул, выставил перед собой клюку и, опираясь на неё, с трудом поднялся на ноги. - Хорошо, внучка. Я присмотрю за ней и попрошу за мной присматривать. Ты только не держи на неё зла. Ей пришлось перетерпеть всё то же, что и тебе. - Я никогда не стану такой, как она, - выдохнула я и направилась прочь. Дед что-то сказал в спину, но мне было плевать. Разговор окончен. Больше нам не о чем разговаривать. И Насьюг мне уже осточертел. Надоели эти пустые улицы, среди которых не спрятаться в толпе. Задрала чёртовая тишина, которую бесполезно тревожить, всё равно утихнет, а не пойдёт по нарастающей лаями, гудками и матами по всей округе, словно волны от камня, брошенного в воду. Засели в печёнках эти тысячи измученных душ и призраков, не способных натянуть улыбчивые маски и спрятать проблемы, на которые мне всё равно плевать. И выводят из себя все эти чудом выжившие, которые словно на подбор претендуют на палату доктора Каверкидзе... Плевала я на всё и хочу свалить отсюда поскорее. Плевала на сестру, на дохлых предков и на месть. Не город, а сплошная боль и разочарование! Не нужно было вообще сюда приходить! Вот только через другую сотню шагов мне на глаза попалась табличка «три берёзы», разом изменившая приоритеты. - Как же они все мне надоели. Колымишь, колымишь, как проклятый... и что это за хрень мне заплатили?! - Я для них не один год пахала, а они просто так меня уволили, козлы придурошные! - Какого чёрта он каждый день лезет со своими грёбанными напоминаниями. Нет бы заткнуться и подождать получки. Откуда, чёрт подери, деньги-то возьму? Рожу что ли, чтобы долг чёртов отдать? - Как же осточертело это всё... - Да сколько можно терпеть? - Невыносимо... - Отвали, и так хреново! Родители пили чаще в те дни, когда что-то шло наперекосяк. А алкоголь им словно бы помогал в такие дни... А я чем хуже? Может, напившись, действительно проще всю эту дерьмовую жизнь терпеть? Ведь никогда не напивалась. Ненавидела алкоголь из принципа, насмотрелась на него за детство, а в юности терпеть не могла... Но теперь он мне вдруг показался вполне дееспособным вариантом спокойнее смотреть на происходящее. Магазин встретил меня застоявшимся смрадом гнилого провианта, непроглядной темнотой и большей частью просроченным ассортиментом. Разве что консервы способны сохранить своё качество настолько долго, да спиртные напитки, говорят, со временем лучше становятся. Сотни разноцветных бутылок выстроились ксилофоном на стеллаже. Тёмные, светлые, прозрачные, с огромными этикетками и вычурными названиями, сложенными из завивающихся букв. Одни открываются проворотом пробки, на других нацеплены узкие крышки, третьи требуют штопора, который наверняка можно найти в отделе посуд и всяких мелочей для кухонь. Или вовсе бумажные коробки, не требующие никаких усилий. Столько всего! И глаза разбежались, с чего бы начать. Я наугад потянулась вперёд. - Кэралайн лучше. Мысль вспыхнула в голове и заставила отдёрнуть руку, словно стекло ударило током по пальцам. Родители постоянно твердили это Пенелопе. А та всё время это повторяла и ненавидела меня! Я всегда считала, что была папе с мамой плохой дочерью... пока не пришла сюда. И всё ещё не могу поверить, что была для них хорошей, что они любили меня. Врали сестре? Врали мне? Врали себе? Почему ничего не сходится? - Отвали и не мешайся! Всё было настолько давно, что трудно что-то однозначно утверждать. Я была маленькая, многого не понимала, многого могла не замечать... а в приюте напридумывала лишнего, запуталась и сама всё неверно поняла... это было так давно. А сестра же с ними общалась совсем недавно, и куда вернее, что это я была не права, так считая о родителях... - Кэралайн лучше. Прошло так много времени, что я уже забыла, какого это - быть хорошей. Выросла, научилась лазить в чужие дома и даже убила собаку. Начала курить и перестала слушать воспитателей. Где же «лучше»-то? Теперь это превратилось в полнейший бред и враньё... - Кэралайн лучше. Я ни в чём не лучше! Если бы родители меня увидели, они бы ужаснулись. Они бы меня не узнали. Я не лучше! Хуже во сто крат! Отбившаяся от рук, не поддающаяся контролю, вечно сбегающая из приюта и мечтающая убить своих пьяниц, бросивших меня много лет назад. И на сестру я плевала. И делать могу всё, что захочу! И вовсе не обязана быть хорошей!!! Я схватила со стеллажа бутылку водки и сняла пробку, после чего сделала залпом несколько больших глотков. Прозрачная жидкость вспыхнула у меня в горле нестерпимой горечью, заставив закашляться и отбросить бутылку. Кашель сменился отплёвыванием от этой гадости... Фу, блин! Выбрала же... И как только предки получали удовольствие от этой херни? Прислонившись спиной к стеллажу, я тяжело дышала. Хрень какая-то, это невозможно пить... Что за дерьмо люди продают и покупают? Неужели, весь алкоголь на вкус такой? Я стянула со стеллажа бутылку пива. Уцепившись пробкой в ограждающие прутья, вскрыла и сделала осторожный глоток. Горькая, шипящая на языке газировкой и чуть-чуть вяжущая жидкость по вкусу чем-то напоминала древесную кору, но это, по крайней мере, терпеть можно. Хотя наслаждаться тоже не получится... На всякий случай я отпила ещё немного, удостоверяясь, что прочувствовала вкус верно, после чего стала искать чего-нибудь другого. Например, светлый ликёр, по цвету напоминающий сгущённое молоко. Он оказался на удивление сладким, с молочным привкусом и специфичными спиртными, едва заметными нотами, а ещё достаточно приятным теплом в измученном водкой горле. А мне уже начинало казаться, что вся алкогольная продукция – дерьмо собачье. Я отпила четверть бутылки, ощущая дурманящий прилив веселья. Краски грёбанного дохлого мира смазывались, осветлялись. Улыбка сама развела щёки. Я икнула, а затем позволила себе лёгкую отрыжку, после чего хохотнула. Надо будет запомнить, что ликёр – не такая уж и дерьмовая вещь. Сигаретам не помеха. О, кстати! Старые же по дурости выбросила. Но касса с табаком далеко, надо что-то прихватить. Ликёр был отдегустирован, а потому отставлен в сторону. А внимание привлекла вишнёвая настойка. Наверно, это почти как ликёр, только вместо сладко-молочного вкуса будет вишнёвый сок или около того. Пробка открылась легко, и я зашагала к кассе по слегка виляющей траектории. И вовсе не обязана быть лучше!!! Даже не собираюсь, чёрт подери! Глоток настойки разбил мои ощущения своим близким к водочному вкусом. Там где-то планировался вкус вишни, но за чрезмерной спиртовой основой его не удалось прочувствовать, а пробовать ещё раз – отбило желание. Гадость! Отставив бутылку к кассовому аппарату, я стянула пачку сигарет, выбранную совершенно случайно. Вскрыла её и тут же закурила. Кэралайн ни в чём не лучше и не собирается таковой быть. Зарубите себе на носу, мама, папа, воспиталка и тупоголовая сестра! И имела я ваше мнение, у меня своё есть!!! Выпуская в воздух клубы дыма, я вернулась к стеллажу с алкоголем. Повела пальцами по бутылкам, ногтями отстукивая по стеклянному ксилофону лишённую ритма мелодию. А затем достала коньяк. Вскрыла его и отпила, дегустируя. Он был горький и обжигающий, но не так, как водка. И сквозь алкоголь сильно чувствовался привкус коры, словно у пива. Да, пожалуй. Коньяк словно являл собой золотую середину между этими двумя напитками. Грубо говоря, такая же гадость, как и они. Отставляем в сторону. Мир немного плыл перед глазами. Краски сливались. Но в целом, в таком опьянённом состоянии проблемы действительно казались ничтожными. Плевала я на сеструху, сама давно уже на пулю напрашивалась. И на предков плевала. Хотела же их убить, верно? И они теперь мертвы, верно? Ну, и чего мне париться, чёрт подери? Всё пучком, валите в ад, придурки! Без вас как-нибудь просуществую. Что у нас дальше по прейскуранту? Вино? Пусть будет вино! Заморачиваться над древесными пробками мне было дико влом. Потому мой выбор пал на бумажную упаковку (со стороны вообще можно подумать, что это сок. Значит, должно быть что-то вкусное!). Докурив сигарету, я протолкнула окурок в бутылку с пивом, после чего вскрыла вино и сделала небольшой глоток. Алая жидкость оказалась достаточно приятной на вкус, с некоторой кислинкой, что добавляла положительных качеств напитку, и сильно запаздывающим согревающим горло эффектом. Ну, по сравнению с остальными, имею в виду. Хотя да, ликёр мне показался слаще. Этакий молочный коктейль, разбавленный с водкой в детских пропорциях. - А мне казалось, ты не пьёшь, - раздалось со стороны входа. Юра. Грёбанный предатель. - Мало ли, чего тебе казалось! Выросла в семье алкашей – имею полное, чёрт подери, право! – я откинулась на стеллаж с алкоголем, подтянув правую ногу повыше и уперев пяткой в ограждающие стеклотару прутья. – И ты не сможешь мне указывать. Юра окинул взглядом расставленные между кассой и спиртным отделом бутылки, после чего заострил внимание на бумажной упаковке моего вина. - Чё? Сам себе ищи, тут полно всего! - Как же ты изменилась с нашей последней встречи, - произнёс он будто бы и снисходительно, после чего зажёг сигарету и пустил под потолок клубы дыма. - Пф-ф, ты это серьёзно? – я прыснула, после чего захохотала. – Пришёл сюда ностальгировать? А я думала, счёт выписывать будешь! Вон – касса. Пробей, сколько нужно, и набери в другом магазине наличку. Этот я уже опустошила. - Не собираюсь я ничего пробивать, - он зашагал в мою сторону. И я тоже отошла от алкашки, направившись к нему навстречу и с вызовом глядя в глаза. - О, какой смелый! Ну, давай-давай! Все яйца отобью, если полезешь! – фыркнула я, сжимая свободную руку в кулак. Но Юра прошёл мимо и снял со стеллажа тёмную стеклянную бутылку. Я не вчитывалась, что это. Меня глубоко оскорбило то, что он мои слова проигнорировал: - И чё? Думаешь, поверю, что тебе на меня похер? – я сплюнула в сторону, после чего отхлебнула вина с пачки. - Я не собираюсь тебя насиловать, - произнёс он будто между прочим, всё так же изучая надпись на бутылке. После этого избирательно вернул на место и снял другую. - Нашёл, блин, кому лапшу на уши вешать. - А я серьёзно. Меня никогда некрофилия не интересовала, а из тебя сейчас даже бревно не выйдет. - Педик! – плюнула я оскорблением в ответ, после чего отпила ещё вина. Особо не обращая внимания на вкус - мне просто хотелось показать этому козлу, насколько я от него независима. - Разве я не прав? Ты посмотри на себя – тебя уже шатает с непривычки. Немного активных движений, и спирт разойдётся по крови, а ты уснёшь. Ну, и к чему начинать! – он опять поменял бутылку. Строит из себя грёбанного ценителя! Как будто бы разбирается, ага! Так я тебе и поверила! - Я сегодня спать не собираюсь. Этот дохлый город охренеет от того, что я собираюсь натворить! И плевать на всё! - Ты? Хочешь взбудоражить этот город? Не смеши меня. Ты даже эту упаковку вина осушить не сможешь – уснёшь на месте. - Кто не сможет? Я не смогу? Внимание! Ща будет номер! – я запрокинула голову, присосавшись к пачке вина и большими глотками вытягивая пряную разгорячающуюся жидкость, которая с каждым глотком становилась всё более горькой. Упаковка худела у меня прямо в руке. Сужалась, иссыхала, опустошалась. А затем желудок скрутило, и горло охватили жуткие спазмы, заставшие меня согнуться пополам. Прошло с минуту жутких внутренних конвульсий, прежде чем всё выпитое полезло наружу. Желудок рывками сжимался, выбрасывая содержимое по пищеводу. Жидкость расплёскивалась во все стороны. Во рту появился тошнотворный привкус, собранный букетом сразу из всех спиртных напитков и желудочного сока. Время тянулось вечностью, конвульсии никак не утихали. И даже когда в желудке ничего не осталось, живот продолжало крутить и сжимать с неимоверной силой, будто пытаясь протолкнуть наружу вслед за алкоголем ещё и все органы, какие только можно. Но рвотные позывы наконец-то начали сходить на нет. Я завалилась на бок, распластавшись на полу. Желудок ещё передёргивало, но не так сильно. А Юра отошёл от стеллажа и направился ко мне. - Как же ты сильно изменилась с нашей последней встречи. Ты была самая необычная в нашем приюте. Брошенная родителями, даже спустя столько лет продолжала ждать их и надеяться. Бежала самой первой, когда в интернат приходили гости. А увидев незнакомых людей, поспешно исчезала, не желая общаться с чужими родителями и продолжая ждать своих, ты помнишь? - Чего тебе ещё надо? – с трудом выдавила я из себя сквозь слабеющие рвотные позывы и едва удерживая этого придурка в поле зрения. - Я же тебе сказал, что ты – особенная. А значит, мне небезразлична. Не пей больше эту дешёвую бурду. Если не разбираешься в напитках, бери дорогие. Меньше шанс, что купишь какую-нибудь гадость. Лучше что-нибудь вроде этого, - он поставил бутылку рядом со мной, после чего снова прошёл мимо.